Всемирный следопыт 1929 № 09
— Милый крошка, он тоже пришел чествовать республику! — захлебываясь, вопил начальник полиции, у которого усы слиплись от вина и плачевно повисли над свинцовыми губами.
— Браво, слон-патриот!
— Сознательный гражданин республики!
— У этого животного французская душа!
— За здоровье мудрейшего из слонов!..
Всеобщее оживление. Слизняки улыбок ползут по лицам. Руки тянутся к слону. Словно из рога изобилия сыплются конфеты, фрукты, бриоши, печенье. Черный бой, стоя у стены, ворчит себе под нос:
— С ума посходили господа. Мыслимо ли все эти вкусные вещи стравить лесному негодяю, который вытаптывает наши поля и нагоняет страх на деревни!..
Уппа без разбору хватает все лакомства, они живо исчезают в его голодной пасти.
— Дайте Уппе бокал шампанского, и пусть он тоже выпьет за здоровье республики! — пронзительным голосом крикнул молодой лейтенант колониальных войск. У него щемило на сердце: он не получил с последней почтой письма от очаровательной мадемуазель Франсины, которая цвела добродетелью в маленьком городке провинции Сены и Уазы, в то время как он завоевывал Африку.
Уппе протянули бокал, но он был слишком мал для его хобота. Тогда молодой лейтенант схватил ведро, где замораживалось шампанское, вытряхнул лед и влил туда бутылку редерера. Уппа повел хоботом, нерешительно втянул несколько капель и шумно чихнул.
Дружный хохот. Сиплые крики:
— Надо подсластить. Без сахару не выпьет.
— Он разборчив, длинноносый лакомка!
К ведру протянулись бутылки с сиропами, ликерами, шампанским, лимонадом. Когда все это размешали и поднесли Уппе, он скосил глаза, приподнял уши, осторожно опустил хобот в ведро, втянул жидкость и вылил ее в пасть. Через мгновение он прижал уши к голове и вопросительно поднял хобот над опустевшим ведром.
Этот чудовищный глоток вызвал новую бурю хохота:
— Браво, браво, Уппа! Чисто сработано!
— Это я понимаю — осушил ведро и глазом не моргнет!
— Как помпой выкачал!
— Этакая махина пожалуй и сорокаведерную бочку выхлещет!
Лейтенант позабыл о коварных золотистых глазках Франсины, начальник полиции — о грызущей ноги подагре и грызущей нервы сварливой жене, интендант — о грозящей ревизии, гарнизонный хирург — о зарезанном накануне больном… Тяжелая туша Уппы серой стеной загородила весь мир от пьяных гуляк.
Глядя на эту оргию, чернокожие слуги хмуро качали головой:
— Чего только не выдумают белые господа для своей забавы! Теперь он очумеет от хмеля и пойдет крушить направо и налево.
Хохот наконец утих. Французы стали расходиться по домам. Слону не хотелось расставаться с людьми, угостившими его сладкой шипучей водой. Группа офицеров вышла на улицу. Они брели, покачиваясь и перекидываясь шутками и смешками. Уппа направился было за ними, но отяжелевшие ноги отказывались слушаться. Через силу сделал он несколько шагов, хотел прислониться к забору, но потерял равновесие и тяжело рухнул на землю, едва не задавив полусонного негра, искавшего прохлады в подзаборной тени…
Когда же он проснулся, ему показалось, что он наглотался камней — таким тяжелым стало его тело. Дыхание спирало, голова кружилась, в глазах расплывались красные и зеленые пятна. С трудом поднялся Уппа на ноги и медленными, заплетающимися шагами побрел к своему загону. Хвост болтался, как мокрая веревка, уши свисали тряпками, хобот уныло опустился до земли…
IV. Слон-алкоголик.
На другой день после праздника, в котором он невольно принял участие, Уппу неудержимо потянуло к кафэ. Он еще не вполне протрезвился после вчерашней выпивки. Странная жажда сжигала его глотку. В надежде снова полакомиться сладкой водой, он побрел в город.
Но ожидания его не оправдались. Днем в кафэ почти не было посетителей. Два-три увесистых буржуа, прокисших от жары, клевали носом над парижскими газетами. Никто и не подумал поднести ему хотя бы стаканчик вина, а черный бой свирепо запустил в него табуреткой, Уппа шарахнулся от кафэ.
С горя он забрел на рынок. Но и тут не было поживы. Голодному гиганту не перепало ни банана, ни кусочка зелени. Торговки овощами и фруктами голосили при его приближении, отмахивались палками, охраняя свои сокровища.
Торговки отгоняли слона палками.В мясном ряду люди в окровавленных фартуках, потрошившие бычьи туши, встречали его злыми шутками:
— Вон какая гора мяса привалила!
— Жаль только говядина у тебя жестковата!
— Давай-ка, приятель, отхвачу тебе хоботище!
Мясники шумно точили ножи и угрожающе потрясали ими, когда слон проходил мимо. Уппа протягивал к ним хобот со смиренным видом нищего, молящего о подаянии, но уже готового к отказу. Вместо подачки он получал по хоботу удар узловатым кулаком и благоразумно удалялся.
* * *Настали дни бесчестья. Потомок славных предков, властителей джунглей, окончательно превратился в жалкого попрошайку. Целый день таскался он по городу, часами простаивал перед кафэ, клубом и ресторанами. На какие штуки он только не пускался, чтобы привлечь внимание находящихся там людей! Он высоко поднимал хобот, печально трубил на разные лады, громко хлопал исполинскими веерами ушей, долго ритмично кланялся, словно китайский болванчик — и все это для того, чтобы выклянчить волшебную воду, которая приятно щипала язык и вливала в мозг и во все его тело пьянящую радость.
Когда он видел у кого-нибудь в руках бутылку джина, то пытался даже приплясывать. Грузно переминался он с ноги на ногу, вскидывая в такт лопухами ушей и поматывая хвостом. Он напоминал опустившегося аристократа, который, проиграв на скачках и рулетке состояние, честь и здоровье, таскается из кабака в кабак и под истошные визги скрипки дребезжит дряблым голосом игривые шансонетки.
В те дни, когда Уппе не удавалось поживиться спиртным, он чувствовал себя глубоко несчастным. Люди, деревья, дома казались ему врагами. Он пугливо озирался по сторонам. Иногда в жажде опохмелиться он доходил почти до безумия. Метался по загону, натыкаясь на забор, выдирая кусты и подымая тучи пыли. Однажды он растоптал попавшуюся под ноги собаку и долго плясал над кровавым месивом, хрипло трубя…
— Пьяница! Старый пьянчуга! Опять нализался! — галдели мальчишки, оравой увиваясь за ним по пятам. Они швыряли в слона камнями, пригоршнями песку, но он равнодушно отряхивался словно от назойливых мух и плелся дальше.
Уппа редко оставался без угощения. Слон-алкоголик развлекал обывателей, дохнувших от скуки в африканской глуши. Когда Уппа приближался, торговцы выбегали из своих магазинов, радуясь случаю позабавиться. Охотно подносили они ему хмельные напитки. В благодарность слон каждый раз проделывал свои фокусы.
Ему тащили джин и вермут, клико, ром, коньяк и лимонад. Напившись, он, к великому удовольствию купцов и приказчиков, сваливался в канаву.
Однако никому не приходило в голову покормить голодного бродягу. Все словно позабыли, что у слона есть жадный объемистый желудок. Уппа исхудал. Кожа стала дряблой, покрылась трещинами, ссохлась. И когда он ложился, сморщенные и обвисшие бока так западали, что в их углубленье свободно могла поместиться крупная собака с щенятами.
Когда голод особенно его терзал, в нем просыпалось инстинктивное влечение к родным джунглям, синевшим на горизонте. Чаще всего это бывало по вечерам, когда лавки запирались и белые покидали клуб и кафэ, отправляясь домой ужинать. Лес призывал молодого слона дыханьем влажного ароматного ветра, нежно обвевавшего его разгоряченную голову. Он звал его не выдуманным людьми именем «Уппа», а безъименными властными зовами. Приподняв хобот, широко раскрыв глаза, Уппа долго и жадно вглядывался в горизонт.
Иногда опьянение сменялось тяжелой меланхолией. Часами неподвижно стоял он с опущенной головой, ничего не замечая кругом и словно прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, который должен был указать ему выход из мрачного тупика. Но проходил день, проходила ночь. Утро следующего дня приносило острые схватки голода, и в определенный час неумолимо заявляло о себе желание напиться допьяна. Подчиняясь ему, Уппа покидал загон и тащился в пеструю сутолоку города.
