Ночная школа
Элли открыла было рот, чтобы сказать хоть что-то в свою защиту, но мать одарила ее таким пронзительным взглядом, что она прикусила язычок, подтянула к груди колени и, обхватив их руками, продолжала слушать родительские наставления в полном молчании.
В разговор снова вступила мать.
«Ее очередь, подумала Элли».
— Вчера вечером полицейский офицер по связям с общественностью — кстати, очень разумный человек, который знает о тебе буквально все, — предложил нам перевести тебя в совсем другую школу. В том смысле, что она находится за пределами Лондона, а значит, на значительном удалении от твоих приятелей, ради которых ты устраиваешь свои спектакли.
Последние слова мать произнесла с горечью и осуждением.
— Обдумав это предложение, мы сегодня утром кое-куда позвонили и… — Внезапно мать сделала паузу и, прежде чем завершить свою мысль, посмотрела на отца с проступившим вдруг на лице выражением неуверенности. — И нашли-таки заведение, которое специализируется на работе с трудными подростками вроде тебя…
От неожиданности Элли смигнула.
— …После чего сразу же поехали туда, чтобы лично посмотреть, что там и как. И заодно переговорили с директрисой школы…
— Оказавшейся совершенно очаровательной женщиной, — вставил свои два пенса отец.
Но мать проигнорировала его ремарку.
— …которая любезно согласилась принять тебя в ряды своих питомцев, начиная с этой недели.
— Подождите… Как с этой недели?! — Элли до такой степени не верилось во все это, что она сама не заметила, как повысила на родителей голос. — Но ведь летние каникулы начались всего две недели назад!
— Ты будешь находиться там на полном пансионе, — произнес отец, словно не расслышав то, что она сказала.
Элли уставилась на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв от изумления рот.
«На полном пансионе?»
Слова отца эхом отдавались у нее в голове.
«Нет, это невозможно, — подумала она. Предки, должно быть, шутят».
— Нельзя сказать, что наша семья с легкостью может себе такое позволить, но мы, тем не менее, решили, что попробовать стоит. Возможно, жизнь в закрытой лесной школе спасет тебя от себя самой, пока ты не успела окончательно испортить свою жизнь. — С этими словами отец хлопнул ладонью по подлокотнику софы. Элли вздрогнула и посмотрела на него. — Тебе уже шестнадцать лет, Элисон, и твоим дурацким выходкам необходимо положить конец.
Элли прислушалась к участившемуся биению собственного сердца, машинально считая удары.
«Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…»
Она не могла поверить, что все будет так плохо. Так плохо, что хуже некуда. Теперь будущее представлялось ей сплошным кошмаром, и этот кошмар уже начал затягивать ее в свои сети прямо в этой комнате. Она наклонилась всем телом вперед, переводя взгляд с матери на отца и обратно.
— Послушайте, я здорово облажалась, признаю это и очень об этом сожалею. — Элли старалась говорить как можно искреннее, но поскольку ее слова не произвели на мать большого впечатления, повернулась к отцу в надежде на сочувствие с его стороны. — Не кажется ли вам, что в стремлении призвать меня к порядку вы здорово перегнули палку? Отец! То, что вы придумали, — настоящее сумасшествие!
Мать Элли снова посмотрела на отца, но на этот раз ее глаза излучали непреклонность. Отец перевел взгляд на Элли и печально покачал головой.
— Слишком поздно что-либо менять, — произнес он. — Решение уже принято. Ты переберешься туда уже в эту среду. А до тех пор никаких компьютеров, ай-подов и телефонов. И не смей выходить из дома. Можешь считать, что находишься под домашним арестом. Когда родители поднялись с места, Элли подумала, что они здорово напоминают судей, выходящих из зала после вынесения приговора и, оставшись к комнате в одиночестве, безнадежно, со всхлипом, вздохнула.
Последующие несколько дней Элли провела в смятенных чувствах и в изоляции. Считалось, что она должна посвятить эти дни сборам и подготовке к переезду, но вместо этого девушка всеми способами пыталась уломать родителей оставить ее дома.
Но не продвинулась в этом направлении ни на шаг. Родители просто отказывались говорить с ней на эту тему, да и вообще все больше помалкивали.
Во вторник вечером мать вручила дочери изящный конверт цвета слоновой кости с эмблемой в виде креста замысловатой формы и подписью «Киммерийская академия». Чуть ниже, уже от руки, изящным, с завитушками, почерком, стояло: «Памятка для новых учеников».
В конверте обнаружились два листа бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Читать его поначалу было непросто, поскольку Элли никогда в жизни не видела такого, но она довольно быстро приноровилась. Каждая буква непривычного для глаза чуть угловатого шрифта оставляла на дорогой кремовой бумаге четкий, словно отштампованный след. Да и читать ей пришлось не так много: первая страница содержала краткое послание от директрисы школы Изабеллы Ле Фано, в котором та приветствовала Элли и выражала радость по поводу того, что девочка в ближайшее время окажется в числе ее учениц.
«Очень тронута», — не без иронии произнесла про себя Элли, откладывая листок в сторону. Второй оказался более информативным. Например, там сообщалось, что все письменные принадлежности будут предоставлены ей академией, как и школьная форма. Далее говорилось, что переданные ей предметы гардероба должны быть помечены ее инициалами — маркером или вышивкой. Аналогичным образом ей предлагалось пометить и привезенные с собой носильные вещи. Затем шло обязательное требование относительно приобретения резиновых сапог и дождевика, поскольку, как говорилось в послании, «школьный кампус находится в сельской местности, занимает большую территорию и расстояние между некоторыми постройками может оказаться значительным».
Элли просмотрела письмо в поисках самых неприятных пунктов, обыкновенно именуемых «школьными правилами» и, разумеется, обнаружила искомый раздел, выделенный жирным шрифтом.
«Полный список правил, касающихся поведения учащихся академии, будет передан вам по приезде. Пожалуйста, внимательно прочитайте их и неуклонно им следуйте. Нарушения означенных правил будут строго наказываться».
Под этим параграфом шел другой с еще более зловещим содержанием.
«Учащимся запрещается со дня приезда покидать территорию школы без особого на то разрешения. Разрешение может быть выдано как представителями администрации, так и родителями, но это происходит редко и лишь в силу особых обстоятельств».
Когда Элли поднимала спланировавшую на пол первую страницу, у нее дрожали руки. Она кое-как сунула бумаги в конверт и бросила письмо на стол.
«Это что же: школа — или тюрьма?»
Бегом спустилась на первый этаж и пошла на кухню, где мать готовила ланч.
— Я звоню Марку, — тоном, не терпящим возражений, объявила она, хватая телефон, который словно по волшебству появлялся на холодильнике всякий раз, когда родители оказывались дома.
— Неужели? — Мать положила кухонный нож на стол и посмотрела на нее.
— Если меня отправляют в тюрьму, я имею право на один телефонный звонок, не так ли? — сказала Элли громким голосом, в котором проступали страх и негодование. Попытки родителей перевоспитать ее зашли слишком далеко!
Мать некоторое время пристально смотрела на нее, потом пожала плечами, взяла нож и принялась нарезать помидоры тонкими ломтиками.
— Ну что ж, звони, если хочешь…
Элли помедлила, прежде чем набрать нужный номер. Дело в том, что он был забит в память ее сотового, и ей самой редко приходилось его вспоминать.
Несколько длинных гудков.
— Слушаю вас. — Голос Марка показался ей таким знакомым и родным, что она едва не разрыдалась в трубку.
— Привет. Это Элли.
— Элли? Вот черт! Где ты все это время пропадала? — В его голосе слышалось облегчение — такое же, какое испытывала сейчас она сама.
— Сидела под домашним арестом. — Элли злобно посмотрела в спину матери и добавила: — У меня отобрали телефон и компьютер и запретили выходить из дома. А как дела у тебя?