Американский пирог

— А сколько ему сейчас? — Я все поднимала и опускала свой стакан с чаем, и на столике образовались влажные круги.
— Семьдесят один год.
— Да он просто живчик!
— Думаю, его поддерживает тестостерон. Хотя, если честно, отец уже староват для игр с медсестрами. — Он нагнулся над столом и похлопал меня по руке. — Сердце у него неважное. По правде говоря, миокард уже вконец износился. В прошлом году ему сделали шунтирование, но, по-моему, отец вот-вот окончательно загонит свой моторчик.
Я не нашлась, что ему ответить, и просто уставилась на его руки, на плоские розовые ногти и волоски, что курчавились на пальцах, точь-в-точь как у Чили Маннинга. Мне пришло в голову, что гены значат немало, куда больше, чем многие считают. Вполне возможно, что Джексон — тоже сердцеед.
— Отец всегда был ловеласом, — произнес Джексон, словно читая мои мысли. Он охватил мое запястье большим и указательным пальцами. — Возможно, отчасти из-за этого мама так легко сдалась и даже не попыталась побороться с раком.
— Ты винишь отца в ее смерти? — спросила я вдруг, покосившись на него. Вышло слишком резко, но, раз уж я открыла рот, надо было продолжать. — Считаешь, что рак возник от волнений из-за его интрижек?
— Не знаю. — Он наморщил брови. — Теперь, вспоминая ее, я прекрасно понимаю, какой издерганной она была. И очень несчастной. Думаю, ей стоило уйти от него, но в те времена женщины так не поступали. Я любил ее больше всех на свете, но отец был с нею холоден.
Я снова не знала, что сказать. Мне пришло в голову, что она все-таки ушла от доктора Маннинга: ведь смерть в каком-то смысле тоже уход, причем самый бесповоротный. Но мне не хотелось философствовать об умерших родственниках. Затем я вдруг подумала, что оба мужчины, которых я любила, росли без матери и оба никогда не уезжали из родных мест. Это о чем-то да говорило, причем скорее обо мне, чем о них. В конце концов я подняла глаза:
— Сэм тоже потерял мать. Она утонула в заливе Томалес.
— Сэм? — Джексон выглядел озадаченным. — Это твой муж?
Я кивнула, и Джексон отвел взгляд в сторону. Мне вдруг захотелось рассказать ему про миссис Эспай, но я сдержалась. Она погибла задолго до того, как мы с Сэмом познакомились, но он рассказывал, как в конце сороковых она завоевала бронзовую медаль по плаванию на Олимпийских играх. В ней было что-то от девочки-скаута. Она никогда не врала и славилась безжалостной прямотой. Когда подруга спрашивала ее: «Я кажусь очень толстой в этом платье?», она отвечала «Да». Миссис Эспай выполняла все свои клятвы: от зарока плавать каждый день до обещания хранить верность «пока смерть не разлучит». Она утонула в заливе во время одного из своих утренних заплывов. Эта женщина свято верила, что должна быть в идеальной форме ради мистера Эспая, хотя, видит бог, он не из тех, кто начал бы поглядывать по сторонам. Поскольку ее тело так и не нашли, Эспай решили, что его унесло течением в открытый океан и засосало в печально знаменитый треугольник, где на серферов и байдарочников то и дело нападают акулы.
Мне показалось, что Джексон вздохнул с облегчением, когда к нам подошла официантка с огромным подносом в руках. Она расставила перед нами дымящиеся тарелки с жаренной на углях форелью. Головы у рыбин были отрезаны, хвосты — подвернуты внутрь, а все блюдо украшала петрушка и морковная стружка. Зеленый салат с бледными зимними помидорами был полит французским соусом. На печеном картофеле, обильно сдобренном маслом и сметаной, лопалась кожура, обнажая нежное пюреобразное нутро. У самого локтя Джексона она поставила красную пластиковую миску с булочками и кукурузными лепешками.
— Кофе? — спросила она у Джексона, и он, подняв брови, поглядел на меня. Я улыбнулась и кивнула.
— Да, пожалуйста. Два кофе.
Официантка ненадолго исчезла. Вернувшись, она поставила на стол две звякнувшие о блюдца чашечки. В белом фарфоре дымящийся кофе казался совсем темным.
— Думаю, отец — просто дитя своего времени, — произнес Джексон, — он был врачом еще до появления «Медикеар», в те времена, когда доктор мог сделать что угодно и никто бы не стал лезть к нему с вопросами. В бытность его студентом медсестры городской больницы были обязаны вставать при появлении доктора.
 
Он рассмеялся и откинулся назад.
Я начала открывать баночки со сливками. При всем уважении к Джексону должна сказать: его отец был странным субъектом. Долгие годы возни с больными и увечными притупили его чувства, и он походил на человека с атрофией вкусовых рецепторов, который посыпает все, что ест, огромным количеством соли и перца. Его внимание могло захватить лишь что-то вычурное, вроде яркой чернильной кляксы в идеально чистой комнате. Мисс Марта была истинной красавицей. Я часто видела ее в библиотеке, куда она заходила за порцией свежих бестселлеров. У нее был точеный нос и выступающие скулы, белокурые волосы, постриженные длинным каре. Она носила очки для чтения и золотые часики на изящном браслете, всегда поставленные на десять минут вперед. Ее гардероб состоял из льняных платьев кремовых тонов, которые чуть морщились, когда она садилась. Мне казалось, что Чили женился на воплощенной элегантности, но в глубине души его тянуло к дешевкам: платиновым блондинкам с выщипанными бровями и отбеленными зубами: к женщинам, красившим веки в тон своим ядовито-зеленым костюмам и наносившим на ресницы целые тонны туши; к «сиренам», что украшали волосы диадемами и пахли дешевой парфюмерией. Почему-то его сердце было уязвимо только для тех красоток, на которых даже подлинные драгоценности кажутся безвкусными побрякушками, купленными в дешевом универмаге.
— Итак, — произнес Джексон, взявшись за вилку, — как долго ты еще будешь в городе?
— Похоже, я тут застряла, — мрачно ответила я, — сегодня утром говорила с агентом из местного бюро путешествий. Он сказал, что можно добраться до Ла-Паса, но не до Герреро-Негро. Оказывается, выехать из Мексики куда проще.
— Ну разумеется. В Мексике важно иметь полезных знакомых. Когда я сам был в Мехико… — Внезапно он изменился в лице. Глядя на что-то за моей спиной, он медленно поднялся с места.
— Джексон? — окликнула я его. Но он уже бежал к столику за нами, где лысеющий толстяк в красном свитере отчаянно хватался за горло. Лицо толстяка стало серовато-сизым. На его тарелке лежал недоеденный бифштекс, а красный соус растекался по жареной картошке. Рядом с ним суетилась женщина с седыми, залитыми лаком волосами и хлопала мужа по спине.
— Откашляйся, Уолтер, — кричала она, — хорошенько откашляйся!
Я встала, уронив лежащую у меня на коленях салфетку. Джексон бросился к толстяку и сильно ударил его промеж лопаток. Это не помогло. Тот все таращил глаза и искал руку жены, по ошибке хватая рукав. Джексон обхватил бедолагу сзади за талию, словно обнимая или силясь удержать, сжал кулаки под грудиной и рванул вверх. Сперва ничего не произошло. Лицо толстяка уже совсем посерело, а губы приняли синеватый оттенок. Джексон сделал еще один рывок, послышался какой-то звук, и из горла толстяка выскочил кусочек мяса.
— О господи, — ахнула жена, глядя, как ошметок пролетел через весь зал. Стоявшая в том конце официантка подняла злосчастный кусочек и уставилась на него. Толстяк захрипел и судорожно вдохнул. Закрыв глаза, он прижал руку к сердцу. Его лицо все еще оставалось серым, но щеки уже начинали розоветь. В ресторане было тихо, почти как в церкви. К их столику сбежалась целая толпа, и все с напряженным вниманием следили за происходящим. Кто-то окликнул Джексона.
Сквозь толпу пробилась хорошо сложенная брюнетка, не сводившая с Джексона изумленного взгляда. На ней было голубое платье, а шею обвивал легкий шарфик. Все еще сидевший на стуле толстяк уставился было на нее, но затем просиял и обернулся к Джексону.
 
— Я жив, — прохрипел он.
— Еще бы, — отозвалась брюнетка. Она улыбнулась и поглядела на Джексона. — Повезло вам, что доктор решил поужинать именно здесь.
— Доктор? — захрипел толстяк, округлив глаза.