Заигрывающие батареи (СИ)

 - Ты задаешь вопрос, явно зная на него ответ - вздохнул погрустневший командир танка, вспомнивший беспросветное свое детство, грязь, безработного отца и голод, голод, голод... Хоть и верно - рудименты, да, но не любил Поппендик жирных котов.
 - У меня плохое предчувствие, командир. Приказы командования не обсуждают, но я уверен, что произошел сбой. То, что приказом обеспечиваются первитином водители танков мне понятно. Но полагаю, что был расчет на то, что мы проломим оборону русских за три дня. А уже идет пятый.
 - И?
 - Ты пробовал эти стимуляторы? - внимательно, словно строгий учитель, уставился на начальство очкарик.
 - Нет.
 - Это очень мощный психостимулятор, командир. Сидеть на психостимуляторе, и не непрямом, как орех кола, а на таком мощном - первое время все хорошо - прекрасно, сила бьет фонтаном, жрать не хочется совершенно, не спишь, и не хочется. Ловкий, быстрый, агрессивный, неутомимый, остальные вокруг - в сравнении как сонные черепахи. Но потом нарастает усталость. Потому что никакие стимуляторы не заменяют сна и отдыха. Ты берешь силу взаймы у организма, как кредит у жадного банкира. Поэтому с третьего дня, а то и раньше ты начинаешь ходить, как под наркозом. Приткнулся к стенке и глаза сами закрылись, но тут же и открылись, а уже кошмар успел просмотреть и весь в поту.
 - Ты так говоришь, словно по себе знаешь.
 - Знаю. Жрал эту штуку неделю, экзамены надо было сдать экстерном. Сужу и по себе и по другим студиозусам, моим приятелям. Так вот дальше вкус ко всему теряется, нарастает раздражительность и даже соседу по пустякам можно устроить гадость - а все из-за того, то он как бы медленно ответил или долго что-то делал и даже просто потому, что не нравится. Похоже?
 Поппендик молча кивнул. Заряжающий грустно улыбнулся и продолжил:
 - Теперь о печальном. Кредит организму придется отдавать с процентами. Большими процентами. С пятого дня нарастает число ошибок, причем грубых и даже позорных для опытного человека. Кстати, первитин начинает плохо действовать - закинул в брюхо таблетку, а он , плод фармацевтики, не действует, как сначала! Это бесит. Потом подействует, но медленнее и хуже. Кстати, наш танкист может, видя такое замедление действия, дополнительно закинуться и наступит передозировка. А дальше выбор жесток и суров - или танкист свалится и заснет, не взирая на обстановку, в любой позе, даже как лошадь - стоя, или дело дойдет до психоза. От отсутствия сна. В любом случае у нас будут хлопоты и проблемы - неважно, уснет ли почтенный Гусь во время боя или подставит нас бортом под пушки.
 - Больно ты умный. Штабникам, наверное, не хуже тебя все известно - пробубнил с набитым ртом невзрачный радист. Он был самый молодой и глупый в экипаже.
 - Они вряд ли гоняли танк в боевых условиях неделю под первитином - хмуро возразил Поппендик. Его воображение тягостно поразила мрачная перспектива мертвого беспробудного сна водителя во время атаки.
 - Приказ был отдан из предположения трех дней боев. Все пошло наперекосяк, сроки сорваны, вполне могли просто забыть изменить этот пункт, да и новые приказы надо готовить ежедневно, медслужба зашивается, пошел поток раненых. А изменение поведенческих реакций нашего водителя налицо - профессорским тоном ответствовал очкарик.
 - Что предлагаешь?
 - Прошу отправить меня на ротный рапорт. Могу уступить эту почетную обязанность тебе, доложив вот сейчас по команде - строго уставился на начальство заряжающий.
 - Нет уж, иди сам, могут возникнуть вопросы по ощущениям от первитина, а у меня не будет ответов - мудро решил фельдфебель Поппендик. Ему не хотелось получать от ротного лавры "самого умного". Что-то говорило ему, что шансов на успех этот рапорт не будет иметь, когда рядовой танкист указывает штабникам на их просчет - радости офицеры не имеют никакой. Да и пока дойдет вся эта информация до верхов, да пока изменят этот пункт в приказе - пройдет как минимум несколько дней. Надо повнимательнее следить за Гусем.
 
 Повторять опыт отцов, вернувшихся с той войны калеками - очень не хотелось. Правда, фюрер твердо обещал, что раненые солдаты не будут брошены государством и действительно, те инвалиды, кого знал сам фельдфебель, получали и костыли и протезы быстро и без проволочек и вполне посильно по деньгам, да и пособия на потерю трудоспособности были неплохи и на работу таких брали с охотой, сейчас в воюющем Рейхе работы было много для всех и рук не хватало.
 Холодком протянуло сырым по спине, когда вспомнил нищих калек, украшенных боевыми наградами и продающих спички. Безрукие, безногие, сидящие обрубленными туловищами прямо в уличной грязи, слепые, с закрытыми грязной тканью развороченными уже нечеловеческими лицами. Сильное детское впечатление. Он тогда не понимал, что торговля спичками просто прикрытие от придирок государства, запрещавшего нищенство, вот и вуалировали вроде как торговлей. А за коробок спичек давали добрые люди поболе, чем коробок грошовый стоил. Только мало было денег у добрых, а богатые, пролетавшие мимо на роскошных лакированных авто этот человеческий мусор и не замечали вовсе. И им было плевать на прошлые заслуги, на потускневшую боевую сталь "Железных крестов" и бронзу весомых ранее медалей, на подвиги и самопожертвование. Все муки героев, весь труд, все старание людей Второго Рейха - все зря, все выродилось в жирование паскудной человеческой плесени. Ничего, теперь Третий Рейх не проиграет войну! Калеки получат заслуженное! А богачей мы все же прижмем после победы. Главное - чтобы Гусь не уснул во время боя. Сейчас это - главное.
 Хи - ви (нем. Hilfswilliger, желающий помочь) Лоханкин, водитель грузовика снабжения службы тыла немецкой танковой дивизии.
 Этот ужасный мир в который раз глубоко оскорбил тонкие чувства интеллигентного человека. Окружавшая его мерзость бытия была нестерпимой, постоянно приходилось заниматься всякой омерзительной работой, которая мешала мыслить о том, как ему - Лоханкину - не повезло в жизни и - особенно с местом рождения. Окружающее быдло относилось к интеллигенту, как к бесполезному и бессмысленному лентяю, а по примитивности своей не понимало, что уже за одно то, что он - интеллигент, размышляющий о судьбах мира и своей роли в этих судьбах, его надо кормить и холить. Вместо этого от него постоянно хотели чего-то странного, что он выполнять не хотел и не мог, а быдло злилось и истекало ядом, что постоянно выражалось в грубых нападках и насмешках.
 С началом войны все стало еще хуже, а потом Лоханкина призвали и отправили, как образованного человека, на должность писаря в тыловой склад, откуда он был выперт очень скоро торжествующим быдлом.
 - Как у тебя могло получиться, что 8+7 = 12, а??? А здесь 1644 - 1540 = 367??? Как ты такое наворотил??? Что молчишь, идиот??? - патетически орал пузатый и наглый завсклада, которому доложили, что в выписанных накладных концы не сходятся с концами категорически. И новодельного писаря вытурили в шею.
 Лоханкин страдал от грубости почти физически, а придирки и издевки преследовали его постоянно. Вместо того, чтобы дать ему мыслить о себе, окружающие требовали все время какие-то глупости, зачем-то надо было чистить эти ужасные сапоги, пришивать какой-то дурацкий подворотничок, помнить, какая нога левая, а какая - правая и заправлять нелепую койку. До войны настолько интенсивно работать как-то не пришлось, вокруг были все же интеллигентные люди, понимавшие тонкую душу мыслителя о себе, теперь все изменилось ужасно.