Поэзия Латинской Америки
Часть 91 из 124 Информация о книге
Париж, октябрь 1936
Перевод А. Гелескула
Я здесь единственное в мире, что уходит —от этих лавок, от парадных и передних,моих поступков и штанов моих последних,и подворотен, и от номера на входе,я здесь единственное в мире, что уходит.За Елисейские поля, как сновиденье,по Лунной улице уйдет мое рожденье,освободится моя смерть — и не вернется,и одинокое в толпе, как в запустенье,мое подобие людское обернетсяи отошлет поочередно свои тени.Я ухожу, а все молчит и остается,оберегая свое алиби: и птахи,и мой ботинок, и шнурки — все без остатка,и даже грязь на каблуке. И даже складкана рукаве моей застегнутой рубахи.«В день, когда я вернусь…»
Перевод А. Гелескула
В день, когда я вернусь, этот камень безликийкаблуком моим станет над комьями глины,из тугих и смертельных сетей повиликиподнимая трагически древко маслины.В день, когда я вернусь по пути круговомубеззащитно-доверчивым шагом калеки,в этом плаванье вечном из омута в омутя пойму, как живуче добро в человеке.В день, когда я вернусь и животным усталымповедут меня судьи, как зверя в зверинец, —вырастая и властвуя каждым суставом,станет первым из пальцев наш честный мизинец.Самый черный день
Перевод Э. Гольдернесса
Один сказал:— Мой самый черный деньна Марне был, когда меня навылетв грудь пулей ранило.Другой сказал:— Мой самый черный деньв Иокогаме встретил я; волноювсех смыло с берега землетрясенье;я спасся чудом.Еще один сказал:— Мой самый черный деньбывает, если днем я засыпаю.Другой сказал:— Мой самый черный день —то день, когда я был совсем один.Другой сказал:— Мой самый черный деньбыл день, когда попал в тюрьму я в Перу.Другой сказал:— Мой самый черный день —то день, когда я понял вдруг отца.А тот, кто дольше всех молчал, сказал:— Мой самый черный деньеще не минул.«Итак…»
Перевод А. Гелескула
Итак,мне не выразить жизни иначе как смертью.И в самом конце, на последней ступеньке природы,я усну за плитой в воробьях,рука об руку с собственной тенью.Семя вечной страды, отголосок родильного стона,я стихаю под шаг марширующих в вечность минут.К чему эти струны, если так искренен ветер?Зачем кандалы, если в мире есть просто железо?Сесар Вальехо, пространству, которым ты любишьи ветру, которым ты слышишь, и слову, которым творишь,ты знаком лишь по отзвуку голоса.Сесар Вальехо, поэтому гордо и горькоопустись на колени в стенах шестигранного эха.Вернись в красоту, в цветоносные соты земли,уйди в пустоту от орды человекоподобных,склони на прощанье оленьи рога неприязнии сам потоскуй над собой.Ведь нет ничего тяжелее, чем ненависть в горле покорных,и нет ни единой груди истощенней, чем наша любовь!И уже я не в силах идти, не ступая по струнам!И уже ты в лицо узнаешь меня только по слуху!И уже не червей я несу, а одни благовестья!И уже среди робких плодов оставляю я стойкий!И так долго я правлю тебя, что теперь ты, пожалуй, отточен!Ибо всю ту любовь, что во тьме разрывала мне бронхи,мне тайком собирали прелаты.Ибо если бледны мои зори, виною — работа,и если красны мои ночи, виною — рабочий.Порукой — усталость и ярость, мои именитые сестры.Порукой тому — эти слезы,которые я выпиваю за счастье людей…Не верится, Сесар Вальехо,чтоб так запоздали родные,когда я шагаю в оковах,когда ты почиешь свободный…Блистательная и собачья судьба!О Сесар Вальехо, я нежно тебяненавижу!Поверка праха
Перевод Э. Гольдернесса
Властный голос воззвал:— Пусть он разом покажет ладони! —Невозможно…— Пусть шаги сосчитают, что сделал он, плача! —Невозможно…— Пусть он мысли одной не изменит за время,пока ноль остается нолем! —Невозможно…— Пусть он совершит безрассудство! —Невозможно…— Пусть меж ним и ему подобнымвстанут толпы таких же, как он! —Невозможно…— Пусть его с ним самим же сравнят! —Невозможно…— Пусть по имени назван он будет! —Невозможно…«Отряды нищих бьются за Мадрид…»
Перевод А. Гелескула
Отряды нищих бьются за Мадрид,идут через Париж, Нью-Йорк и Лондон,клеймя колени каменных святыхготическими пальцами голодных.Бродяги, христарадники, с колен,у римских стен, на мексиканских плитах,кричат Христу, моля за Сантандер,в бою без победивших и разбитых.И, древней муке вверясь до конца,у ног толпы дерутся, насмерть стоя,и отливают слезы из свинцаи, нищие, сражают нищетою.Полки мольбы, где жалуется гнев,где ярость побирается устало,где замерло в протянутой рукеоружье, незнакомое с металлом,убогий безответный легионони встают со стоном у ограды —и бьют в упор запуганной мольбойиз каждой раны —да! — из каждой раны.Их тьма, осатанелых и босых:безликие, без имени, без дома,идут потенциальные бойцы —беспалая рука на горле грома.Крупицы жалких крох,заплаты, словно воинские званья,двойные дула ружей —кровь и кровь…Поэт приветствует оружие страданья!