Запах (сборник)

Ступеньки для нее были высоковаты, но карабкалась сама, хоть и кряхтела, как старушка. А я улыбался – так, чтоб она не видела. Обиделась бы еще, подумала, что смеюсь.
Стены на втором этаже другого цвета были – голубые. Мы ходили из комнаты в комнату. Там оставалась еще кой-какая мебель, и Лорхен залезала на стулья и кровати. Прыгала, как козленок. Узнал бы об этом барон – крепко бы мне влетело! Но я хотел ее порадовать. Да и самому любопытно было поглядеть, потому как не приходилось мне прежде бывать в господской опочивальне.
День клонился уже к вечеру, а мы никак не могли остановиться. Все-таки тянет роскошество к себе, ой как тянет!
В правом крыле обнаружили мы детскую. Я сразу догадался, что это она, как ангелочков над дверьми увидел. Там три комнаты: по обе руки от входа – спаленки, а посередке – игровая. Жалко, игрушек там давно уже не водилось. У барона были сын и дочка, но девочка захворала и умерла, когда ей годков было как Лорхен. А мальчик постоянно жил в городе.
В комнате слева нашелся даже стульчик, и любимица моя на него уселась. А я все так же – на пол плюхнулся. Еще были там два окна, кроватка и шкафчик. Да зеркало в углу. Такие обычно у знатных дам бывают, но барон для дитятки своей денег не пожалел и взял красивое, большущее. Даже я, здоровила, целиком отразился!
Кстати, возле него и умерла баронова дочка. (Лорхен я о том говорить не стал – что зазря девчурку волновать?) Нашла ее нянечка – утром, нежданно-негаданно. Сказывала потом, что лежала бедняжка так, будто смерть свою в глуби зеркальной выискивала: близко-близко, с глазами открытыми…
– Не к добру это, что она перед зеркалом всю ночь оставалась! – говорила нянечка.
– Да почему же?
– Ах, так нельзя ведь! Завешивать зеркала надо, коли покойник в доме!
– Ты, матушка, и вправду так веришь?
– Верю не верю, а порядок должен быть!
А я вот не верил и не верю. Да не легче мне от этого живется…
– Эх, Лорхен, будь я богат, ты жила бы в такой же комнатке, и платьишки у тебя были бы самые лучшие, и…
– Милый, милый Франц! Я тебя и так люблю! – смеется и на шею мне бросается.
– Да нет же! Вот ты смотри, – и несу ее к зеркалу. Держу перед зеркалом и говорю: – Да разве ж ты не хороша, крошечка моя? Я разных девочек видел, приезжали сюда всякие. Так они ведь дурочки все! Одна капризничает, другая вредничает, третья варенья просит!
Лорхен хохочет-заливается, а мне того и надо. Поставил ее прямо на полку, треплю за щечки и сам рожи корчу. Дурачусь, как могу. В комнате уже темнехонько становится. Закат за окном рыжий, густой – все будто в золоте.
Вдруг вижу, Лорхен вся враз побледнела. Уставилась в зеркало, точно змея перед ней, и оторваться не может.
Думал, она играет, притворяется.
– Ты что же, Лорхен, застыла-то? Или кого другого в зеркале увидела?
Зажмурилась так резко, что я вздрогнул.
– Что с тобой, солнышко мое? – Молчит, но глаз не открывает. – Чего испугалась?
Тихо-тихо шепчет:
– Франц, ты велел мне глупостями не заниматься, вот и не буду я тебе ничего говорить. Привиделось просто.
– Ох, беда мне с тобой! Пошли-ка отсюда.
Посадил ее себе на спину, и двинулись мы обратно. Пока на первый этаж не спустились, Лорхен ни в какую не желала слезать. Там сама пошла – да ходко как, я едва за ней поспевал.
Как до крыльца добрались, я и сам обрадовался. Все-таки в доме воздух суховатый, неживой. А там, под деревьями, как вдохнешь – будто чего сладкого глотнул… И темень стояла уютная, мягкая.
Дома очаг разжег – просто так, Лорхен на радость, – и убаюкал ее.
После мы в дом ходили, но редко, и на второй этаж не подымались.
Долгие были дни, и жилось нам беззаботно. Никто нам не мешал. Бродили где хотели. Лорхен стала спокойнее, не пугалась больше по пустякам. Даже Белянчик к ней не приходил – так говорила.
Как-то раз, в один особенно хороший денек, набрали мы всяческой провизии и отправились на далекий луг, где Лорхен еще не бывала. Диковинные там росли цветы. Такие красивые, пожалуй, не во всяком городском саду сыщешь – и фиолетовые, и красные, и желтые, и каких только нет! Благоухание такое, что голова кругом идет!.. А если не полениться, то можно к реке сойти. Вода в ней холодная и вкусная… Райский, словом, уголок! Как поели, меня сморило.
 
– Лорхен, собери-ка цветов да сплети веночки себе и мне. Но далеко не отходи. А я подремлю чуток, – сказал и тут же уснул. И приснился мне странный сон…
Грезилось мне, будто вот так же я лежу в траве и сплю, а Лорхен отошла в сторонку, к деревьям. Знаете же, как во сне бывает: можно зараз дюжину вещей наблюдать. Вот и тогда, хоть и валялся я пузом кверху, а Лорхен видел так, как если бы за спиной у ней стоял.
Она нагибается, цветы рвет. Внезапно застыла.
– Кто здесь? – говорит.
Тишина. Потом немного поодаль в лесу зашуршало что-то. И вижу: тут и там появляются чуть повыше корней волосатые ладошки. Маленькие, как у обезьянок, только пальчики длиннее. Шлеп, шлеп – бьют по стволам. За каждым деревом, видно, кто-то прячется, а показаться не желает. Мне смешно стало. Что за проказники такие?
– Мы, Лорхен, – слышу тоненький голосок, – мы. Поможешь нам? Пойдешь к зеркалу?
– Нет, не пойду! – дрожит вся, а с места не двигается.
– Не пойдешь? Тогда мы Франца твоего убьем.
– Нет, он сильный!
Голосок знай себе лопочет:
– Сильный он, да дурак. А нас много. Мы его утащим к себе. Сперва глаза выедим, потом за уши примемся!
Я уж злиться начал. Хочу встать, а не могу. Что поделаешь – сновидение.
– А Белянчик твой знаешь где? Съели мы его!
Лорхен расплакалась:
– Нет, не верю! Не добраться вам ни до Франца, ни до Белянчика!
Тут ей в ноги что-то шлепнулось. Взвизгнула.
– Вот он, твой Белянчик. Пеняй на себя… – сказал голосок и утих.
Лорхен все так же стоит, а ладошки исчезают. Вот уж и нет за стволами никого… Ну, думаю, теперь можно и как следует поспать! И вот ведь диво, ВО СНЕ заснул как убитый!
Продрых я несколько часов. Спал бы и до вечера, да Лорхен растормошила:
– Вставай, лежебока! Негоже нам в лесу ночевать!
Поднялся, потянулся…
– Чудной сон мне приснился, Лорхен! Как будто ты со зверюшками какими-то беседуешь, а они всякими гадостями грозятся!
– Экий ты, Франц, выдумщик сделался! А еще меня бранил!
– А вот видел я еще, как ты плакала.
– Да ты что? С чего бы это мне плакать?
И точно, глазки у ней блестели как всегда – не от слез вовсе. Улыбается, веночек мне протягивает.
– Ну и славно. Нечего себе голову забивать. Давай веселей!
Из любопытства сходил я к тому месту, где Лорхен в моем сне стояла. Трава чуть примята, и все.
Заковыляли мы назад и до вечерней зари были дома.
Приключилось со мной еще и вот что. Лорхен очень нравилось смотреть на пламя, и, как темнело, я разводил огонь в очаге. Снаружи боязно было – а ну если кто увидит?
А в тот вечер еще дождик пошел, прохладно стало. Я собрался за дровами. Лорхен за рукав мой ухватилась и говорит:
– Не ходи, Франц! Мне одной страшно!
– Ой, какая же ты у меня пугливая! Я мигом обернусь! Туда и обратно. – Взял фонарь и вышел.
Сарай стоял тут же, за флигелем, но идти было тяжело, потому что дождь припустил, и тропка раскисла. Несколько раз я поскользнулся.
Оставалось пройти еще с десяток шагов, когда фонарь неожиданно потух. Я решил обойтись без него. Ясное дело, по этакой темени ходить – малое удовольствие. Да куда денешься?
Едва переступил порог, как под ногу мне что-то подвернулось. Я не устоял и со всего маху бахнулся головой о поленницу. Дровишки посыпались – правда, только те, что вверху были, а то худо бы мне пришлось… Калоши с меня соскочили. Так и лежал я, оглушенный, самым несуразным манером: сам внутри, пятки снаружи мокнут… А дождик их щекочет и щиплет. И не перестает. Капли словно в коготки превратились. Мне уже больно, но даже пошевелиться – и то не могу.