Помещик. Том 2. Новик

Царь нервно дёрнул подбородком, словно поправляя одежду, но промолчал.
– Макарий ему заплатил?
– И да, и нет.
– Как это?
– Сначала Андрейка краски принёс чуть и попытался её продать через местного купца. Дабы на вырученные деньги зиму прожить. Его же отец умер минувшим летом, обороняя Тулу от татар. Сказывают, славный был воин. И погиб в бою от стрелы, сразив нескольких супостатов. Кони его пали. Доспех и многое другое досталось татарам. А поместье оказалось опустошено. Жить ему было не с чего. Мать же умерла ещё раньше, отчего паренёк остался круглой сиротой без средств к существованию. Но сразу же вмешалась Церковь. И оставшуюся краску парня вынудили частью продать, а частью подарить ей.
– ЧТО?!
– Четыре десятых доли гривенки Церковь у него купила за бросовую цену. Остальное он Церкви вкладом отдал.
– Хотя эта цена была выше, чем та, что дал купец, – добавил третий докладчик.
– Но несильно, – поправил второй докладчик.
– А что с лампой и печью?
– Он их пожертвовал Церкви.
– Безвозмездно? – спросил, поиграв желваками царь.
– Митрополит выделил ему сто рублей, хотя, как нам удалось выяснить, просил он сотую долю от выручки. Местный тульский священник удумал вместо денег подарил ему шесть меринов со сбруей. Прилюдно. Дескать, от Матери Церкви. Макарий одобрил, когда узнал.
– Они обошлись ему в сто рублей?
– В семьдесят два и тридцать семь копеек.
– Андрей сумел верстаться? – после долгой паузы спросил Иоанн Васильевич.
– Да. Выехал сам на коне в кольчуге с мисюркой, луком, саблей, щитом и копьём. А с ним два холопа выехали, также одвуконь, с копьями да щитами. Но их ему засчитали только кошевыми, так как вместо кованой брони тегиляй на них был.
– Тоже митрополита дела?
– Нет, – ответил первый докладчик. – Это уже воевода.
– А этому что не сиделось?
– Бедно же город служит. Он посчитал, что невместно новику сразу засчитывать и послужильцев. Это ведь оклад денежный нужно ему добрый положить. Получше многих.
– А волнение отчего среди посадских и служилых в Туле вышло?
– Отец Андрейки, Прохор, взял в долг у Петра Глаза мерина с меринцом да панцирь со шлемом. Когда же тот погиб, то сыну не оставил их наследством, так как ранее потерял от татар. Андрейке тогда ещё пятнадцати лет не было, поэтому долг должен был отдавать Петру глава рода – Степан Седой из Коломны. Но Пётр рассудил иначе и попытался взыскать деньги с Андрейки незадолго до верстания.
– Зачем сие?
– Сказывают, чтобы тот не смог его пройти. И пошёл, как все, в послужильцы на два-три года. Вроде как урок.
– Но на самом деле оказалось, что это не так, – заметил второй докладчик. – Воевода Григорий Иванович подговорил Петра потребовать долг. И когда тот сие сделал, то воевода признал и погасил долг из пожертвований, сделанных ранее от имени Андрейки на нужды города.
– Себе же взял долю, – заметил третий.
– А волнение с чего?
– Пётр не успокоился. Он тем же вечером попытался с Андрейки взыскать ростовые деньги и самолично наложенную виру в двадцать пять рублей. За то, что Андрейка, дескать, имя его славное поносил.
– САМОЛИЧНО?! – рявкнул царь, чуть привставая. Покушения на такие вещи он очень не любил.
– Судить некого, Государь, – спешно заметил третий докладчик. – Андрейка вышел против него с сабелькой и зарубил насмерть. Пётр ведь провозгласил Божий суд самовольно.
– Не Пётр, а его человек по его приказу, – поправил второй докладчик.
– Верно. Вот воевода и посадил Андрея в холодную. Самовольный Божий суд ведь не суд. И выходит, что сие убийство государева человека. Так что ему требовалось время, чтобы во всём разобраться. Народ же вышел за него просить.
– Отпустил?
– Отпустил. Куда ему деваться? – вяло улыбнулся второй докладчик.
– Много наварил?
– Воевода-то? За то, что Петра сгубил, сказывают, что он сто рублей получил. Тот ведь в сотники метил. Ещё десять рублей получил он как долю в возврате долга. Семнадцать рублей на взыскании штрафов с вдовы Петра заработал. Ну и при покупке зерна для нужд разорённого города ранее ещё около двухсот рублей. Частью твои, Государь, деньги. Частью пожертвованные Церковью от имени Андрея.
 
– Как это? – в первый раз царь это уточнение не заметил, а теперь оно его царапнуло.
– Они небольшую часть от стоимости краски передавали на нужды города в распоряжение воеводы.
– А откуда вы узнали о наваре?
– Так окладчика спросили. Он про всех всё знает. Со всеми купцами дружит. Напоили, показали бумагу, тобой, Государь, подписанную. Вот он всё и вывалил.
– Окладчик – это хорошо, – скривился царь от с трудом скрываемого раздражения.
– Обидел воевода окладчика. Иначе бы промолчал.
– Чем обидел?
– Воевода разорил вдову Петра совершенно и оставил его единственную дочь без приданого. Ещё и роду остаток долга пришлось выплачивать, – начал первый докладчик.
– Чтобы не допустить кровной вражды, – продолжил второй докладчик, – он поженил Андрея на дочери Петра – Марфе-бесприданнице. Андрею же он пообещал в качестве приданого нарезать поместье Петра, в котором жили три дюжины крестьян.
– Но обманул.
– И это поместье никому не выделили. А крестьян себе разобрали сотники.
– А окладчика чем обидел?
– Ему он тоже крестьян обещал с этого поместья, но…
– Какой Гришка молодец, – процедил царь. – Прямо слушаю и не нарадуюсь.
Все помолчали. А что тут добавить?
– А что Андрейка? Где он сейчас?
– В поместье своём. Он туда отбыл. Нанял каких-то людей и отбыл.
– Каких-то?
– Кузнеца, разорившегося после нашествия. С женой и двумя детьми. Плотника безногого. Нищего с паперти. Двух бобылей да трёх вдов крестьянских с детьми малыми, что после нашествия маялись, нужду терпя. Рты же лишние. Ещё жену, тёщу и двух своих холопов, которых прежде прилюдно объявил свободными. Но они всё одно за ним пошли.
– Интересно… – задумчиво произнёс царь. – А что он там делать собрался?
– Мы не смогли узнать. Сказывают, что по осени он с купцом тульским Агафоном о каком-то торге сговорился. Но зерна вряд ли привезёт. Там ведь ничего не посеяно у него. Да и некому сеять.
– Очень интересно, – ещё тише и каким-то холодным, могильным голосом произнёс царь, барабаня пальцами по столику.
– Ещё про Андрейку всякие сказки сказывают.
– Он ведь зимовал в отцовском поместье. Там и волчья стая приходила, и медведь-шатун, и разбойники. Всех побил и разогнал. Болтают даже, будто бы и не волки то были, а волколаки, которых на него колдун натравил.
– Там ещё и колдун есть? – удивился царь.
– Болтают. Но люди любят болтать. Точно же мы не смогли выяснить.
– А что Макарию от Андрейки надобно? Чего в покое не оставит? Вытряс же с мальца уже всё до нитки.
– Точно этого выяснить не удалось, – неуверенно произнёс третий докладчик. – Но наш человек шепнул, что у них поговаривают, будто было бы неплохо, если бы он постриг принял.
– Вот, значит, как… – совсем похолодел голос царя, начав отдавать лязгом металла. – Ступайте.
Все трое поклонились и, попятившись, убрались с глаз долой.
Иоанн Васильевич же уставился в окно, рассматривая облака. И задумался над тем, на кой бес Макарию сдался этот паренёк. Да, удумал лампу и печь. Это интересно. Но он ли? Краску же он из отцовского наследства взял. Может, и лампу тоже? С печью не сходится. Но её устройство тоже он мог откуда-то вызнать. А что, если нет? А что, если он действительно всё сам удумал? Но тогда с краской не сходится…
– Чертовщина какая… – пробурчал царь и скосился на книгу, которую до того читал.
А воевода, конечно, шалун. Вроде и руки погрел, а в его, государя, казну особо и не залез. Так. Маленько. На полшишечки. Иные так залазят, что только пятки торчат. И парня не совсем заклевал. Взял ровно столько, чтобы он сумел верстание пройти…
Послышались тихие шаги, и на плечи переполненного волнительными размышлениями Иоанна Васильевича легли достаточно изящные женские руки. Начавшие легко и нежно массировать…