Во что я верю

по-прежнему широка и глубока. Материалист слепо верует в науку, как во
всемогущего бога, но мне такая религия чужда.
Что же касается происхождения видов, то мне кажется весьма существенным
замечание Леконта дю Нуи*: если мы примем гипотезу о естественном отборе и
выживании сильнейших, получится, что на развитие и совершенствование такого
сложного органа, как человеческий глаз, ушло столько миллиардов лет, сколько
не существует и сама земля. “Но в таком случае, - спросит Верующий, - вы, как и мы, считаете, что живые существа создал Господь?” Я верю лишь в то, что знаю, а в этой области я знаю лишь то, что я не знаю ничего. Я
скептически отношусь к рассказам палеонтологов и геологов, жонглирующих
тысячелетиями и основывающих смелые теории на докембрийских ископаемых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются просто булыжниками
причудливой формы. Но мне ничуть не легче поверить во всемогущего и
милостивого Господа, который в здравом уме и твердой памяти создал палочку
Коха, блоху и комара, а спустя множество веков увенчал свой труд новой
победой: забросил во враждебный и загадочный мир человека, наделил его
мыслями и чувствами и заставил это несчастное создание отвечать перед
Создателем за свои поступки. Меня не волнует вопрос: как и почему человек
попал в этот мир? Мы не знаем и, судя по всему, никогда не узнаем ответа. Я
допускаю, что бесконечно малые существа, которые, быть может, обитают на
электроне, способны открыть его ядро и несколько соседних атомов. Но разве
могут они вообразить себе человека или циклотрон? Да и вообще все это не
важно. Меня волнует другое: “Вот человек, вот мир. Каким образом человек, такой, как он есть, должен действовать, чтобы настолько, насколько позволяет
его природа, подчинить своей власти окружающий мир и себя самого?”
Я не чистый материалист и не чистый идеалист. Во что же я в таком
случае верю? Я ограничиваюсь констатацией фактов. Вначале был мой разум, который с помощью тела вступил в контакт с внешним миром. Но само тело -
лишь чувственный образ, то есть образ, созданный моим сознанием, так что в
конечном счете я отвергаю дуалистический взгляд на природу. Я верю в
существование единой реальности, которую можно рассматривать как в аспекте
духовном, так и в аспекте материальном. Создана ли эта реальность
сверхчеловеческой волей? Управляет ли нашим миром какая-нибудь высшая сила?
Нравственна ли эта сила и воздает ли она по заслугам праведникам и
грешникам? У меня нет оснований утверждать что бы то ни было по этому
поводу. Миру вещей неведома нравственность. Удар молнии и рак так же часто
поражают добрых, как и злых. Вселенная не дружественна и не враждебна людям
доброй воли; скорее всего, она просто равнодушна. Кто создал ее? Почему в
ней не царит полный хаос, почему она все же подчиняется законам? Какая сила
забросила нас сюда, на этот комочек грязи, вращающийся в бесконечном
пространстве? Я ничего не знаю об этом и думаю, что другие знают об этом не
больше моего. Различные боги, которым на протяжении тысячелетий человеческой
истории поклонялись народы, были воплощением страстей и потребностей
верующих. Это не значит, что религии были бесполезны; это значит, что они
были нееобходимы. Но в их задачу не входит познание мира. “Если вы
заблудитесь в пустыне, - говорил мне один добряк священник, - я не дам вам
карту, я только покажу, где можно напиться воды, и постараюсь вселить в вас
бодрость, чтобы вы могли продолжить свой путь. Вот все, что я смогу для вас
сделать”.
“Христианство совершило переворот, перенеся рок _внутрь_ человека. Оно
увидело источник наших бедствий в нашей собственной природе. Для древнего
грека мифы, как правило, были частью истории - и не более того. Он выпускал
наружу демонов своей души, воплощая их в мифах. Христианин впускает мифы
внутрь своей души, воплощая их в демонах. Первородный грех страгивает
каждого из нас. Распятие Христа затрагивает каждого из нас…” (Андре
 
Мальро)*. Христианская религия человечна, а не бесчеловечна. Драма
разыгрывается не во внешнем мире, рок грозит не извне, как думали Гомер и
Эсхил; внешний мир нейтрален, драма и рок живут внутри человека. Догмат о
первородном грехе обличает присутствие в душе всякого человека животного
начала. Ребенок рождается диким, жадным; не будь он столь слаб, он был бы
жесток. Наше первое побуждение - убивать. Но столь же верна и идея
искупления. Человек не просто зверь. В человеке воплотился бог, “Человек и
бог сливаются в свободном человеке” (Ален*). В этом источник наших мук, но
этом же причина наших побед.
Я признаю существование в человеке высшего начала. “Никакое животное не
могло бы сделать того, что сделал я”, - говорил Гийоме, и в самом деле
человек способен на бескорыстные геройские поступки, отнюдь не
продиктованные животными инстинктами и даже противоречащие им. “Ничто не
заставляет нас быть благородными, любезными, милосердными и отважными”.
Конечно, циник ответит на это, что давление общественного мнения, тщеславие
или стыд оказывают одинаковое действие на человека и волка, поскольку и тот
и другой - стадные животные. Но эта точка зрения уязвима - она не может
объяснить поведение мудрецов, героев, праведников. Есть целый ряд случаев, когда стадное чувство и тщеславие могли бы ужиться с лицемерием и заботой о
спасении собственной шкуры, а человек тем не менее избирает другой путь и
поступает “правильно”. Почему он так поступает? Я полагаю, потому, что он
повинуется голосу некоего высшего начала, постоянно живущего в его душе.
“Человек бесконечно выше человека”. Причем несомненно, что это начало
которое можно назвать сверхчеловеческим, поскольку оно подвигает человека на
деяния, идущие вразрез с его личной выгодой и интересами его клана, присутствует в сознании каждого человека и предъявляет ему свои требования, если только он не обманывает ни себя, ни других. Я готов называть богом эту
общечеловеческую совесть, но мой бог не трансцендентен, а имманентен.
“Итак, вы отрицаете существование трансцендентного бога и провидения, определяющего ход земных событий?” Я ничего не отрицаю, однако, повторяю, я
никогда не видел в окружающем мире следов воздействия трансцендентной воли.
“Но неужели вам не страшно жить в равнодушном мире, который покинули боги
Должен признаться, ничуть не страшно; скажу больше, на мой вкус гораздо
спокойнее оставаться в одиночестве, чем быть вечно окруженным богами, как в
гомеровские времена. На мой взгляд, моряку, застигнутому штормом, утешительнее считать бурю игрой слепых сил, с которыми он должен бороться, призвав на помощь все свои знания и мужество, чем думать, что он какой-то
неосторожностью навлек на себя гнев Нептуна, и тщетно искать средства
умилостивить бога морей.
Возможно, в сравнении с греком гомеровских времен мы одиноки - ведь нас
не сопровождают бессмертные спутники, подсказывающие нам, как поступить, и
держащие нашу судьбу в своих руках, но ведь и древнегреческого морехода
удача ждала по сути дела, лишь в том случае, когда он действовал. Он греб, рулил, лавировал. Это доступно и нам. Только у нас это получается лучше, поскольку мы знаем гораздо больше. Мы научились, подчиняясь природе, управлять ею. В борьбе с окружавшим его огромным миром Улисс мог
рассчитывать только на свои руки да на попутный ветер. Мы покорили и
поставили себе на службу силы, о существовании которых он даже не
подозревал: пар, электричество, химические и ядерные реакции. Почти все, что
герои “Илиады” и “Тысячи одной ночи” просили у богов и джиннов, мы научились
делать сами. Наш мир не хаотичен, он подчиняется жестким законам, а не