Гувернантка (СИ)
Верхней перепачканной кровью одежды на мне не оказалось – не желаю даже знать, кто ее снимал! – зато на стул было наброшено коричневое простенькое, но вполне добротное платье, которое я, не раздумывая, принялась надевать.
Ильицкий спал в гостиной комнате, на той самой софе, где вчера лежала я. Одну руку он как-то совсем по-детски положил под щеку, чем невольно вызвал у меня улыбку – несколько секунд я боролась с желанием подойти и потрепать его волосы. Желание сразу пропало, как только увидела, что другой рукой под подушкой он сжимает рукоять револьвера… На ручке же входной двери крайне неустойчиво стояла пустая бутылка из-под виски. Очевидно, сделано это было для того, чтобы она разбилась вдребезги и разбудила его при малейшей попытке открыть дверь – как изнутри, так и снаружи. Разглядывая сию конструкцию, я размышляла, как мало все-таки я знаю об Ильицком… Крайне осторожно, чтобы не шуметь, я убрала бутылку и, наконец, вышла за дверь. Правда, уходя, хлопнула ею погромче, чтобы наверняка разбудить Ильицкого – возможно, что он не без оснований опасался, что убийца вернется…
А после, не поднимая ни на кого глаз, я почти бегом выбралась на улицу.
Часы на Спасской башне Кремля как раз били Преображенский марш [52], когда я, пряча лицо в тени накинутой на голову шали и все еще стыдясь поднять глаза, задыхалась от бега и торопилась вдоль Красной площади на Пречистенку. Двуколку я не брала – да и не было еще транспорта на улицах, лишь изредка встречались богатые кареты, которые, нужно думать, везли своих господ после ночных увеселений – от них я пряталась особенно тщательно.
Но добралась, к счастью, без приключений.
На Пречистенке я была в восемь утра. Швейцар Федор, открывая мне дверь, глядел так, будто я была привидением – а потом спохватился и пробормотал, что, мол, виноват, не заметил, когда я выходила сегодня утром. По взгляду его, однако, было видно: он сообразил, что я вовсе не ночевала дома. Славно начинается день…
День, однако, был субботним – заниматься с детьми мне не грозило, потому я позволила себя чересчур долго провозиться в ванной, смывала с себя остатки Катиной крови и вместе с нею пыталась смыть из памяти воспоминания о вчерашнем. Привести в порядок мысли и строить версии относительно случившегося я и не пыталась пока что – я ведь даже не спросила у Ильицкого, кто в нас стрелял. И теперь очень об этом жалела… Кажется, это был достаточно молодой мужчина, не старик точно. Полесов? Алекс? Быть может, Якимов… Гадать бесполезно, я не видела его лица. Нужно чем скорее, тем лучше, объясниться перед Еленой Сергеевной о том, почему не явилась вчера домой, а потом мчаться в больницу, к Кате. Дай Бог, чтобы она была жива.
Полесова всегда, если с ночи не страдала мигренью, вставала рано, вот и сегодня она уже завтракала в столовой в окружении детей. Ее мужа, однако, не было, а я не решилась спрашивать, где он.
– Доброе утро, Лидия Гавриловна, – поздоровалась madame Полесова куда холоднее и сосредоточеннее, чем обычно. А после окинула меня несколько странным взглядом с ног до головы, будто я все еще была перепачкана кровью.
– Доброе… – неловко ответила я и почему-то не могла решиться сесть в ее присутствии.
– Мари, ma chere, сделай милость, отведи мальчиков в детскую, – сказала она, сделав еще глоток кофе.
– Но Никки еще не допил чай, maman, – с заминкой произнесла Мари.
– Допьет позже! – с нажимом отозвалась Елена Сергеевна, и детям пришлось подчиниться.
В воздухе висело напряжение, его даже мальчики чувствовали, потому не стали шуметь и канючить. Мне же ужасно не нравилось, что Полесова отослала детей: кажется, даже ангельскому терпению Елены Сергеевны пришел конец, и сейчас меня станут распекать как институтку «на ковре» у начальницы.
Еще и Мари, поравнявшись со мной, отчего-то ухмыльнулась, глядя мне прямо в глаза. Это уничтожило меня окончательно… неужели мне лишь померещилось, что отношения наши стали теплее? Объяснить ее ухмылку кроме как злорадством мне было нечем.
– Присаживайтесь, Лидочка, не стойте, – несколько любезней заговорила Полесова, когда дверь за детьми закрылась.
– Я… я хочу сперва объясниться перед вами, Елена Сергеевна, почему меня не было ночью, – я так и не села, но сумела все же взять себя в руки и держаться пусть с напускным, но достоинством. – Дело в том, что вчера, когда мы ехали в полицейский участок, случилось невероятное… – я сглотнула и через силу продолжила: – Мы попали в аварию. Карету перевернуло, и так вышло, что нам с Катей пришлось переночевать у одной моей подруги, которая, по счастью, живет неподалеку. Я была без сознания… и Катя тоже. Клянусь, если бы я была в состоянии – я никогда бы не позволила себе…
– Лидочка, Лидочка, не волнуйтесь так! – Полесова быстро встала, приблизилась и, пожалуй, даже с теплотою взяла меня за руку. – Знаю я, что это была за подруга. – Она заговорщически улыбнулась. – Евгений Иванович вчера вечером приезжал сюда и все мне рассказал. И про то, как случайно встретил вас, и про аварию, и про то, что вам пришлось… – она понизила голос до шепота, – passer la nuit dans sa chambre d'hôtel [53]!
Видимо, произнести столь вопиющую откровенность по-русски она не сочла возможным. Я же вовсе не могла подобрать слов, чтобы что-то спросить.
– Разумеется, – продолжила Полесова, – я заверила Евгения Ивановича, что, учитывая обстоятельства, едва ли кто решится обвинить вас или его… но все же уверена, что то, что предложил monsieur Ильицкий – наилучший, прямо-таки великолепнейший выход для нас всех!
– А что предложил monsieur Ильицкий? – очень осторожно спросила я.
– Он сказал, что вам нужно пожениться. И чем скорее – тем лучше. Собственно, вот, – она потянулась за утренней газетой, лежавшей на столе, и подала ее мне, – он уже и о помолвке объявил, и я очень надеюсь, дружочек, что вы понимаете всю тяжесть вашего теперешнего положения и строптивиться не станете.
Последнюю фразу Полесова снова произнесла с некоторым нажимом, впрочем, тут же улыбнулась с прежней теплотою:
– Но, я уверена, что вы умница и все понимаете. Ах, я так люблю свадьбы – не могу дождаться воскресенья! Об одном лишь сожалею: нам придется искать новую гувернантку.
Глава XXXII
Строптивиться я, конечно, не стала. Сдержанно поблагодарила Елену Сергеевну за поздравление с помолвкой, с преувеличенным вниманием выслушала ее восторги и наставления, после чего сказала, что мне все еще нездоровится, и ушла к себе.
Что и говорить – не такой я хотела видеть свою помолвку…
Я очень любила Евгения, и очень долго его ждала, чтобы теперь выходить замуж так поспешно, и для того лишь, чтобы не разошлись слухи. Вынужденный брак, как называют подобные союзы в Свете. Но, очевидно, мне стоило подумать об этом прежде – до того, как я ввязалась в сомнительную историю с Сорокиным.
Да и какая разница, каковы обстоятельства: я ведь хотела замуж за Ильицкого? Что ж, теперь я точно за него выйду. Умом я это понимала, но все равно чувствовала досаду: Ильицкий и здесь сумел меня обставить… теперь меня будут вслух жалеть, а за глаза считать падшей женщиной. А Ильицкий – он герой! Женится на бедной гувернантке, чтобы спасти ее репутацию.
И на поиски убийцы Балдинского у меня осталась всего неделя. Потом случится эта глупая свадьба, и я более не смогу оставаться в доме Полесовых ни под каким предлогом. Значит, нужно торопиться, а я даже имя человека, что стрелял в нас, не потрудилась спросить у Ильицкого – а без этого имени строить какие-либо предположения бессмысленно. Мне не очень-то хотелось видеть Евгения именно сейчас, но, кажется, поговорить нам необходимо.
На этот раз я воспользовалась двуколкой, благо, что извозчики уже начали рабочий день, и через тридцать минут, швейцар открывал мне дверь гостиницы.
«Славянский базар», помимо фешенебельных своих номеров, славился еще и рестораном – огромным залом со стеклянной куполообразной крышей, поражающим роскошью, сиянием хрусталя и блеском позолоты. Я имела удовольствие наблюдать этот зал и его обитателей, находясь возле стойки метрдотеля и дожидаясь Ильицкого.