Том 1. Стихотворения

* * *
 
 
Замолк монах. Нежданный приговор
 
Как гром упал средь мирного синклита.
 
Смутились все. Певца померкнул взор,
 
Покрыла бледность впалые ланиты.
 
 
 
И неподвижен долго он стоял,
 
Безмолвно опустив на землю очи,
 
Как будто бы ответа он искал,
 
Но отвечать недоставало мочи.
 
 
 
И начал он: «Моих всю бодрость сил,
 
И мысли все, и все мои стремленья —
 
Одной я только цели посвятил:
 
Хвалить творца и славить в песнопенье.
 
 
 
Но ты велишь скорбеть мне и молчать —
 
Твоей, отец, я повинуюсь воле:
 
Весельем сердце не взыграет боле,
 
Уста сомкнет молчания печать.
 
 
 
Так вот где ты таилось, отреченье,
 
Что я не раз в молитвах обещал!
 
Моей отрадой было песнопенье,
 
И в жертву ты, господь, его избрал!
 
 
 
Настаньте ж, дни молчания и муки!
 
Прости, мой дар! Ложись на гусли, прах!
 
А вы, в груди взлелеянные звуки,
 
Замрите все на трепетных устах!
 
 
 
Спустися, ночь, на горестного брата
 
И тьмой его от солнца отлучи!
 
Померкните, затмитесь без возврата,
 
Моих псалмов звенящие лучи!
 
 
 
Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный!
 
Уймись во мне, взволнованная кровь!
 
Свети лишь ты, небесная любовь,
 
В моей ночи звездою лучезарной!
 
 
 
О мой господь! Прости последний стон
 
Последний сердца страждущего ропот!
 
Единый миг — замрет и этот шепот,
 
И встану я, тобою возрожден!
 
 
 
Свершилось. Мрака набегают волны.
 
Взор гаснет. Стынет кровь. Всему конец!
 
Из мира звуков ныне в мир безмолвный
 
Нисходит к вам развенчанный певец!»
 
 
5
 
 
В глубоком ущелье,
 
Как гнезда стрижей,
 
По желтым обрывам темнеют пустынные кельи,
 
Но речи не слышно ничьей;
 
Все тихо, пока не сберется к служенью
 
Отшельников рой;
 
И вторит тогда их обрядному пенью
 
Один отголосок глухой.
 
А там, над краями долины,
 
Безлюдной пустыни царит торжество,
 
И пальмы не видно нигде ни единой,
 
Все пусто кругом и мертво.
 
Как жгучее бремя,
 
Так небо усталую землю гнетет,
 
И кажется, будто бы время
 
Свой медленный звучно свершает над нею полет.
 
Порой отдаленное слышно рычанье
 
Голодного льва;
 
И снова наступит молчанье,
 
И снова шумит лишь сухая трава,
 
Когда из-под камней змея выползая
 
Блеснет чешуей;
 
Крилами треща, саранча полевая
 
Взлетит иногда. Иль случится порой,
 
Пустыня проснется от дикого клика,
 
Посыпятся камни, и там, в вышине,
 
Дрожа и колеблясь, мохнатая пика
 
Покажется в небе. На легком коне
 
Появится всадник; над самым оврагом
 
Сдержав скакуна запененного лет,
 
Проедет он мимо обители шагом
 
Да инокам сверху проклятье пошлет.
 
И снова все стихнет. Лишь в полдень орлицы
 
На крыльях недвижных парят,
 
Да вечером звезды горят,
 
И скучною тянутся длинные дни вереницей.
 
 
6
 
 
Порою в тверди голубой
 
Проходят тучи над долиной;
 
Они картину за картиной,
 
Плывя, свивают меж собой.
 
Так, в нескончаемом движенье,
 
Клубится предо мной всегда
 
Воспоминаний череда,
 
Погибшей жизни отраженья;
 
И льнут, и вьются без конца,
 
И вечно волю осаждают,
 
И онемевшего певца,
 
Ласкаясь, к песням призывают.
 
И казнью стал мне праздный дар,
 
Всегда готовый к пробужденью;
 
Так ждет лишь ветра дуновенья
 
Под пеплом тлеющий пожар —
 
Перед моим тревожным духом
 
Теснятся образы толпой,
 
И, в тишине, над чутким ухом
 
Дрожит созвучий мерный строй;
 
И я, не смея святотатно
 
Их вызвать в жизнь из царства тьмы,
 
В хаоса ночь гоню обратно
 
Мои непетые псалмы.
 
Но тщетно я, в бесплодной битве,
 
Твержу уставные слова
 
И заученные молитвы —
 
Душа берет свои права!
 
Увы, под этой ризой черной,
 
Как в оны дни под багрецом,
 
Живым палимое огнем,
 
Мятется сердце непокорно!
 
Юдоль, где я похоронил
 
Броженье деятельных сил,
 
Свободу творческого слова —
 
Юдоль молчанья рокового!
 
О, передай душе моей
 
Твоих стремнин покой угрюмый!
 
Пустынный ветер, о развей
 
Мои недремлющие думы!
 
 
7
 
 
Тщетно он просит и ждет от безмолвной юдоли покоя,
 
Ветер пустынный не может недремлющей думы развеять.
 
Годы проходят один за другим, все бесплодные годы!
 
Все тяжелее над ним тяготит роковое молчанье.
 
Так он однажды сидел у входа пещеры, рукою
 
Грустные очи закрыв и внутренним звукам внимая.
 
К скорбному тут к нему подошел один черноризец,
 
Пал на колени пред ним и сказал: «Помоги, Иоанне!
 
Брат мой по плоти преставился; братом он был по душе мне!
 
Тяжкая горесть снедает меня; я плакать хотел бы —
 
Слезы не льются из глаз, но скипаются в горестном сердце.
 
Ты же мне можешь помочь: напиши лишь умильную песню,
 
Песнь погребальную милому брату, ее чтобы слыша,
 
Мог я рыдать, и тоска бы моя получила ослабу!»
 
Кротко взглянул Иоанн и печально в ответ ему молвил:
 
«Или не ведаешь ты, каким я связан уставом?
 
Строгое старец на песни мои наложил запрещенье!»
 
Тот же стал паки его умолять, говоря: «Не узнает
 
Старец о том никогда; он отсель отлучился на три дня,
 
Брата ж мы завтра хороним; молю тебя всею душою,
 
Дай утешение мне в беспредельно горькой печали!»
 
Паки ж отказ получив: «Иоанне! — сказал черноризец, —
 
Если бы был ты телесным врачом, а я б от недуга
 
Так умирал, как теперь умираю от горя и скорби,
 
Ты ли бы в помощи мне отказал? И не дашь ли ответа
 
Господу богу о мне, если ныне умру безутешен?»
 
Так говоря, колебал в Дамаскине он мягкое сердце.
 
Собственной полон печали, певец дал жалости место;
 
Черною тучей тогда на него низошло вдохновенье,
 
Образы мрачной явились толпой, и в воздухе звуки
 
Стали надгробное мерно гласить над усопшим рыданье.
 
Слушал певец, наклонивши главу, то незримое пенье,
 
Долго слушал, и встал, и, с молитвой вошедши в пещеру,
 
Там послушной рукой начертал, что ему прозвучало.
 
Так был нарушен устав, так прервано было молчанье.