Любовники смерти
– Какие другие? Кто были эти люди?
– Мы пытаемся это выяснить, – сказал раввин. – Это займет время.
– Верно. А что тем временем будет с моим сыном?
– В конечном итоге его отдадут в какую-нибудь семью, – сказал Манкузо. – Это все, что вам следует знать.
– Нет, не все, – возразил Уилл. – Это мой сын.
Манкузо ощерился.
– Вы не слушаете, офицер Паркер. У вас нет сына. А если будете настаивать, это будет стоить вам карьеры.
Уилл посмотрел на стоявшего у стены незнакомца.
– Вы кто? Какое вы имеете отношение ко всему этому?
Тот не ответил и не дрогнул под злобным взглядом Уилла.
– Это друг, – сказал Эпштейн. – Пока что этого достаточно.
– Так мы договорились, офицер Паркер? – снова заговорил Манкузо. – Лучше скажите сразу. Я не буду таким добродушным, если это дело выйдет за пределы этих стен.
Уилл судорожно глотнул.
– Да, – ответил он. – Я понял.
– Да, сэр, – поправил его Манкузо.
– Да, сэр, – повторил Уилл.
– А вы? – Манкузо переключил внимание на Джимми Галлахера.
– Я заодно с ним. Как он скажет, так и будет.
Все переглянулись. Дело было сделано.
– Идите домой, – сказал Манкузо Уиллу. – Идите домой к своей жене.
И когда они прошли через комнату со стеклянными стенами, кроватка была уже пуста, и лицо девушки из регистратуры сморщилось от печали, когда они проходили мимо нее. Сокрытие правды уже началось. Без слов соболезнования человеку, который в одну ночь потерял ребенка и мать этого ребенка, она могла лишь, покачав головой, смотреть, как он исчезает в ночи.
Когда Уилл, наконец, вернулся домой, Элейн ждала его.
– Где ты был?
Ее глаза распухли. Он понял, что она проплакала несколько часов.
– Кое-что случилось, – ответил он. – Погибла одна девушка.
– А мне наплевать! – Это был вопль, не крик. Уилл никогда не слышал, чтобы она издавала такой звук. Эти три слова будто заключали в себе столько боли и муки, сколько он никогда не мог представить в женщине, которую любил. Потом она повторила эти слова, на этот раз тише, заставляя каждое слово выйти, как будто выдавливая их из себя.
– А мне наплевать. Тебя здесь не было. Тебя не было, когда ты был мне нужен.
Он опустился на колени рядом с ней и взял ее за руки.
– Что? – спросил он. – Что такое?
– Сегодня мне пришлось сходить в клинику.
– Зачем?
– Что-то не так. Я почувствовала внутри.
Он крепче сжал ее руки, но она не смотрела на него, не могла поднять на него глаза.
– Наш малыш умер, – тихо проговорила она. – Я ношу мертвого ребенка.
Он обнял ее и ждал, что она заплачет, но у нее не осталось слез. Она просто прижалась к нему, молча, и потерялась в своем горе. Он видел ее отражение в зеркале на стене у нее за спиной и закрыл глаза, чтобы не смотреть на себя.
Уилл отвел жену к кровати и помог лечь. Врачи в клинике дали ей какие-то таблетки, и он дал их ей выпить.
– Они хотели стимулировать, – сказала она, проглотив таблетки. – Хотели вынуть нашего малыша, но я не дала. Я хотела держать его в себе как можно дольше.
Он кивнул, но теперь не мог говорить. У него потекли слезы. Жена протянула руку и вытерла их большим пальцем.
Он сидел рядом с ней, пока она не уснула, а потом два часа сидел, уставившись в стену и держа ее за руку, пока медленно, осторожно, не отпустил и не дал руке упасть на простыни. Элейн слегка пошевелилась, но не проснулась.
Он спустился по лестнице и набрал номер, который ему дал Эпштейн при первой встрече. Ответил сонный женский голос, и когда Уилл попросил раввина, женщина ответила, что тот спит.
– У него была тяжелая ночь, – объяснила она.
– Я знаю, – ответил Уилл. – Я был там. Разбудите его. Скажите, что это Уилл Паркер.
Женщина явно знала это имя. Она положила трубку, и Уилл услышал ее шаги. Прошло пять минут, потом послышался голос Эпштейна.
– Мистер Паркер, я должен был сказать вам еще в больнице: нам не следует продолжать контакты таким образом.
– Мне нужно увидеться с вами.
– Это невозможно. Что сделано, то сделано. Мы должны оставить мертвых в покое.
– Моя жена носит мертвого ребенка, – сказал Уилл. Он с трудом выдавил из себя эти слова.
– Что?
– Вы расслышали. Наш ребенок умер в утробе. Предполагают, что пуповина каким-то образом обмоталась вокруг шеи. Он умер. Ей сказали вчера. Они собираются стимулировать роды и удалить его.
– Сочувствую, – сказал Эпштейн.
– Мне не нужна ваша жалость. Мне нужен мой сын.
Эпштейн молчал.
– То, что вы предлагаете, не…
Уилл перебил его:
– Не говорите мне этого! Это случилось из-за вас. Ступайте к своему другу, мистеру Спокойствие в хорошем костюме, и скажите, чего я хочу. Иначе, клянусь, я устрою такой шум, что у вас брызнет кровь из ушей. – И вдруг энергия начала иссякать в его теле. Ему захотелось залезть в постель и обнять жену, жену и их мертвого ребенка. – Слушайте, вы сказали, что о ребенке позаботятся. Я могу позаботиться о нем сам. Спрячьте его у меня. Спрячьте на видном месте. Пожалуйста.
Он услышал, как Эпштейн вздохнул.
– Я поговорю с нашим другом, – наконец проговорил он. – Дайте мне фамилию доктора, который наблюдал вашу жену.
Уилл сказал. Номер был в телефонной книге у телефона.
– Где сейчас ваша жена?
– Спит наверху. Она приняла таблетки.
– Я позвоню через час, – сказал Эпштейн и повесил трубку.
Через час и пять минут телефон зазвонил. Уилл, который сидел на полу рядом, схватил трубку сразу после первого звонка.
– Когда ваша жена проснется, мистер Паркер, вы должны сказать ей правду, – сказал Эпштейн. – Попросите простить вас, а потом скажите, что́ предлагаете.
В ту ночь Уилл не спал. Он скорбел по Каролине Карр, а на рассвете отложил свою скорбь по ней в сторону и приготовился к тому, что, он не сомневался, станет смертью их брака.
– В то утро он позвонил мне, – сказал Джимми, – и сказал, что собирается сделать. Ради возможности удержать у себя мальчика он приготовился поставить на карту все: свою карьеру, свой брак, счастье и даже рассудок своей жены.
Он хотел было налить себе еще вина, но остановился и сказал:
– Не могу больше пить. Это вино напоминает кровь. – Он отодвинул бутылку и бокал. – Все равно мы почти закончили. Я допью остаток, а потом мне нужно поспать. Мы можем поговорить завтра. Если хочешь, можешь остаться на ночь. Здесь есть гостевая комната.
Я открыл рот, чтобы возразить, но Джимми поднял руку.
– Поверь мне, сегодня я тебе рассказал достаточно, чтобы ты подумал. Ты будешь благодарен, что я остановился.
Он наклонился вперед, положив руки перед собой, и я увидел, что они трясутся.
– И вот твой старик ждал у постели твоей матери, а когда она проснулась…
Иногда я думаю о том, что же мои отец и мать вынесли в тот день. Не было ли в поступках отца своего рода безумия, подстегиваемого страхом, что ему суждено потерять двоих детей – одного не уберечь от смерти, а другого обречь на анонимное существование среди людей, чужих ему по крови. Должно быть, стоя над матерью, споря с собой, будить ли ее или дать еще поспать, оттягивая момент признания, он знал, что это охладит их отношения навеки. Он собирался нанести ей двойную рану: болью от своей измены и, возможно, еще большей мукой от знания, что ему удалось сделать то, чего она не смогла сделать для него. Она носила в себе умершего ребенка, в то время как ее муж, всего несколько часов назад, видел своего сына, рожденного умершей матерью. Он любил свою жену, и она любила его, а теперь он собирался нанести ей такой удар, от которого она никогда полностью не оправится.