Сельская учительница
Упоминание о «Соломотрясе» покоробило Анатолия Викторовича, ему даже хотелось прикрикнуть на хозяина дома: «Замолчи!..» А тот, ничего не замечая, простодушно продолжал:
— «Соломотряса» у нас, как огня, боятся. Валентина Петровна острым словцом, как гвоздем, пришивает. Бедовая, вся в отца, в Николая Сергеевича.
— Странно, что только сейчас отец нашел дочь, — заметил Борозда.
Хозяйка усмехнулась.
— А что тут странного, алименты теперь на нее не платить, сама зарабатывает.
— Не мели глупости! — строго предупредил Подрезов. Супруга порой жаловалась ему на директора — и такой, и сякой, выговор объявил… Председатель не обращал на это внимания. Больше того, он даже был уверен, что если на работе люди не спорят, все у них идет гладко, без сучка и задоринки, значит, они просто не уважают друг друга, не умеют работать.
Оставшись наедине с Анатолием Викторовичем, Подрезова говорила:
— Вы не слушайте председателя, он далек от школьной жизни и ничего не смыслит в нашем деле. Непорядков много в школе. — И она талдычила и талдычила о непорядках, о плохом руководстве директора. — Зорич хитрый, — продолжала словоохотливая хозяйка, — он и раньше знал, что Майорова его дочь, потому и защищал всегда, а ведь учительница она, прямо сказать, никудышная. Это дружок директорский Карасев прислал сюда Майорову… Теперь Зорич кричит на всю деревню — доченька, любимая. Хорошо кричать, когда выучило государство и в дом привело готовенькую. А раньше Зорич дочери даже копейкой не помог, в детском доме росла… Первую жену бросил, а здесь на другой женился. Вот он какой человек… А Майорова? И драки из-за нее были, и гулянки у себя дома с учениками устраивала. Да вы поговорите с Каваргиной, председателем местного комитета, — советовала хозяйка. — Валерия Анатольевна человек честный, правду любит. Я приглашу ее. — Не дожидаясь его согласия, Подрезова побежала за Каваргиной.
Провожая Борозду в Михайловку, Иван Трифонович напутствовал:
— Тряхните-ка там как следует!
И Анатолий Викторович старался — «тряс». Он был рад, что зашел ночевать к председателю. Сведения учительницы Подрезовой многое прояснили…
Минут через десять пришла Каваргина. Догадливая хозяйка скрылась в другой комнате — пусть наедине поговорят.
— Извините, Валерия Анатольевна, что беседуем с вами не в официальной обстановке, но это, по-моему, даже лучше. Расскажите мне просто, как человек человеку, о школьных делах, — попросил Борозда. — Мне кажется, в школе не все ладно, — добавил он.
— Школа как школа, звезд не хватаем с неба, — уклончиво отвечала Каваргина. Хотя Подрезова уже успела проинформировать, что Борозда настроен против директора и Майоровой, но она относилась к Серафиме Владимировне с недоверием, не то, чтобы считала ее легкомысленной, а просто чересчур спешившей с выводами и заключениями. Сама она говорила о том, что не ошибается только тот, кто ничего не делает, что Майорова слишком молода и ей можно простить всякие дерзости, что директор не ангел, как и все прочие… Каваргина была хитрее Борозды, и ей без особого труда удалось выяснить, с каким настроением приехал инструктор. «Его настроение — это настроение райкома», — подумала она и теперь без колебаний бросила на чашу весов свой заветный блокнотик с привязанным огрызком карандаша. Пусть знает директор, что у Ракова нет желания уходить из школы, что должность завуча по производственному обучению их вполне устраивает.
В руках Борозды неожиданно оказались неопровержимые факты, о которых никто даже не подозревал. И все протокольно-точно: тогда-то Зорич говорил то-то, тогда-то Зорич отверг решение месткома, тогда-то прикрикнул на педагога, который попытался критиковать его, и т. д. и т. п. Борозда сиял: он выполнит наказ Ивана Трифоновича!
— Как же местный комитет мог допустить такое? — для порядка упрекнул Каваргину Анатолий Викторович.
— Не сумела, моя вина, — самокритично ответила та.
В комнате появилась Подрезова с чайником.
— Чайку прошу, дорогие гостечки, — напевно предложила хозяйка, подмигивая Каваргиной — молодец, мол, я все слышала. — Директором назначить бы Марфу Степановну, — осторожно посоветовала она за столом.
— Как смотрит на это местный комитет? — обратился Борозда к Каваргиной.
— Местком не решает… Но Марфа Степановна могла бы повести дело по-другому…
В школу нередко приезжали комиссии, инспекторы, но вели они себя по-иному: ходили на уроки, потом разбирали их, просматривали учительские планы, ученические тетради, классные журналы. Словом, делали то, что нужно, что приносило несомненную пользу. А действия Борозды, окруженные таинственностью, вызвали недоумение и разноречивые толки. Борозда приглашал в директорский кабинет не всех, а по какому-то непонятному выбору: то долго беседовал с Кузьмой Фокичем Раковым, то пригласил учителя пения Садкова. Наконец, очередь дошла и до Лопатина. Листая тетрадь с протоколами школьных партийных собраний, он осуждающе качал головой: секретарь Лопатин шел на поводу у директора, всегда поддерживал его предложения, не выступал с критикой.
— Как объяснить это, Михаил Корнеевич? — допрашивал Борозда.
— Мы делали одно дело и одинаково мыслили.
— Но позволь, позволь, в чем же заключалась руководящая роль партийной организации? Ты притупил партийную бдительность, Лопатин, позволил директору творить, что ему захочется. За это по головке не гладят. Партия за это строго взыщет! — пригрозил он.
— Прошу, товарищ Борозда, не разговаривать со мной от имени партии, вы всего-навсего инструктор райкома! — разгоряченно бросил Лопатин.
Это было слишком! Лопатин разбередил самую больную, никогда не заживающую рану Анатолия Викторовича: он всего-навсего инструктор… Но погоди, погоди, этот инструктор еще покажет себя и ты пожалеешь о своих словах. Борозда с упреком говорил директору:
— Партийная организация школы допустила непростительную ошибку, избрав секретарем молодого и неопытного коммуниста Лопатина. Да и предмет он ведет второстепенный.
Директор возразил:
— Мы считаем, что одной из ведущих дисциплин является труд, потому и избрали преподавателя труда Лопатина секретарем парторганизации. Насколько мне известно, коммунисты довольны его работой.
Пропустив эти слова мимо ушей, Борозда поинтересовался:
— Говорят, в годы войны вы служили в полиции на оккупированной врагом территории. Это соответствует действительности?
Николай Сергеевич помрачнел. Никогда и никто не напоминал ему о прошлом. Здесь, в Зареченском районе, еще при Рудакове он был восстановлен в партии, сюда же по запросу военкомата пришло документальное уведомление о награждении его, Зорича, орденом Отечественной войны второй степени. Вскоре Николай Сергеевич получил и этот орден вместе с медалями «Партизану Великой Отечественной войны» и «За победу над Германией». Он бережно хранит эти с запозданием врученные награды. Стерлись, выветрились из памяти те дни, когда его незаслуженно осудили, когда на него смотрели, как на врага. Забыто все, и вдруг этот Борозда напомнил…
— Да, по заданию партизан я служил в полиции, — жестко ответил он. — Разве это имеет отношение к нашим делам?
— Нет, я к слову поинтересовался вашим военным прошлым.
— Позвольте и мне к слову поинтересоваться вашим военным прошлым.
— Я выполнял ответственную хозяйственную работу в районе, — вынужденно и зло ответил Борозда, и опять за свое: — Говорят, вы второй раз женаты.
— И это соответствует действительности, — сдержанно ответил Николай Сергеевич. — Мне кажется, товарищ Борозда, что кто-то из нас чего-то недопонимает. Я, например, никак не возьму в толк — вы приехали школу проверять или меня допрашивать?
— В школе работают люди, и райкому не безразличен их моральный облик, райкому не безразлично лицо руководителя! — жестко бросил инструктор.
И директор с горечью увидел, что дело принимает серьезный оборот, понял, что заведующий районо Карасев не зря говорил: трудно защищаться, оправдываться, даже если ты прав. У проверяющего на руках — примеры, факты… Особенно возмутило Николая Сергеевича то, что, кроме всего прочего, доносчики использовали даже самую большую радость его — встречу с дочерью.