Сочинения. В 2-х томах

 
19 ноября 1932
 
  
391
 
Среди цветов купаве цвесть
 
 
 
Среди цветов купаве цвесть
 
Не приведется в милом поле:
 
Она у озера в неволе,
 
Чтоб водяницам мерды плесть
 
Иль под берестяной луной
 
Грустить за пряжей голубой.
 
Лишь у пузатого сома,
 
Где слюдяные терема
 
Таят берилла груды зерен
 
Купава позабудет горе
 
И, чашей запрокинув груди,
 
Сома увидит на запруде:
 
С зеленой лунной бородищей
 
Он лапушку свою отыщет
 
И приголубит слаще ката —
 
Неотвратимо, без возврата.
 
И будет лебединый чёлн
 
Подводным узорочьем полн
 
Живыми рыбьими слезами
 
И полноводными стихами,
 
Где звездный ковш, гусиный спор
 
И синий времени шатер.
 
В шатре разлапушка-купава,
 
Сома бессмертная забава.
 
Не о тебе ли, мой цветок,
 
Пора журчит, как ручеек,
 
Лесную сказку про кувшинку,
 
И под сердечную волынку
 
Рождает ландышами строки,
 
Что сом — поэт подводноокий?!
 
И что ему под пятьдесят,
 
Тебе же скряга-листопад
 
Лишь двадцать отсчитал монет —
 
Веселых, золотистых лет,
 
Похожих на речных форелей.
 
Я попряду свои кудели,
 
Быть может, через год проточный,
 
Чтобы любить тебя заочно,
 
Тростинку; птичка горихвостка,
 
Не медли укоризной жесткой —
 
Гарпун нестрашен для сома;
 
Тебе речные терема,
 
Стихов жемчужная верея.
 
Пусть на груди моей лилея
 
Сплетется с веткою сосновой,
 
Как символ юности и слова
 
И что берестяные глуби
 
По саван лебедя голубят!
 
 
 
(1932–1933)
 
  
392
 
Ночной комар — далекий эвон
 
 
 
Ночной комар — далекий эвон,
 
На Светлояре белый сон,
 
От пугал темени заслон,
 
И от кладбищенских ворон
 
Мечте, как лебедю затон.
 
Дон-дон!
 
Дуб — ухо, и сосна другое,
 
Одно лицо, сосец же хвои
 
Роняют в ночи глубину
 
И по ее пустому дну
 
Влачат зеленые лохмотья.
 
Не бездне ли вручаю плоть я,
 
А разум — звездам — палым розам,
 
Что за окном чумацким возом
 
Пристали, осью верезжа?
 
То в зале сердца вальс забытый,
 
Я к сорока, как визг ножа,
 
Познал словесного ежа,
 
Как знал в младенчестве ракиты.
 
Культура — вечная вдова,
 
Супруг поженится в Мемфисе, —
 
Оскалом тигра, хваткой рыси
 
Цветут дикарские слова.
 
И таборною головней
 
Грозят пришелице ночной:
 
— Уйди, колдунья! У-гу-гу! —
 
Подсела ближе к очагу,
 
И пальцы синие в опалах
 
Костра лесного лижут жала.
 
Ляс, ляс… плю, плю…
 
Ужель вдовицу полюблю
 
Я, первоцвет из Костромы,
 
Румяный Лель — исчадье тьмы.
 
— Уйди, старуха! — Злой комар
 
В моем мозгу раздул пожар,
 
Горю, товарищи, горю!
 
И ненавижу и люблю
 
Затоны лунные — опалы,
 
Где муза крылья искупала
 
Лебяжьи с сыченой капелью,
 
С речным разливом по апрелю,
 
С малиновым калужным словом
 
И с соловьем в кусту ольховом.
 
Прости, родимое, прости!
 
Я с новым посохом в пути,
 
Змеиным, в яростных опалах
 
И в каплях крови черно-алых,
 
Иду в неведомые залы,
 
Где легковейней опахалы,
 
Струится вальс — ночной комар —
 
На биллион влюбленных пар!
 
 
 
(1932–1933)
  
  
393
 
Под пятьдесят пьянее розы,
 
 
 
Под пятьдесят пьянее розы,
 
Дремотней лён, синей фиалки,
 
Пряней, землистей резеда,
 
Как будто взрыто для посева
 
Моим племянником веселым
 
Дерно у старого пруда;
 
Как будто в домик под бузиной
 
Приехала на хлябких дрожках
 
С погоста мама. Солнце спит
 
Теленком рыжим на дорожке,
 
И веет гроздью терпкой винной
 
От бухлых слизистых ракит.
 
Все чудится раскат копыт
 
По кремню непробудных плит.
 
От вавилонских городов
 
Шмелиной цитрой меж цветов
 
Теленькают воспоминанья.
 
Преодолел земную грань я,
 
Сломал у времени замок,
 
Похожий на засов церковный,
 
И новобрачною поповной
 
Вхожу в заветный теремок,
 
Где суженый, как пастушок,
 
Запрячет душу в кузовок,
 
Чтоб пахли звезды резедой,
 
Стихи же — полою водой,
 
Плотами, буйным икрометом,
 
Гаданьем девичьим по сотам:
 
Чет, нечет, лапушка иль данник?
 
Как будто юноша-племянник
 
Дерно у старого пруда
 
Веселым заступом корчует,
 
А сам поет, в ладони дует,
 
Готовя вереску и льну
 
Пятидесятую весну!
 
 
 
(1932–1933)
 
  
394
 
Я гневаюсь на вас и горестно браню,
 
 
 
Я гневаюсь на вас и горестно браню,
 
Что десять лет певучему коню,
 
Узда алмазная, из золота копыта,
 
Попона же созвучьями расшита,
 
Вы не дали и пригоршни овса
 
И не пускали в луг, где пьяная роса
 
Свежила б лебедю надломленные крылья.
 
Ни волчья пасть, ни дыба, ни копылья
 
Не знали пытки вероломней
 
Пегасу русскому в каменоломне.
 
Нетопыри вплетались в гриву
 
И пили кровь, как суховеи ниву,
 
Чтоб не цвела она золототканно
 
Утехой брачною республике желанной.
 
Чтобы гумно, где Пушкин и Кольцов
 
С Есениным в венке из васильков,
 
Бодягой поросло, унылым плауном
 
В разлуке с песногривым скакуном
 
И с молотьбой стиха свежее борозды
 
И непомернее смарагдовой звезды,
 
Что смотрит в озеро, как чаша, колдовское,
 
Рождая струнный плеск и вещих сказок рои!
 
Но у ретивого копыта
 
Недаром золотом облиты.
 
Он выпил сон каменоломный
 
И ржет на Каме, под Коломной
 
И на балтийских берегах…
 
Овсянки, явственны ль в стихах
 
Вам соловьиные раскаты,
 
И пал ли Клюев бородатый,
 
Как дуб, перунами сраженный,
 
С дуплом, где Сирин огневейный
 
Клад стережет — бериллы, яхонт?
 
И от тверских дубленых пахот
 
С андротиком лесным под мышкой
 
Клычков размыкал ли излишки
 
Своих стихов — еловых почек
 
И выплакал ли зори очи
 
До мертвых костяных прорех
 
На грай вороний, черный смех?
 
Ахматова — жасминный куст,
 
Обложенный асфальтом серым,
 
Тропу утратила ль к пещерам,
 
Где Данте шел и воздух густ
 
И нимфа лен прядет хрустальный?
 
Средь русских женщин Анной дальней
 
Она как облачко сквозит
 
Вечерней проседью ракит!
 
Полыни сноп, степное юдо,
 
Полуказак, полукентавр,
 
В чьей песне бранный гром литавр,
 
Багдадский шелк и перлы грудой,
 
Васильев — омуль с Иртыша.
 
Он выбрал щуку и ерша
 
Себе в друзья — на песню право,
 
Чтоб цвесть в поэзии купавой.
 
Не с вами правнук Ермака.
 
На стук степного батожка,
 
На ржанье сосунка кентавра
 
Я осетром разинул жабры,
 
Чтоб гость в моей подводной келье
 
Испил раскольничьего зелья,
 
В легенде став единорогом,
 
И по родным полынным логам
 
Жил гривы заревом, отгулами копыт —
 
Так нагадал осетр и вспенил перлы кит!
 
Я гневаюсь на вас, гнусавые вороны,
 
Что ни свирель ручья, ни сосен перезвоны,
 
Ни молодость в кудрях, как речка в купыре,
 
Вас не баюкают в багряном октябре,
 
Когда кленовый лист лохмотьями огня
 
Летит с лесистых скал, кимвалами звеня,
 
И ветер-конь в дождливом церазке
 
Взлетает на утес вздыбиться налегке,
 
Под молнии зурну копытом выбить пламя
 
И вновь низринуться, чтобы клектать орлами
 
Иль ржать над пропастью потоком пенногривым!
 
Я отвращаюсь вас, что вы не так красивы!
 
Что Знамя гордое, где плещется заря,
 
От песен застите крылом нетопыря,
 
Крапивой полуслов, бурьяном междометий,
 
Не чуя пиршества столетий,
 
Как бороды моей певучую грозу,
 
Базальтовый обвал — художника слезу
 
О лилии с полей Иерихона —
 
Я содрогаюсь вас, убогие вороны,
 
Что серы вы, в стихе не лирохвосты,
 
Бумажные размножили погосты
 
И вывели ежей, улиток, саранчу.
 
За будни львом на вас рычу
 
И за мои нежданные седины
 
Отмщаю тягой лебединой.
 
Все на восток, в шафран и медь,
 
В кораллы розы нумидийской,
 
Чтоб под ракитою российской
 
Коринфской арфой отзвенеть
 
Их от Печенеги до Бийска,
 
Завьюжить песенную цветь,
 
Где конь пасется диковинный,
 
Питаясь ягодой наливной,
 
Травой улыбой, приворотом,
 
Что по фантазии болотам
 
И на сердечном глыбком дне
 
Звенят, как пчелы по весне.
 
Меж трав волшебных Анатолий,
 
Мой песноглаз, судьба-цветок,
 
Ему ковер индийских строк —
 
Рязанский лыковый уток
 
С арабским бисером до боли.
 
Чу! Ржет неистовый скакун
 
Прибоем слов о гребень дюн —
 
Победно-трубных как органы,
 
Где юность празднуют титаны.