Шиша. Тринадцатая кукла

– Ничего, у меня этих зефирок целый мешок! – поспешила успокоить Хому Ума, а затем, обращаясь к Кэсту и Лее, сообщила: – Впервые жарю зефир на костре! Вкус бесподобный! Вообще не сравнить с тем, что получается в микроволновке.
– Серьезно? – Лея подошла к ним и села рядом.
– Жаль, с форелью не заладилось, – тоскливо произнес Хома. – Собирались закатить вечеринку с барбекю, но что-то пошло не так…
– Все из-за пугала, которое откопала Инга! – подхватила Лея. – Если бы не это, вечер мог бы получиться идеальным.
Кэст, пользуясь тем, что о нем забыли, отправился к своему стогу и, погрузившись в пучину душистого сена, с наслаждением закрыл глаза.
Ему приснилось пугало, торчащее посреди голого черного поля. Рукава широкого плаща, раскинутые в стороны, трепетали на ветру; вылезшие из них корявые ветки, издали похожие на мумифицированные конечности, покачивались с костяным скрипом; шляпа сползла вниз и полностью скрыла пустое лицо. Над пугалом кружил здоровенный жирный ворон с огромным клювом, измазанным в чем-то красном. Над вороном висела огромная, в полнеба, желтая луна, покрытая сеткой трещин, извилистых, как червоточины. От луны веяло холодом и жутью, а из ее трещин что-то сочилось. Крупные капли с глянцевым блеском падали на землю, на пугало и на ворона, оставляя повсюду темные пятна. Покружив еще какое-то время, ворон сел на голову пугала и сложил крылья. Одним глазом, блестящим, как стеклянная бусина, он уставился на Кэста, а второго глаза у него не было. Перебирая когтистыми лапами, ворон топтался по шляпе, и та все больше сдвигалась назад, открывая то, что было под ней. Там оказалось лицо Инги, бледное и очень испуганное. В ее округлившихся глазах плескалась паника. Лапа ворона прошлась по ее лбу, оставляя багровые царапины. Капли крови выкатились из них и поползли по щекам, отчего ее лицо вскоре покрылось кровавыми дорожками, похожими на лунные «червоточины». Инга закричала, завертела головой, пытаясь сбросить с себя ворона, но тот продолжал царапать ее лицо, быстро превращая его в кровавое месиво.
Алые капли брызнули во все стороны, ослепительно сверкая в лунном свете и придавая ему красноватый оттенок. Капли взлетали так высоко, что забрызгали всю луну, и она стала красной, как рассветное солнце, только в отличие от солнца была не способна рассеять тьму и выглядела очень жутко в черном небе. Ее густо-красный свет тяжело бил в глаза Кэсту, и тот пытался отвернуться, но куда бы он ни посмотрел, красная луна была повсюду. Несколько капель долетели до него и алыми иглами вонзились в кожу, от них по всему телу разлился страшный зуд. Кэст начал неистово чесаться, как пес, искусанный блохами, и… проснулся.
Зуд никуда не исчез, и стало ясно, что его вызвали многочисленные мелкие травинки, коловшие тело со всех сторон. Кэст по-прежнему лежал в стогу. Его взгляд пронзил розоватое небо, припорошенное полупрозрачными хлопьями перистых облаков, скользнул к горизонту, над которым поднималось пламенеющее солнце, опустился к земле и прошелся по ней, исследуя пространство, попадавшее в поле зрения. Внимание Кэста привлек ярко-синий бугор, при более детальном рассмотрении оказавшийся палаткой. Кто-то из ребят устроился на ночлег с большим комфортом, чем он (скорее всего, Ума: это она брала с собой палатку в поездку). Палатка была двухместной, наверняка вместе с Умой там находился кто-то еще – либо Хома, либо Лея. Вероятно, остальные расположились в «хаммере», хотя едва ли им удалось нормально разместиться там втроем. Но, может быть, кто-нибудь тоже заночевал в стогу сена, как и Кэст?
Заворочавшись, Кэст случайно коснулся чьего-то тела и обнаружил, что рядом с ним лежит Инга: руки безмятежно раскинуты в стороны, светлые волосы разметались по лицу, скрывая его плотным платиновым покрывалом, чуть красноватым в отблесках разгорающегося рассвета. Или… Кэст похолодел, осознав, что рассвет ни при чем: волосы Инги были испачканы чем-то красным.
Испачканы кровью, сочащейся из царапин, оставленных на лице когтями ворона…
 
Дрогнувшей рукой Кэст сдвинул в сторону завесу из волос и подавился собственным криком: лицо Инги выглядело в точности так, как в последние мгновения его сна, представляя собой сплошную кровавую маску.
 
Глава 2
 
Боня
В выходные на Беличьем острове было не протолкнуться: отдыхающие бродили по аллеям и дорожкам плотными шеренгами. Между ними, чудом избегая столкновения, лавировали приверженцы активного отдыха всех мастей: бегуны, велосипедисты, любители скандинавской ходьбы, скейтбордисты. Все скамейки занимали влюбленные парочки. На каждом шагу встречались старушки, сыпавшие вокруг себя семечками и крошками, к ним слетались полчища голубей, а иногда прибегали и белки, из тех, что понаглее: отыскав брешь в голубиной туче, они стремглав мчались к месту раздачи, хватали, сколько влезало в лапу, и в несколько гигантских прыжков возвращались под прикрытие пышных елок, подступавших вплотную к аллеям парка.
Боня ничего не имела против голубей и белок, но вот от людей старалась держаться подальше, поэтому пробиралась к нужному месту через лес. Ее жизнь сложилась таким образом, что в свои неполные восемнадцать она не встретила ни одного человека, достойного уважения, и тем более – доверия. Причем осознала она этот факт не так давно, а раньше никогда не оценивала моральный облик окружавших ее сверстников и взрослых. Но однажды словно пелена с глаз спала: Боня обнаружила, что рядом с ней нет ни одной близкой души, никого, с кем можно было бы поговорить о наболевшем. Случилось это около двух лет назад, когда ее мать внезапно развелась с отцом и укатила в Америку, не обещая вернуться. Правда, она обещала забрать Боню к себе после того, как обустроится на новом месте, и поначалу Боня в это верила, но недолго. Вскоре мать сообщила, что мужчина, с которым она собиралась связать свою жизнь, ее бросил, не оставив ни гроша на пропитание, и ей пришлось устроиться уборщицей в кафе: денег едва хватало на аренду скромного жилья и еду, содержать дочь она была не в состоянии. «Возвращайся назад, мама!» – дрогнувшим голосом взмолилась в ответ Боня, чувствуя, как телефон выскальзывает из намокшей ладони. Она знала, что мать не вернется, потому что возвращаться было некуда: отец успел найти новую жену, да если бы и не нашел, все равно не пустил бы неверную супругу на порог. «Мосты сожжены. Прости меня, дочка…» – Услышав слезы в голосе матери, Боня почувствовала щемящую тоску, понимая, что больше они не увидятся. Казалось, мир рухнул в одночасье и дальнейшая жизнь потеряла всяческий смысл. Горе душило Боню и искало выхода, но поделиться им было не с кем. Кому она могла об этом рассказать? Одноклассницы способны были лишь завидовать и злорадствовать, ничего, кроме ехидных шуточек за спиной, от них не дождешься. Отец и родственники, даже с маминой стороны, тоже вряд ли посочувствуют, скорее, начнут извергать в адрес ее матери тонны критики, пусть и вполне заслуженной, но не способной облегчить боль, разрывавшую сердце Бони. А что способно было облегчить боль, Боня не знала. Однако позже до нее дошло: только человек, которому она по-настоящему не безразлична, смог бы ее утешить, но где же такого найдешь? Если даже родная мать бросила ее ради мечты о лучшей жизни, то что говорить об остальных? Бессмысленно надеяться на чье-то искреннее участие. Может быть, вообще все люди только притворяются, что любят своих родных? Скорее всего, никакой любви не существует…
Оглядевшись, Боня поняла, что пора выходить из леса: она добралась до кафе, где варили лучший кофе на всем Беличьем острове. Этот манящий аромат чувствовался даже здесь, пробиваясь сквозь густые запахи хвои и сосновой смолы. Повернув влево, Боня направилась к аллее, тянувшейся вдоль лесополосы, поднялась по бетонным ступеням и оказалась перед павильоном из темно-коричневого стекла с зеркальным эффектом. Прежде чем войти, она бросила мимолетный взгляд на свое отражение в зеркальной стене и пониже надвинула на лицо капюшон, пряча выбившиеся длинные пряди золотисто-медных волос. Как она ни старалась скрыть свою броскую внешность под черной курткой и мешковатыми джинсами, все равно была слишком заметной для бродяжки: длинные ноги, точеная фигура, милое лицо, изящный разрез глаз, взгляд с поволокой… Разве такую красоту спрячешь? Но до чего же это мешало ей жить! Мужчины то и дело таращились на нее, а их спутницы обжигали ее неодобрительными взглядами; некоторые даже шипели то ли на мужчин, то ли на нее, посылая ей вслед страшные проклятия и приписывая всевозможные пороки. Вот еще одна из причин держаться подальше от людей…