Поэзия Латинской Америки

  
ХУАНА ДЕ ИБАРБУРУ [263]
 
Перевод И. Чежеговой
   
Мятежница
 
 
 
На челн я твой взойду мятежницей, Харон,
 
пусть тени остальных неслышно точат слезы
 
иль тихо молятся, боясь, чтоб чей-то стон
 
не породил в глазах твоих немой угрозы.
 
 
 
Разбудит мертвый челн мой дух живой и дикий:
 
как жаворонок в нем я буду плыть и петь,
 
рассыплю, как фонарь, я голубые блики
 
и воды мрачные заставлю просветлеть.
 
 
 
Да, я мятежницей взойду на челн Харона:
 
слезинки не пролью и не издам ни стона,
 
как ни бесись, старик, мой гордый нрав кляня,
 
 
 
нет, не принудишь ты меня к повиновенью,
 
с челна я не сойду сама покорной тенью,
 
как варвар — пленницу, ты вынесешь меня.
 
 
  
Дикий корень
 
 
 
Цивилизацией сыта по горло:
 
хочу свободной быть, хочу счастливой быть!
 
На пышной клумбе я цвету, как все, покорно,
 
но корень дикий мой не дам я обрубить!
 
 
  
Нежное чудо
 
 
 
Мои руки… О чудо! Они вдруг расцвели!
 
Розы, розы на пальцах моих проросли!
 
Расцвели мои руки от возлюбленных уст:
 
от твоих поцелуев руки — розовый куст!
 
 
 
Возвещая о чуде, по тропинке я мчусь,
 
и я плачу от счастья и от счастья смеюсь!
 
Как отрадно смеяться и не сдерживать слез, —
 
и, о чудо, весь воздух полон запахом роз!
 
 
 
Но, меня лишь завидев, шепчут люди кругом:
 
— Помешалась бедняжка… Отвести ее в дом…
 
Что кричит: будто розами руки цветут
 
и на пальцах ее — розы, розы растут!
 
 
 
Ах, несчастные! Нет, не для них чудеса;
 
только в то они верят, что видят глаза:
 
розы только в саду им увидеть дано,
 
только в поле для них созревает зерно…
 
 
 
Все должно иметь линию, форму и цвет,
 
остальное для них — просто выдумки, бред.
 
Не поймут, коль услышат: — О радость моя! —
 
Им знакома лишь радость от еды и питья…
 
 
 
Пусть ославят безумной, пусть в темнице сгноят,
 
заперев меня на семь засовов подряд,
 
пусть у двери оставят свирепого пса,
 
чтоб забыла и думать я про чудеса…
 
 
 
Все равно буду петь: мои руки цветут
 
и на пальцах моих розы, розы растут!
 
И почует, встревожась, тюремщик мой — пес,
 
как темница наполнится запахом роз!
 
 
  
Гиацинтовое море
 
 
 
Море на рассвете
 
цвета гиацинта,
 
как фиалок россыпь,
 
брошенная ветром…
 
 
 
К этому бездонно-фиалковому цвету
 
хочется припасть щекою, побледневшей
 
от бессонной ночи…
 
 
 
От тоски бессонной медленно очнуться
 
на подушке, взбитой
 
волнами приливов, волнами отливов,
 
кáмнями морскими…
 
 
 
Море на рассвете —
 
ни судов, ни лодок, —
 
цвета гиацинта,
 
как глаза невинных,
 
только что рожденных!
 
 
  
Последняя смерть
  
 
 
Сегодня я покончила со смертью,
 
с которой столько нянчилась доныне:
 
со смертью из романса и легенды,
 
со смертью в кадре черно-белой ленты,
 
со смертью зрелищем и ослепленьем…
 
Прощай, манящая загадка-смерть!
 
 
 
Прощай и ты, смерть отроческих лет,
 
смерть в непорочных ангельских одеждах
 
среди гелиотропов и рыданий —
 
не в духе времени такая смерть!
 
 
 
И ты, далекая, из детской сказки,
 
из мира снов улыбчивого детства,
 
где локон золотой, ларец заветный,
 
корабль волшебный, белоснежный лебедь…
 
 
 
Теперь я знаю: смерть — безгласная, слепая,
 
бесцветная, безликая — другая,
 
всему живому чуждая, она —
 
смерть для земной надежды. Смерть.
 
 
 
Смерть бесконечная,
 
без ада и небес,
 
все отнимающая без возврата,
 
смерть — тайна, в окруженье вечных стен.
 
Вот что такое смерть.
 
 
  
ХУАН КУНЬЯ [264]
   
Путевые напевы
 
Перевод В. Резниченко
 
 
 
Если в путь я вышел поздно,
 
если мрак замкнул окрестность,
 
пусть не кажется мне грозной
 
этой ночи неизвестность.
 
 
 
Бил родник, и до рассвета
 
темная капель звучала.
 
Я готов поклясться — это
 
кровь в висках моих стучала.
 
 
 
Тишь. Доносится до слуха
 
чья-то песня путевая
 
и смолкает. Ветер глухо
 
плачет, сосны обнимая!
 
 
 
И вода в своем паденье
 
час за часом с той же силой,
 
пробиваясь сквозь забвенье,
 
точит камень над могилой.
 
 
  
Жить
 
Перевод В. Резниченко
 
 
 
Зимой и летом нет конца заботам,
 
с утра до ночи бедам нет числа.
 
Идешь с поклажей, обливаясь потом, —
 
извилист путь и ноша тяжела.
 
 
 
И западня за каждым поворотом,
 
и тайна из-за каждого угла,
 
и тратишь силы зря: скрывает мгла
 
дорогу к недостигнутым высотам.
 
 
 
Пьешь наспех, дышишь наскоро; от дум
 
устала плоть, изнемогает ум,
 
и суета становится привычкой…
 
 
 
Так размышляя, коротает век
 
разумный зверь, чье имя — человек,
 
один, на сквозняке, с зажженной спичкой.