Не надо печалиться, вся жизнь впереди! (сборник)

* * *
 
 
Все мы люди смертельно больные
 
потому, что однажды умрем.
 
 
* * *
У настоящих поэтов есть только год рождения. Года смерти у настоящих поэтов нет.
  
Последнее
   
Последнее
 
 
  И. Кобзону 
 
 
 
За окном заря красно-желтая.
 
Не для крика пишу,
 
а для вышептыванья.
 
Самому себе.
 
   Себе самому.
 
Самому себе.
 
Больше – никому…
 
Вновь душа стонет,
 
   душа не лжет.
 
Положу бинты,
 
где сильнее жжет.
 
Поперек души
 
положу бинты.
 
Хлеба попрошу,
 
   попрошу воды.
 
Вздрогну.
 
Посмеюсь над самим собой:
 
может, боль уйдет,
 
может, стихнет боль!
 
А душа дрожит —
 
   обожженная…
 
 
 
Ах, какая жизнь протяженная!
 
 
  
Бессонница-90
 
 
 
Мы —
 
   боящиеся озонной дыры, СПИДа
 
   и кооператоров,
 
нашпигованные с детства лекарствами,
 
   слухами и нитратами,
 
молящиеся, матерящиеся,
 
   работающие и бастующие,
 
следователи и подследственные,
 
   стареющие и растущие,
 
спорящие, с чего начинать:
 
   с фундамента или с кровли,
 
жаждущие немедленной демократии
 
   или крови,
 
мы —
 
   типовые, типичные,
 
      кажущиеся нетипичными,
 
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
 
    «конверсии»
 
      и «импичменты»,
 
ждущие указаний,
 
   что делать надо, а что не надо,
 
обожающие:
 
   кто – музыку Шнитке,
 
      кто – перетягиванье
 
      каната,
 
говорящие на трех языках
 
   и не знающие своего,
 
готовые примкнуть к пятерым,
 
   если пятеро – на одного,
 
мы – на страже, в долгу и в долгах,
 
   на взлете и на больничном,
 
хвастающие куском колбасы
 
   или теликом заграничным,
 
по привычке докладывающие наверх
 
   о досрочном весеннем севе,
 
отъезжающие,
 
   кто за свободой на Запад,
 
      кто за деньгами на Север,
 
мы —
 
   обитающие в общежитиях,
 
      хоромах, подвалах, квартирах,
 
 
 
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» —
 
    «Хлеба и презервативов!»
 
объединенные, разъединенные,
 
   -фобы, -маны и -филы,
 
обожающие бег трусцой
 
   и детективные фильмы,
 
мы —
 
   замкнувшиеся на себе,
 
      познавшие Эрмитаж и Бутырки,
 
сдающие карты или экзамены,
 
   вахты или пустыe бутылки,
 
задыхающиеся от смога,
 
   от счастья и от обид,
 
делающие открытия,
 
   подлости,
 
      важный вид,
 
мы —
 
   озирающие со страхом воспаленные
 
      веси и грады,
 
 
 
мечтающие о светлом грядущем
 
   и о том, как дожить до зарплаты,
 
мы —
 
   идейные и безыдейные,
 
      вперед и назад глядящие,
 
непрерывно ищущие врагов
 
   и все время их находящие,
 
пышущие здоровьем,
 
   никотинною слизью харкающие,
 
надежные и растерянные,
 
   побирающиеся и хапающие,
 
мы —
 
   одетые в шубы и ватники,
 
      купальники и бронежилеты,
 
 
 
любители флоксов и домино,
 
   березовых веников и оперетты,
 
 
 
шагающие на службу с утра
 
   по переулку морозному,
 
 
 
ругающие радикулит и Совмин,
 
   верящие Кашпировскому,
 
 
 
орущие на своих детей,
 
   по магазинам рыскающие,
 
 
 
стиснутые в вагонах метро,
 
   слушающие и не слышащие,
 
мы —
 
равняющиеся на красное,
 
   черное
 
      или белое знамя,
 
спрашиваем у самих себя:
 
что же будет
 
со всеми нами?
 
 
  
Юноша на площади
  
 
 
Он стоит перед Кремлем.
 
А потом,
 
   вздохнув глубоко,
 
шепчет он Отцу и Богу:
 
«Прикажи…
 
И мы умрем!..»
 
Бдительный,
 
   полуголодный,
 
молодой,
 
знакомый мне, —
 
он живет в стране свободной,
 
самой радостной стране!
 
Любит детство вспоминать.
 
Каждый день ему —
 
   награда.
 
Знает то, что надо знать.
 
Ровно столько,
 
сколько надо.
 
С ходу он вступает в спор.
 
как-то сразу сатанея.
 
Даже
 
   собственным сомненьям
 
он готов давать отпор.
 
Жить он хочет не напрасно,
 
он поклялся
 
   жить в борьбе.
 
Все ему предельно ясно.
 
в этом мире
 
и в себе.
 
Проклял он
 
   врагов народа.
 
Верит, что вокруг друзья.
 
Счастлив!..
 
 
 
…А ведь это я —
 
пятьдесят второго года.