Золотой Стряпчий (СИ)
А за пару часов до полуночи появился Кацл, значительно кивая, сообщив, что Бран заявился в собрание.
— Отлично, Кацл, — потёр я тёплые, чистые и сухие лапы. — Объявляй о том, что я созываю Собрание.
— Сделаю, почтеннейший. Нет слов чтобы выразить вам мою…
— Ты собрание собирай, а не выражайся, — хмыкнул я. — Сделаю дело — вот тогда разберёмся.
— Бегу! — сообщил толстяк.
Ну, с его кондициями особо не побегаешь, но прыть он проявил заслуживающую… здорового смеха. Ну и уважения, конечно, хотя всё равно смешно.
Через десять минут зазвучал гонг, от которого казалось затряслось всё здание, а по этажам Собрания засновали служки, объявляя, что Михайло Потапыч имеет что сказать.
И через полчаса на четвёртом этаже, отведённом специально под Собрание, было около полутора сотен владеющих. И председатель: избираемый на сорок дней всеобщим голосованием тип, обычно из нейтральных родов. Сейчас я вот вообще не знал такого: Вервич. Вроде что-то кошачее, да и хрен бы с ним.
Ну и Бран наличествовал, в человеческом виде выглядящий как смазливый юноша, если не подросток. Лыбился, башкой вращал, на меня с интересом пырился. Ну а я, соответственно, вышел на сцену, которая была окружена полукругом кресел владеющих.
— Собрание созвано! — дребезжащим, но глубоким тенором проблеял Вервич, сидящий за кафедрой в глубине сцены.
Глава собрания, кстати, был не столько «руководитель» — решений он принимать не мог, это было исключительно результатом всеобщего голосования. Это был скорее организатор, наблюдающий за тем, чтобы говорил кто-то один, и собрание не превратилось в склоку или побоище.
— Видом Михайло Потапыч! — обратился ко мне он. — Огласи причину, по которой ты созвал уважаемых владетелей Собрания!
— Приветствую, уважаемые! — широко оскалился я, помахав лапой. — Я просил вас прибыть сюда по причине того, что я — поверенный, — начал я свою речь.
11. Поверенный по-зимандски
— Мой доверитель служит в Благородном Собрании и столкнулся с тем, что один из его участников позорит имя владетеля. Мало того, уважаемые: этот «владетель», — выделил я голосом кавычки, — пользуется услугами служек собрания, не платя за это. Видно почитает их за своих людишек, от великого ума.
Гул мои слова вызвали немалый, выкрики с мест, стук молотком по кафедре. Но стук не помогал, и я стал свидетелем довольно занятного «призвания к порядку»: Вервич издал очень высокий, дребезжащий и противный мяв. Если бы не «закалка бэтманами» — мне, стоящему неподалёку от кафедры, могло бы быть совсем кисло, но Потап, впечатлённый воплями рукокрылых, подшаманил что-то с телом.
— Тихо, уважаемые! — перестав невыносимо верещать, выдал Вервич. — Михайло Потапыч, ваши слова вызвали объяснимое волнение. Но коли есть такой, позорящий имя владетеля негодяй среди нас — назовите его! И мне, да и уважаемым, непонятно: коли воспользовался владетель гостеприимством собрания, да не заплатил, то дело это слуг. Поверенный-то тут причём? — под одобрительный и негромкий (видимо выслушивать кошачий концерт второй раз ни у кого не было никакого желания) озвучил глава.
— Начну с конца, уважаемые, уважаемый председатель. Создав Благородное Собрание, вы поступили мудро, как и сделав собрание независимым от сиюминутных интересов. Но тут же кроется и уязвимость для нечистых на руку негодяев…
Ну и стал описывать ситуацию с управляющим и клятвами. Кстати, довольно забавно, что масса морд и рож владеющей общественности лупала глазами и щёлкала пастью. То есть внутренней структуры Собрания не знали и не интересовались, думая, что круасаны растут на специальном круасановом дереве, а девки — на девичьем. Даже послышалось несколько выкриков, на тему «умаления чести» и «как-так: людишки всем управляют без пригляда?!!» Правда, последних крикунов довольно оперативно угомонили, предложив разносить пожрать-выпить и обслуживать половые нужды окружающих и в целом заниматься Собранием самолично. Новизну предложения попранные благородством оценили, но брать на себя ответственность почему-то не стали.
— Это так, Кацл? — обратился глава к стоящему в уголке и притворяющемуся сферической ветошью (ума не приложу, как это возможно, но у Кацла получалось, талант). — Вопрошаю тебя от имени всех владеющих города Золотого, — совершенно не лишне добавил Вервич, выводя управляющего из-под божественных откатов.
Толстяк на это коротко кивнул, после чего опять притворился сферической ветошью. Я, конечно, мог рвать на себе рубаху и орать «вы что, мне не верите⁈» и возмущаться проверке, но в рамках обсуждаемого вопроса это было довольно идиотично. Не говоря о том, что даже в известных по описаниям (велось ли протоколирование собраний или нет, я не знал раньше, а сейчас убедился своими глазами, что нет) разбирательств владеющие неоднократно изволили врать, юлить и вещать лапшу на уши окружающим.
— Надо бы с клятвами обмозговать, — протянул глава под кивки отдельных, особо престарелых и, несомненно, со страшной силой уважаемых владетелей. — Как-то и в голову не приходило такое, — признал он под одобрительный гул.
Бран, тем временем, перестал сидеть с вальяжно-расслабленным видом, а стал зыркать на Кацла, меня, главу не слишком восторженными зырками. И стал потихоньку подниматься, несомненно, рассчитывая срулить в кусты.
— Имя же негодяя, ограбившего управителя, — повысил я голос, тыча обвинительным перстом в спину намылившегося срулить гопника. — Бран Торкосборс!
Народ опять заорал, Бран заозирался, ощерился на меня, став принимать форму териантропа: несомненно, от злостности, преступных наклонностей и зависти к моим многочисленным достоинствам. Ну и верещать, причём так, что переверещал общий гул:
— Ложь и напраслина! Пустословный оговор! Задержался с оплатой ненадолго, а жирный Кацл и его наймит уже пред всем собрание ославить норовят! — верещал он.
В общем-то, довольно логичная позиция для его положения. Хамит, правда, быдло неприличное, ну и позиция хоть и логичная, но шаткая.
— И два месяца, когда Кацл тебе каждую седмицу напоминал о долге, ты забывал⁈ — состроив саркастичный мордас крикнул я. — Что ты, Торкосборс, не нищий — всем известно. Да и были бы у тебя затруднения с деньгами, — на что народ загудел, и послышались смешки — богатство «золотых росомах» было чуть ли не нарицательным, — так попросил бы у уважаемых владеющих в долг: не отказали бы. Но проблем у тебя нет, а значит, просто глумился бесчестно над верным слугой собрания, в чём твои смешки и ухмылки на просьбы оплатить тебя уличают!
— Ло-о-ожь! Напраслина!! Оговор!!! — бесновался Бран, на что я с любимым «ну, что ты ещё мне расскажешь?» видом кивал. — Поединок, подлый видом! — наконец рявкнул он.
— От татя подлого слышу, — отмахнулся я. — Пусть будет.
Вообще — ожидаемо. То есть Бран не отрицал долг, что понятно: разбираться всё равно будут, тот же Кацл ещё одну клятву богам принесёт. И окажется отрицающий именно мошенником, «татем лицедейским». А вот с интерпретацией неотдачи — всё сложнее. И «опровергнуть» мою интерпретацию гопник собирается поединком. Победит — вернёт деньги, репутация будет слегка подмочена, но именно «слегка». А до варианта «проиграет» у росомаха мозгов, похоже, не хватало.
То есть, по укладам и традиции Собрания выходил «судебный поединок». Законы корифейства, кстати, тоже таковой рассматривали в ряде случаев как вполне юридический аргумент. И, по традиции же, в Собрании они проводились тот час же, том же зале, где проводилось собрание. Никаких «сталью-магией», только магия и собственное тело. И никаких «до сломанного когтя, слёз соплей и прочего». Либо противник мёртв, либо без сознания, либо сдался. К сдаче можно было принуждать, ломая ручки-ножки, кстати говоря. Однако, принимать вызов «просто так» — глупо. Надо выставлять встречные условия.
— Однако, коли ты, Троксоборс, меня вызываешь на поединок, обвиняя в пустословии, то и я условия обозначу. А именно: после моей победы ты, как Троксборс, обещаешь: выплатить Кацлу всё потраченное, с лихвой в половину от долга. Выплатить десяток авров Кацлу, в счёт оплаты Медвежьей Услуги.