Assassin's Creed. Тайный крестовый поход

Он снова изменил направление, устремившись к оборонительной башне. Сверху в него уже целились лучники. Альтаир знал: это лучшие лучники братства. Их готовили лучшие учителя. Они никогда не промахивались, особенно сейчас, когда у них было достаточно времени, чтобы тщательно прицелиться.
Единственно, Альтаир знал, когда они выстрелят. Им требовалось несколько секунд на поиск цели, еще несколько секунд, чтобы успокоить дыхание, затем…
Залп.
Альтаир упал на землю и откатился в сторону. Град стрел полетел туда, где он только что лежал. Все, кроме одной, просвистели мимо. Стрела оцарапала Альтаиру щеку. Кровь заливала ему лицо. Альтаир достиг лестницы и взбежал на первый ярус, где ошеломленный лучник выпучил на него глаза, не решаясь схватиться за меч. Альтаир сбросил его. Кувыркаясь, лучник полетел вниз. Ничего, выживет.
Альтаир добрался до второй лестницы. Ему было больно. Он истекал кровью. Кое-как он достиг вершины башни, с которой прыгал давным-давно, опозорившись перед Аль-Муалимом. Сегодня он тоже опозорился. Альтаир выбрался на деревянный выступ. Преследователи были совсем близко.
Он взмахнул руками и прыгнул.
 
53
 
10 августа 1257 г.
Альтаир готовит нас к тому, чтобы мы принесли в западный мир учение ассасинов. Таков его замысел. И не только учение. На нас возложено создание братства на Западе.
К своему стыду, я слишком долго не мог этого понять, но теперь, когда понял, все кажется предельно ясным (особенно для меня). Альтаир передает нам дух братства. Пылающий факел переходит в наши руки.
Мы постоянно слышали, что воинственные монголы приближаются к этим краям. По мнению Альтаира, мы должны уехать раньше, чем здесь начнется сражение, которое, скорее всего, будет жестоким. Маттео эти тревожные вести, наоборот, возбуждают. Он желал бы своими глазами увидеть битву, а потому предпочел бы задержаться в Масиафе подольше. Куда делась его прежняя тяга к странствиям? Мы с братом словно поменялись местами, и теперь я стремлюсь поскорее отсюда уехать. Или я трусливее Маттео, или более реалистично смотрю на вещи. Как бы там ни было, я согласен с Альтаиром. Осажденный Масиаф – неподходящее место для нас.
По правде говоря, я готов уехать вне зависимости от того, явятся сюда монгольские захватчики или нет. Я скучаю по родному дому, по нашим жарким ночам. Скучаю по жене и сынишке Марко. Совсем скоро ему исполнится три года. Больно сознавать, что все это время я почти не видел сына. Я не видел, как он научился ходить, не слышал его первых слов.
Короче говоря, я чувствую, что наше пребывание в Масиафе подошло к своему естественному концу. О том же свидетельствует желание Наставника встретиться с нами обоими. По его словам, он должен нам что-то передать, но не в узком кругу. Речь идет о некой церемонии с участием других ассасинов. То, что он нам вручит, нужно беречь как зеницу ока. Особенно от врагов, будь то монголы или тамплиеры. Теперь я понимаю, на что были направлены все его рассказы. Я догадываюсь, чем может оказаться сокровище Альтаира, однако это лишь мои догадки. Будущее покажет.
Маттео не терпится услышать продолжение истории Альтаира, которая совсем близка к завершению. Брат скорчил разочарованную гримасу, когда я сказал, что продолжу рассказ не с того места, где Альтаир – израненный, потрясенный гибелью жены, опозоренный перед братством – прыгает вниз, а перенесусь на двадцать лет вперед. И вместо Масиафа мы окажемся в пустыне, в двух днях пути от цитадели…
Казалось, на этой сумеречной пустынной равнине нет никого, кроме всадника, ведущего на привязи вторую лошадь, нагруженную кувшинами, подстилками и одеялами.
Всадник походил на купца. Мухлис – так звали этого человека – действительно был торговцем. Его грузное тело очень устало от дороги и жары, а чалма на голове успела взмокнуть от пота.
И потому, увидев впереди оазис, Мухлис решил сделать привал и отдохнуть. Он рассчитывал ехать без остановок и пораньше добраться домой, однако был вынужден уступить требованиям измученного и крайне утомленного тела. Как часто во время поездки мерный стук лошадиных копыт укачивал его. Голова начинала клониться на грудь, а глаза то и дело закрывались. Мухлису становилось все труднее противиться сну. Всякий раз, когда его укачивало в седле, вспыхивала очередная битва между сердцем и разумом. У него саднило в пересохшем горле. Одежда, отяжелевшая от грязи и пота, давила на плечи. Каждая кость, каждый мускул в теле Мухлиса гудели от неимоверной усталости. Он подумал, как омоет водой потрескавшиеся губы, утолит жажду, а потом ляжет, закутавшись в бурнус, и проспит несколько часов. Этого будет достаточно, чтобы восстановить силы и продолжить путь в Масиаф. Мысль об отдыхе манила торговца и одновременно пугала.
 
Мухлиса гнала вперед отнюдь не тоска по дому. Страх. Он слышал, что в здешних краях объявилась шайка разбойников, которые грабили торговцев, забирали товары, а их самих убивали. Возглавлял шайку головорез по имени Фахад, чья легендарная жестокость могла сравниться лишь с жестокостью его сына Байхаса.
Говорили, что Байхас не просто убивал своих жертв. Он подвешивал их за ноги и вспарывал животы, оставляя умирать долгой, мучительной смертью. Начатое Байхасом довершали дикие собаки. Еще говорили, что чужие мучения всегда вызывали у Байхаса смех.
Мухлис любил свои кишки и вовсе не хотел делать их угощением для диких псов. В равной степени он не горел желанием отдать разбойникам свои товары. В Масиафе становилось все труднее достать самое необходимое. А подати, что взимала с жителей крепость на холме, беспрестанно росли. Это была плата за защиту деревни от внешних угроз. Так говорили жителям. Нынешний Наставник отличался беспощадностью. Нередко он посылал в деревню отряды ассасинов, которые собирали подати. Отказывавшихся платить жестоко избивали и вышвыривали за ворота. Несчастным оставалось либо искать другое селение, где их примут, либо становиться жертвами разбойников, обосновавшихся на каменистых равнинах вокруг Масиафа. Разбойники чувствовали себя все вольготнее и все чаще нападали на путников. Когда-то благодаря ассасинам (или страху перед ними) здешние пути были спокойными. Но те времена давно прошли.
Мухлис ничего не сумел продать. Он возвращался без гроша в кармане и потому знал: ему нечем заплатить десятину, которой Аббас обложил деревенских торговцев, не говоря уже о податях. Скорее всего, Мухлиса попросту выгонят из деревни вместе с его женой Алией и дочерью Надой.
С этими невеселыми мыслями торговец подъехал к оазису, все еще сомневаясь, стоит ли останавливаться на отдых.
Колодец находился под раскидистым фиговым деревом, а рядом стояла лошадь без привязи. Попона на спине показывала, что у животного есть хозяин. Возможно, такой же путник, остановившийся, чтобы напиться воды, пополнить ее запасы в бурдюках и, подобно Мухлису, приклонить голову и отдохнуть. Почуяв воду, лошадь торговца радостно зафыркала, и ему стоило немалых сил не дать ей поскакать прямо к колодцу. Неподалеку, свернувшись калачиком, спал человек. Его голова покоилась на мешке. Он спал, завернувшись в плащ и почти скрыв лицо под капюшоном. Руки спящего были скрещены на груди. В надвигавшихся сумерках Мухлис все-таки сумел разглядеть коричневую морщинистую кожу, изборожденную шрамами. Спящий был стариком лет восьмидесяти, если не больше. Мухлис с любопытством разглядывал лицо спящего, когда тот вдруг открыл глаза.
Удивленный и немного испуганный, Мухлис отпрянул. У старика был острый, внимательный взгляд. Он не шевельнулся. Хотя Мухлис был значительно моложе его, появление незнакомца ничуть не испугало старика.
– Прости, если я нарушил твой сон, – слегка дрожащим голосом произнес Мухлис и наклонил голову.
Незнакомец молчал и лишь смотрел, как Мухлис спешился, повел лошадь к колодцу и достал из поклажи бурдюк. Какое-то время единственными звуками были звуки зачерпываемой воды и шумное фырканье пьющей лошади. Напоив ее, Мухлис напился сам: сначала глотками, затем залпом. Потом он отер рукавом мокрую бороду и лицо. Мухлис напоил и вторую лошадь, после чего привязал обеих и наполнил водой бурдюки. Незнакомец к тому времени снова уснул, только теперь его руки лежали не на груди, а на мешке, служившем ему подушкой. Мухлис вынул подстилку и лег по другую сторону колодца. Уснул он почти мгновенно.