Опьяненные зноем

— Значит, если бы я вошел к тебе в спальню, ты бы пристрелила меня…
— Я… я ведь считала, что винтовка не заряжена.
— И ты не проверила?
— Я же не знала, как.
— Внешность действительно обманчива, — со вздохом заметил Дункан.
Подняв голову, Шарлотта посмотрела на сломанную дверь, и сердце ее вдруг замерло, когда она подумала, что могло случиться.
— Ты сломал мою дверь, — сказала она.
— О, — томно ответил Дункан, — я решил сломать ее, как только ты закрылась в спальне.
— Ты… что, прости?
— Шарлотта, брось притворяться такой наивной.
— А я и не наивная. Я просто не поняла…
— Неужели? — Его руки скользнули по ее спине, замерли на талии, и он притянул ее к себе. Его губы оказались так близко, что она ощущала его дыхание. — По-моему, я говорю очень ясно.
— О чем, Дункан?
Прижав ее к себе еще теснее, он ответил:
— О том, как сильно я хочу тебя…
Шарлотта не успела ответить. Дункан нашел своими губами ее губы, но лишь слегка коснулся их, словно хотел подразнить ее. Ей вдруг показалось, что он вот-вот возьмет себя в руки, снова извинится, и на этом все кончится. Она заметила, что его глаза смеются, и поняла, что он угадал ее мысли. Да, она не хотела, чтобы он уходил. Дункан поцеловал ее снова. Ее руки, словно они не зависели от нее, сами сомкнулись на его спине. Пальцы, легко пробежав кверху, погладили шею и зарылись в густые волосы.
Ей показалось, что она хотела этого давно… всегда.
Шарлотта чувствовала, как огонь начинает охватывать ее и распространяется по всему телу. Губы ее зовуще приоткрылись. Она первая попятилась к кровати, чувствуя, что у нее слабеют коленки. Дункан подхватил ее на руки и опустил на мягкий матрас.
— Ну, теперь ты начинаешь понимать, дорогая? — спросил он, нежно глядя на нее.
Шарлотта кивнула.
— Я не такая уж наивная.
— Я так и думал.
Приподняв спортивную кофту, он обнаружил под ней тонкую рубашку. Шарлотта не знала, должна ли она чувствовать себя смущенной. Вообще-то она не была одета для соблазнения. Нет, ночная рубашка была вполне выразительной… Но вот спортивная кофта и брюки… Едва ли они могут возбуждать…
— Дункан.
— Что, милая?
Он снял с нее кофту и приподнял рубашку, открыв обнаженную кожу ночному воздуху, своему жадному взору… и рукам.
— О, твои руки! — простонала Шарлотта.
— Что мои руки, любовь моя?
Голос его был таким нежным, что Шарлотта перестала стыдиться говорить вслух то, о чем она думала.
— У тебя чудесные руки, — пробормотала она. — Чудесные…
Дункан ласково рассмеялся и принялся поглаживать ее гладкий твердый живот.
— Рад, что ты их одобряешь, — прошептал он.
Его руки ненадолго замерли возле ее груди, и, глубоко вздохнув, он стал касаться ее сосков самыми кончиками пальцев. Она почувствовала, как ее руки впиваются в его предплечья, ей хотелось, чтобы эти чудесные пальцы так и оставались на груди.
Но Дункан вместо этого осторожно снял и отбросил в сторону ее рубашку. С откровенностью, которая лишь сильнее возбуждала ее, он любовался ее телом.
Потом его руки, погладив ее плечи, опустились снова вниз, на живот. Шарлотта видела над собой темные пряди его волос, упрямый подбородок, и она погладила его по голове, коснулась мочек ушей и наконец провела рукой по подбородку.
Дункан тяжело дышал и опускался ниже, так что она могла касаться лишь его густых волос на макушке.
Его руки скользнули за поясок ее брюк, и крючок сам расстегнулся, освобождая ему дорогу. Он снова нашел ее губы.
Прерывистым хрипловатым голосом он сказал:
— Ты сейчас будешь моей, Шарлотта.
Нащупав молнию, он раскрыл ее и, проникнув внутрь, раздвинул ей бедра, ощущая ответное желание.
Но когда Дункан поднялся, чтобы раздеться, а Шарлотта стала снимать брюки, что-то случилось. Желание не прошло, оно было столь же сильным и настойчивым, но к нему добавилось и то, что имело отношение к чувствам.
Шарлотта смотрела, как Дункан сдирает с себя рубашку, и горло ей сдавил комок, а на глаза навернулись слезы. Чувствуя душевную боль, она понимала, что влюбилась в него. Она вдруг поняла это так же отчетливо, как и то, что он всего-навсего хочет, чтобы она принадлежала ему.
 
Она не чувствовала ни обиды, ни злости, ни растерянности. Она сразу поняла, что ей делать.
— Дункан, — сказала она спокойно. — Я не могу. Ты должен уйти.
Дункан держал в руках рубашку. У него была восхитительная грудь. Она не могла оторвать глаз от его мускулистых плечей.
— Ты не можешь — почему? Что случилось?
Он придвинулся к ней, но она отпрянула. Только бы он не коснулся ее, иначе она пропала. Нежность, которую она видела в его глазах, и без того была пыткой. Неужели она ошибается? Опустив голову, Шарлотта заметила, что ее грудь с каждым вздохом наливается, а соски розовеют и делаются твердыми. Дункан не верил, что она вдруг охладела к нему.
— Может, мы поговорим завтра? — сказала она. — Я уверена, что смогу объяснить…
— Плевать я хотел на твои объяснения! Ты думаешь, тебе позволено зазывать мужчину в постель, а затем давать ему коленом под зад как раз тогда, когда…
— Зазывать! — Шарлотта гневно взглянула на него, радуясь, что его слова разожгли в ней как раз именно те чувства, которых ей сейчас не хватало. — Это ты вломился ко мне!
Дункан сощурил глаза и вдруг заговорил очень сдержанно:
— А может, это я двинулся к постели? А кто извивался подо мной так…
— Прекрати! Прошу тебя, Дункан, уходи.
— Шарлотта, так не получится. Мы ведь оба этого хотим. — В доказательство своих слов он накрыл руками ее грудь. — Я слышу, как бьется твое сердце, дорогая, — пробормотал он, — давай не будем останавливаться.
С решительностью, которой она от себя не ожидала, Шарлотта, отпрянув, схватила простыню и быстро завернулась в нее.
— Ты не понимаешь, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Я… В общем, Дункан, все это будет значить для меня куда больше, чем для тебя. — Она отвернулась. Наконец она все сказала. — Пожалуйста, уходи, — повторила она.
  
8
 
Дункан одним махом одолел последние шесть ступенек широкой винтовой лестницы и ворвался в гостиную. Подумав, что, должно быть, похож сейчас на сумасшедшего, он застыл в дверном проеме. Шарлотта взглянула на него и жизнерадостно улыбнулась. Она сидела за машинкой, обложившись бумагами, а за ухом у нее торчал карандаш. Вчерашнюю кофту от спортивного костюма она сменила на фланелевую рубашку, а брюки оставила те же, только добавила к ним видавшие виды шлепанцы.
— Доброе утро, — чинно произнесла она.
Дункан продолжал стоять нахмурившись.
— Ты хоть знаешь, который час? — спросил он.
— Скорее всего, около шести.
— Ты уже целый час на ногах.
— На меня нашло вдохновение, — ответила она, пожав плечами.
— В пять утра?
— Вообще-то в четыре, но так рано я все же решила не вставать.
Дункан, сжимая кулаки, двинулся к ней.
— А тебе известно, что эта штука гудит?
— Моя машинка? Ой… Я совсем забыла. Я тебя разбудила?
— К сожалению, нет.
— Тогда чего ж ты огорчаешься?
"Нет, — подумал он, — все-таки эта женщина в самом деле ничего не понимает". Он провел кошмарную ночь, извертевшись на раскладной кровати. Неделя, когда он ночевал здесь, чтобы пугать Шарлотту, была неприятной, но терпимой. Вероятно, он чувствовал себя очень благородным, так как намеревался избавить несчастную старушку от мошенницы. Но сегодня ночью его одолевали совсем иные чувства, и чем больше он вертелся, тем сильнее ругал себя за то, что не поцеловал малышку Баттерфилд и не заставил ее разомлеть у него в объятиях. "Черт бы побрал эту добродетель", — подумал он, мрачно глядя на Шарлотту.
Какой-то незнакомый запах неожиданно защекотал ему ноздри, и, принюхавшись, Дункан спросил:
— Чем это пахнет?
Шарлотта тоже принюхалась и просияла: