Я все помню

Я недоволен, потому как сваливаю в одну кучу слишком много метафор. Как же отчаянно я стараюсь вам все объяснить.
Как бы там ни было, мы, по меньшей мере, должны единодушно признать, что их объединял очень специфический жизненный опыт.
Проблема вот в чем: он мужчина, она женщина – да, юная, но все-таки женщина. Когда между двумя людьми устанавливается столь мощная связь, они готовы идти хоть на край света. А край света для мужчины и женщины подразумевает секс. Не «иногда» и не «может быть». Всегда.
Я сел за стол, разделявший меня с Шоном. Движения мои были медлительны. Телефон зазвонил на пять минут позже, чем я просил утром.
– Прошу прощения, Шон. Я должен ответить. Подождете?
Да, док, все в порядке, – сказал он.
Я взял трубку, перешел в небольшую комнатенку между кабинетом и ванной, и прикрыл дверь – не до конца.
– Детектив Парсонс, спасибо, что перезвонили, – сказал я, стоя у самой двери и говоря достаточно громко.
Без проблем. Вы сказали, что я должен кое к кому присмотреться. Это связано с Дженни? Она вспомнила что-то еще?
– Что-то в этом роде. Но сначала выслушайте меня. Это должно остаться между нами. Вы меня поняли? Когда я вам скажу, вы и сами в этом убедитесь.
Я весь внимание, Алан. Что случилось?
Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Я чувствовал себя гадко. Утром Шон наполнил мою душу таким счастьем. Я услышал о его чувствах к Филиппу, увидел его слезы и чуть сам не прослезился. На меня снизошло ощущение святости и чистоты. А теперь я собирался сделать следующий шаг на избранном мной дьявольском пути.
Шон воплощал собой свет, я тьму. Он служил символом добра, я – зла. Он был чист, я – испачкан и мерзок.
Я проглотил эту горькую пилюлю и двинулся дальше. Ребенок с коробком спичек. Одну из них теперь предстоит зажечь.
Алан, вы меня слышите? Кто тот человек, к которому я должен присмотреться?
И тогда я сказал. Просто произнес. Причем достаточно громко для того, чтобы меня услышал Шон.
– Боб Салливан.
 
Глава двадцать четвертая
 
Следующий день был вторник, и я по обыкновению поехал в Сомерс. Мне предстояло работать с преступниками, они будут на меня орать, обманывать, проявлять неуважение. От этого я чувствовал в душе облегчение, которое немало меня беспокоило. Неужели мои собственные злодеяния были настолько презренны, что я заслуживал столь дурного к себе отношения? Неужели теперь всю жизнь буду мучиться и платить за то, что когда-то преступил закон? Я скорее лягу в могилу и встречусь с Гленном Шелби, чем буду жить такой жизнью.
День в Сомерсе выдался нетрудный. Или просто показался мне таковым по сравнению с минувшей неделей в Фейрвью. Традиционно явились охотники за психотропными препаратами – испытывать мое терпение. Те, кто действительно нуждался в лечении, не шли ко мне и не желали наслаждаться тем относительным комфортом, который им обеспечили бы мои назначения. Персонал напоминал мне, какой жалкой может стать жизнь, когда человек вымостит себе не тот жизненный путь – не построит хорошего дома. Как бы там ни было, тот день не принес мне никаких огорчений.
Я почти ничего не рассказывал о моей собственной семье, о родителях и сестре. К нашей истории они не имеют непосредственного отношения, но, как я уже вам объяснял, многие наши проблемы неразрывно связаны с детскими драмами и травмами.
Чтобы понять, почему я так поступил, мне, пожалуй, стоит раскрыть вам несколько дополнительных фрагментов головоломки.
Как вам уже известно, мои родители – люди хорошие и великодушные. Каждое лето я их навещаю. Джули этим очень довольна. К ним нужно лететь на самолете, поэтому подобная поездка требует определенных усилий и ее нужно планировать заранее. Теперь они уже в возрасте и сами никуда ездить не любят, поэтому обязанность отправляться в путешествие лежит на нас. Сестра на десять лет моложе меня, у нас с ней мало общего. Она преподает историю в Лондоне. Никогда не была замужем, но своей жизнью, похоже, вполне довольна. Каждое Рождество присылает нам открытку и фотографию, на которой она неизменно изображена со своими двумя лабрадорами.
 
Пока тем и ограничимся. Надеюсь, я убедил вас, что в основе моего стремления помочь сыну лежал эгоистичный, но вполне нормальный инстинкт отца, защищающего собственное дитя, а не что-то более гнусное и порочное. Я ощущаю потребность оправдать себя и свои действия. Это не что иное, как проявление вины. Я всегда говорю пациентам, что вина как таковая ничего хорошего не дает. Мы должны двигаться вперед, в то время как она толкает нас на другой путь, идти по которому совсем не нужно. По самой своей природе это чувство тянет человека назад. Посмотрите, как даже сейчас она отвлекает меня от решения стоящих предо мной задач!
Те дни требовали огромного напряжения, а я достаточно сведущ, чтобы понимать, в какой помощи нуждаюсь. Говорят, врачи – худшие в мире пациенты. А все потому, что мы обладаем невероятным могуществом. Могуществом исцелять, если, конечно же, доктор компетентен. И могуществом наносить вред, если нет. Чтобы разделить судьбу с теми, кто находится в твоей власти, требуется смирение. Некоторым оно не по плечу. Для поддержания уровня доверия, необходимого, чтобы это могущество употребить, требуется очень сильное «я». Колебаниям и сомнениям здесь места нет, в противном случае мы не сможем функционировать и выполнять свою работу. Представьте, что у вас в руке скальпель, а под ним – мягкая, податливая плоть. От движений вашей руки зависит сама жизнь пациента, лежащего на операционном столе. В моем случае рука сжимает ручку, которая пишет рецепт, посылая в организм пациента медикаменты, воздействующие на его мозг. Тот самый мозг, который контролирует тело. Признавая слабость и принимая от коллег помощь, я чувствую себя так, будто качусь по наклонной плоскости к своей смерти как специалиста.
В жизни я принимал очень мало лекарств и принимать в будущем не собираюсь. Ограничиваюсь лишь незначительными дозами «Лоразепама». С тревогой справляюсь так же, как Дженни или Шон. Чтобы лучше лечить своих больных, я велел себе развивать в душе чувство сострадания. Но при этом в моей голове достаточно извилин, чтобы видеть разницу. Дженни вполне могла позволить себе плакать целыми днями напролет или запихнуть свои эмоции в мешок для мусора и отдать его Шону. У Шона тоже было преимущество в виде стен, в которые можно лупить, или дорог, по которым можно бежать долгие мили. Была Дженни, благодаря которой его жизнь приобретала смысл. У меня подобной роскоши не было. Мне приходилось каждый день являться на работу. Принимать больных. Улыбаться жене и ходить на соревнования команды по плаванию, в которую входил мой сын. Быть Джейсону опорой, но проявлять строгость, когда он вел себя плохо. А еще постепенно и точно воплощать в жизнь мой план.
Вновь наступили выходные. В пятницу ко мне на прием пришел Том. Он все больше и больше злился на детектива Парсонса за то, что тот не мог найти парня в синей толстовке. В четверг я виделся с Шарлоттой. У нее состоялось еще одно свидание с Бобом, не принесшее никакого удовлетворения, и очередная стычка с Томом. Но больше всего она была поглощена недавно родившимися узами с дочерью. Женщина рассказала мне, что после занятий группы в среду вечером Дженни была чем-то расстроена. Шарлотта спросила меня, что случилось, и я ей солгал. Мы с Дженни работали над голосами и фразой «Боже праведный! Боже праведный!» А с Шоном – над красной дверью. Оба они выглядели рассеянными. Каждый из них что-то от меня скрывал. После занятий группы в тот вечер они о чем-то долго говорили в коридоре. Шарлотта ждала на улице в машине. Мимо них прошли другие пациенты. Закончилось все долгими объятиями, за которыми я наблюдал, никем не замеченный.
О том, что случилось за стенами моего кабинета, я узнал лишь неделю спустя. Но все произошедшее, конечно же, было результатом моих усилий.