Желтый металл

— Скажите, гражданка Окунева, откуда у вас все эти деньги? Советский гражданин может иметь любые деньги, но иногда ему приходится объяснять источник их происхождения. Вам понятно это?
— Да.
— Тогда объясните.
— Эти деньги принадлежат моему мужу, — ответила Антонина.
— Почему же они хранятся у вас, когда ваш муж живет в Сендунах?
— Он счел нужным так поступить.
— А почему он решил так сделать?
— Не знаю.
— Вы спрашивали его об этом?
— Не помню. Наверное, спрашивала.
— А вы пользовались этими деньгами?
— Немного.
— Говорите правду, — строго заметил следователь. — На движении вашего счета видно, что вы широко пользовались деньгами.
— Я не помню. Я очень взволнована.
— Хорошо. Еще раз предупреждаю вас: не лгите следствию. Подумайте перед тем, как ответить на следующий вопрос: а кто вносил деньги на каждый из этих шести счетов в сберкассах?
— Я вносила, — ответила Антонина, сообразив, что этот факт могут легко проверить в сберкассах.
— Откуда вы брали деньги?
— Давал муж.
— Каждый раз давал?
— Каждый раз.
— Вы хотите сказать, что вы брали деньги из рук мужа и несли их в сберкассы?
— Да.
— Вы утверждаете это?
— Да.
— А где был ваш муж?
— Здесь.
— Он не мог быть каждый раз и здесь и в Сендунах. Когда он последний раз приезжал в С-и?
— В августе.
— Точнее: с какого по какое число?
— Я не помню.
— Но по всем этим книжкам вы не делали взносов в августе. Последний взнос вы сделали в июле. Где был тогда ваш муж?
— Он... — Антонина замялась и спешно выдумала: — Он присылал деньги.
— Опять неправда, — упрекнул Нестеров. — Скажите, когда и как он присылал вам деньги?
— Я не помню, — спряталась Антонина.
— Ай-ай-ай! — не удержался прокурор. — Как плохо, как все плохо!
Окунева оглянулась с испугом на прокурора.
— Да, очень плохо, гражданка Окунева, — согласился с прокурором Нестеров. — Вы лжете и стараетесь запутать следствие. А скажите, вы часто получали посылки?
— Иногда.
— От мужа?
— От мужа.
— А больше ни от кого не получали?
— Я не помню.
— А сегодня от кого была посылка?
— От мужа.
— От мужа, от Александра Ивановича Окунева?
— Да.
— Но там значится другой отправитель. Что это значит?
— Не знаю, — опять тщетно спряталась Окунева.
— А что было в предыдущих посылках?
— Материя, валенки, — припоминала Окунева, стараясь связать растерянные мысли и хоть немного сообразить, как отвечать. Она ощущала невыносимую тяжесть, сердце сжималось, в висках болело от напряжения. Что сказать, что выдумать, чтобы отвести беду от себя?
— А золото бывало в посылках? — спросил Нестеров.
— Я не помню.
— Как? — удивился Нестеров. В его удивлении была деланность, заметная только ему. — Вы не помните?
— Не помню.
— Хорошо, гражданка Окунева, идите, вспоминайте, — закончил допрос Нестеров.
— У меня нет вещей, — сказала Окунева.
— Напишите в камере заявление, перечислите нужное вам, и я разрешу получить из ваших описанных вещей все, что можно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
С утра до ночи и бессонной ночью подследственный думает о своем деле, восстанавливает в памяти все обстоятельства, обдумывает каждое слово, сказанное следователем. Так или иначе, и, конечно, в меру своих сил, подследственный сосредоточен на одном — и в этом его сила.
Но подследственный не знает, не может знать, что́ и сколько уже известно следствию, — в этом его первая слабость.
Он не может, он не в силах мысленно встать на место следователя и решать за него, — в этом его вторая слабость.
Он склонен к самообольщению и боится посмотреть фактам в лицо, — это третья слабость.
И он слишком заинтересован в своем деле, слишком заинтересован в своей личности, — такова четвертая его слабость, самая опасная из всех: «Чужую беду руками разведу, к своей — ума не приложу».
Нестеров умел наблюдать, как до какого-то предела преступник строит хилые стены самозащиты для самоутешения. Потом слабеет, сдается, признается. Но до настоящего признания еще очень далеко, а до настоящего раскаяния, если оно и наступит, и того дальше.
 
Подследственный изобретает увертки в меру своих сил и своей морали. Следователь наблюдает и собирает улики.
Сомнений в виновности Антонины Окуневой не было. Допрос ее, в сущности, подтвердил больше, чем требовалось, и Нестеров знал уже, как эта женщина будет вести себя дальше.
По заявлению он разрешил выдать Окуневой из ее описанного имущества все необходимое: белье, постель, полотенца, подушку, одеяло, платки, верхнюю одежду. Нестеров заметил, что мать ничуть не позаботилась о дочери, оставшейся одной и без средств к существованию. Нелли Окунева пришла домой, когда кончался обыск. Нестеров видел девочку.
На следующий день, утром, он улучил время и забежал в дом Окуневой. Все вещи, включенные в опись, были снесены в одну комнату и опечатаны. Нелли оставили вторую комнату с кроватью и личными вещами девочки. Нелли не было. Она в школе, как объяснили курортники, арендовавшие половину дома. Находившаяся в их пользовании мебель Окуневой вошла в опись и была оставлена жильцам под сохранную расписку. Больше они ничего не знали. Адрес школы Нестеров получил у соседей.
В школе Нестеров рассказал директору и классной руководительнице об аресте матери Нелли Окуневой.
— Ах, как же она будет учиться! — огорчилась руководительница. — Окунева одна из лучших учениц!
Нестеров узнал, что Нелли девочка очень замкнутая, строгая, развитая не по годам и что близких подруг у нее нет. Дисциплина безупречна, по всем предметам отличница. Поэтому школа не интересовалась семьей этой ученицы: считали, что дома эта девочка имеет «все условия».
Нестеров сказал, что разговор о Нелли лучше оставить в секрете, хотя к следственной тайне он отношения не имеет. Его отлично поняли, но директор возразил:
— Дети все равно все узнают.
— Да. Но нужно оказать поддержку девочке.
Его заверили, что так и было бы сделано.
— И без предупреждения, — резковато сказала руководительница.
— Вот это особенно хорошо, — согласился Нестеров.
Классная руководительница догнала Нестерова на улице:
— Простите, одно слово...
— Да?
— Вы могли меня не понять.
— В чем?
— Я неловко выразилась. Мне больно за Нелли, а вам могло показаться, что я нехорошо отношусь к вам.
— Это бывает, — усмехнулся Нестеров.
— Нет же, не потому, — оправдывалась классная руководительница. — Жалко Нелли, — повторила она. — И потом, почему вы подумали, что нам нужно напоминать о таких простых вещах?
— Бывает, что приходится и напоминать, — опять усмехнулся Нестеров. — Мы считаем, что лучше напомнить, чем промолчать.
— Я вас понимаю, извините меня. Я уважаю вашу форму.
— Очень рад. Я тоже очень уважаю нашу форму.
...Вечером Нестерову удалось застать Нелли. Она была не одна. На подоконнике сидел юноша, такой крупный, что сначала он показался Нестерову взрослым мужчиной.
— Мне нужно сказать вам два слова, Нелли, — обратился к девочке Нестеров.
— Она несовершеннолетняя, ее нельзя допрашивать, — сказал юноша.
— А я и не собирался, — добродушно возразил Нестеров. — И не думал даже. Мне хотелось бы знать, что Нелли хочет делать дальше?
— Буду учиться, — ответила Нелли как об очевидной вещи.
— Это хорошо, — согласился Нестеров. — А на что вы будете жить?
Быть может, этот вопрос и обсуждался до прихода Нестерова. Юноша хотел что-то сказать, но Нелли мягко остановила его:
 
— Не нужно, Серго, подожди минутку, — и ответила Нестерову: — Я буду работать и учиться.
— А вы не думаете поехать к бабушке, к дедушке?
— Я их не считаю родственниками, — сорвалась Нелли. — И никогда туда не поеду!