Гувернантка (СИ)
Все это – ненависть Мари к Алексу, а не ко мне – было так неожиданно, что я не могла найти слов, чтобы прекратить эту перепалку: в первый раз за три месяца, что я работаю у Полесовых, мне захотелось пожалеть Мари, а не наказать ее. Право, я не думала, что Алекс может быть так жесток.
Однако моя воспитанница, в глазах которой, кажется, стояли слезы, уже развернулась и резко сорвалась бежать назад, в дом. И Алекс, бросив еще один негодующий взгляд на Ильицкого, развернулся и пошел следом. Я могла лишь надеяться, что они вскоре помирятся.
Наверняка помирятся… всерьез ссориться из-за подобного глупого эпизода это немыслимо.
***
Как бы там ни было, мечта моя сбылась. Мы с Ильицким стояли в достаточно уединенном уголке парка, укрытом от окон особняка глухой стеной конюшни и оранжереей.
– Так ты действительно читал Маркса? – спросила я, чтобы не молчать.
– А ты что же – не читала?
– Не довелось…
– Напрасно. Маркс выдающийся экономист, в первую очередь. Соглашаться с его выводами или нет – личное дело каждого, но ознакомиться с его трудами образованный человек должен, – и он взглянул на меня так, будто и впрямь упрекал.
– Прости, что не соответствую твоим интеллектуальным запросам! – не удержалась я.
– Не расстраивайся, женщине куда важнее быть красивой, чем умной.
Я задумалась, пытаясь сообразить – это был сильно завуалированный комплимент, или он просто дал понять, что считает меня дурой?
Или же фраза его вовсе не содержала никаких намеков? По крайней мере, выглядел он снова крайне серьезным, от былого радушия не осталось и следа. Глядя себе под ноги, Ильицкий сошел с тропинки и в мрачной задумчивости прислонился спиной к дереву. Я не замедлила – оглянувшись, впрочем, по сторонам – подойти к нему ближе, так близко, что касалась его плечом и попыталась поймать его взгляд.
Дождавшись, наконец, что он взглянет мне в глаза, я улыбнулась в надежде согнать эту мрачность с его лица. И почти сразу поняла, что моя улыбка здесь не поможет. А потом Ильицкий спросил:
– К чему ты устроила этот спектакль – с подарком для мальчика? Выяснила хотя бы, что хотела?
И все это сказано чрезвычайно серьезным тоном, без намека на шутку. Боже, неужели мой маневр был настолько очевиден?… Если он все понял, то могли понять и другие. А если в гостиной находился убийца Балдинского? Однако, собрав остатки воли, я попыталась изобразить недоумение:
– Это Мари надоумила тебя, будто я что-то разыгрывала?
– Мари-то здесь при чем?
Моя попытка потерпела крах. Он надолго замолчал, продолжая, однако, прожигать меня взглядом и будто давая шанс признаться во всем самой. Но я признаваться, разумеется, не собиралась. Тогда он продолжил, заговорив уже куда жестче:
– Вчера, когда ты так легко покинула место убийства, я и впрямь готов был допустить, что прошлые события хоть чему-то тебя научили. Что ты поняла, чем чревато лезть в чужие тайны, что за это можно поплатиться и жизнью.
– Хватит, я не понимаю, о чем ты говоришь…
Я уже жалела, что так опрометчиво осталась с ним наедине – целовать меня он не собирался, а собирался читать нотации, будто я неразумная школьница. Я попыталась, было, прекратить разговор и шагнула на тропинку, чтобы вернуться в дом, но Ильицкий неожиданно сильно схватил меня за руку выше локтя, снова разворачивая лицом к себе:
– А теперь я вижу, что дело даже не в убийстве Балдинского! – он сжал мое плечо так сильно, что я подумала, что останутся синяки. – Что ты делаешь в этом доме?! Зачем тебе Полесовы?! Во что ты лезешь, черт возьми!
Не знаю, что больше меня напугало – его догадка, его железная хватка на моем плече или его глаза, которые я так любила, и которые казались мне сейчас безумными.
– Пусти, мне больно! – прошипела я в ответ, стараясь, чтобы он не заметил моего страха.
Целую вечность, казалось, он продолжал смотреть мне в глаза так, словно меня ненавидел. Пока, наконец, не отвел взгляда:
– Извини, – он отпустил мое плечо и тут же поймал ладонь, которую тоже сжал – но не до боли, а так, что я сама не хотела теперь, чтобы он меня отпускал. Но говорил он с прежним раздражением: – Ты хоть представляешь, каково это терять тех, кого любишь – и осознавать потом, что мог что-то изменить?!
– Представлю! – отчаянно отозвалась я, сразу вспомнив о родителях. Их убили, когда мне было девять лет.
Ильицкий на мгновение замешкался – видимо, ждал другого ответа, о моих родителях он не знал.
– Видимо, плохо представляешь! – отвел взгляд и через силу договорил. – Я очень боюсь потерять тебя. Снова. В Асхабаде я каждое утро начинал с того, что проклинал день, когда отпустил тебя – ты хочешь, чтобы я проклинал себя до конца жизни?!
Пока он говорил, я смотрела на него во все глаза и даже не верила, то это все говорит он. Он любит меня, действительно любит! Сама я задыхалась в этот момент от нежности и не знала, что сказать в ответ. Я смогла только, не справившись с этой нежностью, погладить его щеку и прошептать пораженно:
– Женя, что произошло с тобой там, в Асхабаде? Ты совсем другой…
На этот раз, должно быть, что-то в моем голос прозвучало такое, что все же смягчило взгляд и голос Ильицкого.
– Ничего особенного, все то же самое, что и на Балканах, – он даже усмехнулся. – Просто раньше мне нечего было терять, потому и рисковать жизнью было весело. Казалось, что в войне есть хоть какой-то смысл в отличие от прозябания здесь, а врагов Империи я вполне серьезно считал личными врагами. – Потом он нашел мои глаза и спросил: – Я еще раз задам вопрос: ты уедешь со мной?
– Я не могу… я должна кое-что сделать здесь, понимаешь? – через силу, едва не плача сказала я и отвела взгляд, потому что я сама ненавидела себя за эти слова.
– Ясно. Тебе тоже пока весело рисковать жизнью, да?
Сложно было не понять, что мой очередной отказ задел его. Резким движением он оттолкнулся от дерева, собираясь уйти, но вдруг передумал и, снова заговорил жестко:
– Знаешь, давай я расскажу тебе одну историю. Про твоего попечителя, графа Шувалова, или кем там он тебе приходится?… Думаешь, я не знаю, где и кем он служит? Я уволился из армии в ноябре, после того, как Миллер погиб. Приехал в Петербург, приехал с единственной целью – тебя найти. Натали о тебе ничего не знала, в твоем Смольном тоже понятия не имели, где ты, зато хоть подсказали, где искать графа Шувалова. Месяц я пытался к нему прорваться. Месяц! А когда, наконец, прорвался – он сказал мне, что ты осталась во Франции, вполне счастлива там и не собираешься возвращаться. Ты ничего этого не знала, так ведь?! Так вот, а теперь подумай о долге и о всем таком прочем!
И теперь только резко сорвался с места и зашагал прочь, не дожидаясь даже, что я отвечу. Впрочем, через два шага снова замешкался и, полуобернувшись, сказал:
– Я остановился в гостинице «Славянский базар» на Никольской улице. Без тебя я из Москвы не уеду.
***
Возвращаться в дом нам вместе все равно нельзя, так что я даже была благодарна, что он ушел сейчас. Тем более что я была слишком взволнована, чтобы играть свою обычную роль. Мне нужно было подумать.
Дядя действительно ни словом не обмолвился о том, что Ильицкий искал меня, и что они вообще виделись… А ведь в ноябре мы уже вернулись из Франции. Платон Алексеевич выписал какую-то дальнюю родственницу, чтобы та числилась в моих наставницах, и остаток осени и зиму я провела в деревне, почти не выбираясь в город. Дядя предположил тогда, что очередной бальный сезон не пойдет мне на пользу, раз замуж я все равно не собираюсь, а я, разумеется, с ним согласилась, подумав, что прекрасно проведу зиму на свежем воздухе и с книгами.
Почему он не сказал мне об Ильицком? Единолично решил, что он мне не пара? Или дядя уже тогда замыслил отправить меня к Полесовым и не хотел моего замужества? И вообще, правду ли сказал Ильицкий на счет того, что искал меня?