Американский пирог
— В смысле — строгий вегетарианец. Он не ест ни мяса, ни…
— Я знаю, кто такие веганы, — прервал я, но все равно чувствовал себя круглым идиотом. На ее тарелке лежали остатки салата. — Так ты что, тоже на диете?
— Я? — улыбнулась она. — Как бы не так.
— Докажи. — Я разломил свой бутерброд и протянул ей половинку. Она съела все до последней крошки и облизала пальчики.
— Боже, как вкусно, — сказала она, разглядывая ладонь, — похоже, я крепко проголодалась.
— Хочешь и вторую половинку? — Я протянул ей остатки бутерброда, но она покачала головой. Муж-веган вряд ли мог быть серьезным соперником, и в душе у меня снова зацвела надежда. Хотя, может быть, это расцветало вожделение. Но, как бы это растение ни называлось, его аромат был силен, как запах соуса карри с чесноком. Я все думал, есть ли у меня еще шанс, или ее сердце осталось на Диком, Диком Западе.
— Ну что ж, предварительное испытание ты прошла. А как насчет стопроцентно невегетарианского ужина в эту пятницу? — Я произнес это совершенно непринужденно, скрестив руки на столе. — Съешь ли ты отвратительную, изобилующую холестерином жареную рыбу с жирным соусом, квашеной капустой и печеным картофелем?
— Такое подают лишь в одном заведении, — заключила она, чуть приподняв брови, — «Озеро Сентер-Хилл».
— Угадала, — подтвердил я, — в ресторане Бадди у лодочного дока.
— Даже не знаю. — Она закусила палец, явно терзаясь сомнениями; я никак не мог понять, в чем загвоздка: в холестерине или в предполагаемом спутнике. Во всем, что не касается детских инфекций, стрептококковых ангин или кожных высыпаний, я начисто лишен интуиции. И главной загадкой являются женщины. Фредди по-прежнему покусывала палец.
— Фредди, — окликнул я, — что скажешь?
— Идем. Сто лет не ела рыбу у Бадди, — и она взъерошила свои стриженые волосы. Вот оно: ее фирменное пренебрежение к красоте и лоску!
Уйдя из больницы, я отправился на кладбище. Зимой там особенно хорошо: холодное, открытое всем ветрам плато, с круговым обзором. Обычно меня никто не спрашивает, зачем я туда хожу, но, если кто вдруг полюбопытствует, я отвечу: «Послушай, я ведь южный парень, а южане чтут своих предков». «Предки!» — изумится собеседник и представит себе бессчетные поколения Маннингов и Джексонов. Пока отец не перебрался во Флориду, я думал, что и его здесь похоронят. Теперь-то стало ясно, что его многочисленные жены этого не допустят, так что мама вновь обречена на одиночество, он и при жизни-то никогда не был рядом. Когда подошло время отдавать сына в детский сад, она предпочла растить меня дома. Мы с ней много гуляли и порой заходили на кладбище, где копались мисс Минерва и девочки Мак-Брум. Они выпалывали сорняки и расставляли цветочки в пластмассовых стаканах, нагруженных щебенкой.
Маму уже тогда интересовали мертвые, хотя, впрочем, живые занимали ее гораздо больше. Она разрешала мне подбирать бездомных кошек, попугаев с перебитыми лапками, черепашек, питавшихся помидорами, и лягушек, которые выпрыгивали из обувной коробки, забивались под кухонную раковину и квакали там все лето напролет. После смерти Келли мы остались втроем: Чили, Марта и я. Теперь же я единственный Маннинг в телефонном справочнике Таллулы. Порой мне кажется, что я уже сирота, хотя отец и звонит мне раз месяц из Тампы. Зимой он постоянно шлет ящики апельсинов и мандаринов, завернутых в мятую зеленую бумагу. Думаю, мне не хватает семьи, но родственников на заказ не штампуют. Либо у тебя есть тетки и кузины, либо — извини.
Неожиданно среди деревьев замаячила женщина в светлом кожаном пальто и красном шарфе. Ее спина казалась совершенно бескостной, круглой и мягкой, словно тело кита. Когда она разогнулась, я понял, что это Минерва Прэй. Я пробежал мимо дюжины надгробий и, запыхавшись, подошел к ней. Она подняла глаза и явно удивилась.
— Мисс Минерва! — воскликнул я. — Никак это вы?!
— Я, а то кто же? — Она сунула руку в карман и вытащила нитяные перчатки. — Решила глянуть, не сдул ли ветер цветочки моего Амоса. Но цветочки на месте.
— Думаю, вы замерзли, — сказал я, — может, подвезти вас домой?
— Вот уж не откажусь. — Она натянула перчатки. — Спасибо тебе, дорогой.
Я подал ей руку, и она оперлась на нее. Даже сквозь перчатки ощущалось, что ее пальцы мокрые и холодные, как свежеразмороженные куриные грудки.
— Ходил проведать маму, мой мальчик? — спросила она.
— Да, мэм.
— Что ж, молодчина, Джексон. Прочие-то молодые не особо вспоминают мертвецов.
— Да, мэм.
Пару минут мы молча шагали. Затем она произнесла:
— Я тут давеча испекла шоколадный торт. Шоколад-то ты любишь, Джексон?
— О да, мэм. Еще бы.
— Что ж, могу угостить тебя кусочком. И чашечкой горячего кофейку в придачу. Торт я испекла по журналу; по средам там всегда печатают превосходные рецепты. Вот только все журнальные кушанья надо сперва попробовать.
— Я с удовольствием попробую ваш торт, — заверил ее я.
От мысли, что я снова увижу Фредди — второй раз за день! — сердце у меня так и подпрыгнуло. Правда, она могла решить, что я ее преследую, но я настолько ошалел от любви, что мне уже было все равно. А если мы с ней не встретимся, я, может быть, буду есть той же вилкой, которой недавно ела она.
ФРЕДДИ
Когда Джексон пригласил меня на ужин в «Озеро Сентер-Хилл», я едва не отказалась. Разумеется, не из-за ресторана — он в Таллуле своего рода легенда: здание из стекла и кедра, которое словно плывет по воде, соединенное с пристанью сваями, а также вереницей доков и лодочных сараев с рифлеными жестяными крышами. Кухня там четырехзвездочная, ее расхваливают во всех туристических проспектах. Все блюда готовятся по южным рецептам и на вкус просто пища богов. В тамошних оладьях резаный лук и кукурузная мука смешаны в единственно верной пропорции. Квашеная капуста хрустящая, сладкая и терпкая. Мясо откормленных кукурузой телок маринуется в особом соусе Бадди и жарится в гриле. Свежих окуней и форелей обжаривают, фаршируют или же тушат в сливочном масле и лимонном соке. Картошку пекут с луком и чесноком. Секрет успеха этого заведения — в свежих продуктах и опытных поварах: там работают пожилые женщины, знающие все тонкости местной кухни. Кроме того, с посетителями изо всех сил любезничают крутобедрые официантки, в массе своей крашеные брюнетки.
И все же, несмотря на воспоминания о пленительных рыбных лакомствах, я волновалась. К этому озеру я питала смешанные чувства и в тот момент пыталась обуздать негативные. Да, там я провела одну из самых кошмарных ночей в своей жизни, но ведь там же научилась и плавать. Я твердила себе, что озеро — это всего лишь скопление пресной воды, а не хранилище радостей и бед.
Мы подъехали к доку, и Джексон припарковался на холме. Спустившись в док по сотне бетонных ступенек, мы прошли по шаткому веревочному мостику. Я успела замерзнуть, так как сдуру надела коротенькое платье, чулки и туфли на каблуках, найденные в огромной гардеробной Джо-Нелл. В результате я дрожала как лист. Январские вечера в Теннесси бывают очень промозглыми; это еще одна особенность, которую я успела забыть. Джексон обнял меня. Солнце за деревьями еще не село, а луна уже начинала всходить. Мы прошли мимо лодок, гулко протопав по деревянному настилу. В конце дока какой-то мужчина в резиновой куртке намывал борт своей лодки шваброй. Его переносной приемник был настроен на канал ретро: до нас донеслась песня Джорни «Крошка, это сильнее меня».
Пеннингтоны обожали лодки, и за мамино недолгое замужество с Уайаттом мы часто ходили на Сильвер-Пойнт посмотреть, не обокрал ли какой-нибудь вандал их яхту. Но в плавание нас не брали. Мы не умели даже барахтаться по-собачьи, так что Уайатт не желал заводить для нас мотор. Нам разрешалось лишь сидеть на пристани и болтать ногами в зеленой воде. Помню, как я с завистью смотрела на Джексона и Чили Маннингов, которые возвращались на пристань загорелые и оживленные, прокатавшись весь день на водных лыжах. Да я бы что угодно отдала тогда за такие приключения!