Всемирный следопыт 1929 № 09

Как ни торопились с отправлением, но прошло четыре дня, прежде чем сборы были закончены. Остров Диксон — это оазис среди ледяной пустыни, и там всегда имеются запасы для полярных экспедиций. Отсюда надо было выходить готовым ко всем случайностям, какие могут встретиться на дальнейшем пути. А продолжительность этого пути определялась в три месяца, — три месяца по местам, где нет ни одного человеческого жилья.
Наконец все было готово: запасы провизии перевезены на материк и погружены на нарты. Бегичев и двое норвежцев распрощались с радистами и направились по льду к берегу, где их дожидался Егор с самоедами. Тут север первый раз погрозился путешественникам.
Дул крепкий ветер, и лед в проливе находился в движении. Под напором волн льдины колыхались, налезали одна на другую, образуя местами предательские полыньи. До берега было уже недалеко, когда один из норвежцев вдруг взмахнул руками и в следующее мгновение исчез из вида. Льдины разъехались под его ногами, и он провалился в образовавшуюся полынью. Но норвежец не был новичком в таких делах: погружаясь в воду, он успел повернуть горизонтально палку, которую держал в руках, и это его спасло.
— Вы не суеверны? — спросил Бегичев норвежца, когда тот с его помощью выбрался из воды.
— А что? — улыбнулся норвежец, выжимая куртку.
— Вот если бы тут были наши самоеды, они истолковали бы это приключение как очень плохое предзнаменование. Такой приметы, впрочем, держатся и русские охотники.
— Если обращать внимание на такие пустяки, тогда, пожалуй, тут нельзя сделать и шагу, — сказал другой норвежец. — Я думаю, нам предстоит немало приключений в этом роде.
После этого случая Бегичев окончательно убедился, что норвежцы не будут лишними в трудном путешествии.
  
V. Навстречу тайне.
 
Солнце давно уже не покидало бледного северного неба. Как ни медленно совершалось передвижение по заболоченной тундре, но позади осталась не одна сотня километров. Между тем не было найдено ничего, что пролило бы хоть каплю света на судьбу пропавших матросов. Ни следов костра, ни куска тряпки. Крепко схоронила тайну полярная пустыня.
Безмолвие и пустота. С одной стороны — бескрайний простор моря, с другой — такой же простор тундры. То и другое было безжизненно. Однообразие ландшафта нарушалось лишь ослепительно белыми айсбергами, которые показывались иногда вдалеке над морской гладью, а безмолвие тундры изредка оглашалось криками гусей. Побережье моря к востоку от устья Пясины не богато ни зверем ни птицей. Трудно найти более унылое место.
— Проклятая страна! — говорили норвежцы. — Шпицберген лежит севернее, но там летом больше жизни.
Через несколько переходов от реки Пясины характер тундры стал меняться — из болотистой она становилась каменистой. Это однако не уменьшало трудностей похода, так как и на высоких местах почва была заболочена. Берег становился все более скалистым, в одном месте на пути встали такие скалы, через которые, казалось, невозможно было пройти с оленями. Но по внимательном осмотре обнаружили неширокий проход между скалами. Было невероятно, чтобы люди, если только они тут шли когда-нибудь, могли миновать этот проход. Поэтому местность была осмотрена самым тщательным образом.
— В конце концов это странно, — сказал один из норвежцев, когда все собрались к костру после осмотра прохода. — Идя побережьем, это место нельзя миновать, не остановившись тут для отдыха или ночлега. Между тем на это нет никакого намека.
— Может быть следы просто уничтожились? — высказал предположение его товарищ.
— Это невозможно, — заметил Бегичев, — в местах, где богат растительный покров, следы пребывания человека действительно уничтожаются очень быстро. Но тут растительность отсутствует, и следы должны сохраняться очень долго. Обыкновенно кострище в подобной местности сохраняется в течение нескольких лет.
— Значит остается предположить, что они не достигли этого места?
— Пока — да. Хотя не надо упускать из вида и того, что Тессем и Кнудсен шли тут зимой, а потому могли обойти скалы по льду.
 
Тот факт, что матросы могли часто спускаться на лед, сильно смущал норвежцев, — так можно было дойти до места их высадки и не обнаружить никаких следов. Бегичев однако был уверен, что рано или поздно они нападут на какой-нибудь след. В нем говорил тот инстинкт, который часто предупреждает охотника о близком присутствии дичи. Во время его многолетних скитаний ему не раз приходилось быть в затруднительных положениях, и еще не было случая, чтобы внутренний голос обманул его: слушаясь этого голоса, он всегда находил правильный выход.
— Если, идя прямо, вы вдруг бессознательно делаете несколько шагов в сторону, — повинуйтесь этому движению: вы скоро убедитесь, что именно так и надо было поступить, — нередко говорил он.
И вот теперь, руководствуясь чутьем природного следопыта, Бегичев неутомимо шел вперед.
  
VI. Жестянка из-под консервов.
 
Лето перевалило на вторую половину. По расчетам Бегичева они должны были уже достигнуть бухты Вильде, но она не была обозначена на карте, которая у него имелась. Поэтому, миновав за последние дни несколько небольших бухт, он не мог с уверенностью сказать, прошли они эту бухту или нет. Между тем найти ее было необходимо. В бухте Вильде Амундсеном был оставлен небольшой запас провизии, что было известно норвежцам, отправившимся к Диксону. По состоянию склада можно было установить, дошли ли они до этого пункта или с ними случилось что-нибудь еще на пути к бухте Вильде. В первом случае следопыты могли повернуть назад, начав поиски в обратном направлении.
Ревниво оберегая свою тайну, северная пустыня грозила тем, кто хотел ее разоблачить. Олени падали один за другим, а это животное для тундры то же, что верблюд для Сахары. Из двадцати штук в oтряде Бегичева осталось только пять, да и те скоро должны были разделить участь остальных. Самоеды сильно опасались, что шайтан утащит их души, как он сделал это с пропавшими норвежцами, а потому не упускали случая умилостивить злого «духа» жертвоприношениями. Делали они это весьма просто. Когда становилось очевидно, что олень не может двигаться дальше, кто-нибудь из самоедов брал нож и, отведя животное в сторонку, перерезал ему горло. Потом доставали из сумы деревянного болванчика и мазали его кровью оленя. Затем пили кровь сами. По словам самоедов выходило, что если они до сих пор еще живы, то лишь потому, что часто приносили жертвы «духам».
Олени нужны были путешественникам не для того, чтобы на них везти провизию, а главным образом как непортящийся запас мяса. Провизия подходила к концу. Несколько банок консервов, немного сахара и кофе, а также полмешка муки, из которой делали на кипятке заваруху, — это было все. Питались исключительно мясом павших оленей, приберегая оставшиеся продукты на крайний случай. Норвежцы уже не раз намекали Бегичеву, что пора подумать о собственном положении, но дудинский зверобой только плотнее сжимал губы. Он попрежнему был убежден, что их поиски не будут безрезультатны.
Однажды во время стоянки, когда все улеглись спать, Бегичеву пришло на ум побродить с ружьем по берегу, так как спать ему не хотелось. Захватив свой штуцер, он направился к небольшому мыску, который они еще не успели осмотреть. Вокруг царила глубокая тишина, нарушаемая лишь тихим рокотом прибоя.
Дойдя до оконечности мыса, Бегичев увидел невдалеке груду камней, а подойдя ближе, уже не сомневался, что тут когда-то ступали люди. Перед ним был «гурий» — пирамидальная куча камней, какие устраивают в полярных странах экспедиции и промышленники, когда хотят отметить какое-либо место. Сняв несколько камней, он нашел под ними жестянку из-под консервов, а в ней — завернутый в тряпку клочок бумаги. Вот тут-то присутствие норвежцев в экспедиции и оказалось полезным — бумага была исписана не по-русски.