Не надо печалиться, вся жизнь впереди! (сборник)

Часть 30 из 41 Информация о книге
  Память
   Старая записная книжка
   Где же она пропадала?
    (Поиски – труд напрасный!)
 Вновь я ее листаю,
 с прошлым —
    глаза в глаза.
 В этой потертой книжке,
    будто в могиле братской —
 мертвые
 телефоны,
 мертвые
 адреса…
 Уже ничего не поправишь.
    Уже ничего не скажешь.
 И не напишешь писем.
 И не дождешься звонков…
 
  Вот на пустой странице —
    Шукшин Василий Макарыч.
 А перед этим —
    рядышком —
 Симонов
 и Смеляков…
 Как поименный список
    армии перед боем
 (хватит работы санбатам,
    разведчикам
       и штабам!).
 Ояр!
 Куда же ты, Ояр?!
 Не отвечает Ояр.
 Сумрачно и таинственно
    палец подносит к губам.
 
  Строки в потертой книжке
    все еще смотрят призывно.
 Все еще дышат,
    требуют,
       вздрагивают и говорят.
 Я имя читаю
 и слышу
    глуховатый голос Назыма:
 «Брат,
    мы давно не виделись…
 Как поживаешь,
 брат?…»
 
  Трудно листать страницы.
 Видеть фамилии
    тяжко…
 Зимний полуденный Вильнюс.
 За незастывшей рекой
 улица Малонеи.
 «Стаська! – кричу я.
    – Стаська!»
 Он улыбается грустно.
    Машет нездешней рукой.
 
  Старая, старая книжка.
 Буквы поблекли.
 Однако
 имя любое —
    словно
       прикосновенье к огню.
 Строчка:
 «Звонить Паруйру!!»
    Два восклицательных знака.
 Может, звонил.
 Не помню.
 Больше не позвоню.
 
  Старая книжка свидетельствует,
    жалует
       и обвиняет,
 как черный квадратик в «Вечёрке» —
    каждый ее листок…
 Где ты, Кузьмич?
 Откликнись!..
 И комнату заполняет
 неповторимо протяжный,
    скорбный луконинский вздох…
 Я позабыл о времени,
    старую книжку листаю.
 Вся она —
 будто исповедь
    осиротевшей семьи…
 Рана моя
    открывшаяся.
 Память моя
    святая.
 Други мои – товарищи.
 Вечные судьи
 мои.
 
 
  Старые фотографии
    Может,
    слишком старательно
 я по прожитым дням бегу…
 
  Старые фотографии,
 зачем я вас берегу?
 Тоненькие,
    блестящие,
 гнущиеся, как жесть…
 Вот чье-то лицо пустяшное,
 вот чей-то застывший жест.
 Вот детство вдали маячит,
 кличет в свои края.
 
  Этот насупленный мальчик —
 неужто таким
 был я?!
 Фотограф по старой привычке
 скажет:
 «А ну, гляди:
 отсюда
    вылетит птичка.
 Ты только смирно сиди».
 Он то говорит, что должен, —
 профессиональный тон.
 «Не вылетела?
 Ну что же…
 Ты приходи
    потом».
 И мальчишка на улицу выйдет
 и будет думать, сопя:
 «Когда ж эта птичка вылетит?
 Какая она из себя?
 Синяя или оранжевая?»
 И мальчишка не будет спать.
 
  К дому,
    где фотография,
 он утром придет опять.
 Будет взгляд у фотографа
 сумрачен и тяжел.
 Он мальчика встретит недобрым:
 «А-а,
    это ты пришел!
 Шляется тут,
    бездельник,
 а ты занимайся с ним…
 Не вылетит птичка без денег.
 Не вылетит!
 Уяснил?»
 
  Паренек уйдет осторожно.
 Но, исполнить мечту решив,
 он будет копить
 на мороженом
 сэкономленные
 гроши.
 Через неделю мальчишка
 вернется к дому
    тому.
 И опять
 не вылетит птичка,
 обещанная ему.
 
  И фотограф тогда ответит —
 будет голос жесток:
 «Нет этой птицы на свете,
 пойми ты это, браток.
 Я говорю серьезно, —
 зря ты птицу искал».
 
  И мальчишка размажет
    слезы
 соленые
 по щекам.
 Покажется маме
 на диво
 смешною его беда,
 что птичка из объектива
 не вылетит
 никогда…
 Он будет плакать.
 Не скоро
 он забудет свою мечту.
 
  А потом он окончит школу.
 А после пойдет в институт.
 Поймет он,
    как слово
       дорого.
 Повзрослеет.
 Выйдет в отцы.
 И все же
    не будет любить
 фотографов
 за то, что они…
 лжецы.
Перейти к странице:
Предыдущая страница
Следующая страница