Психей (СИ)
«Походка твоя, Психей, – само желание, заставляет вскипать мою кровь при одном на тебя взгляде. Бедра твои — само совершенство, так и манят меня спрятанным между ними, обещая неземное блаженство. Хочу вкусить твои соки и заполнить до краев своими! Хочу сделать тебя навеки своим!».
Психей охнул и спрятал в смущении лицо в ладонях, а потом не выдержал и взмолился:
— Где ты? Явись же ко мне, покажи себя! Зачем изводишь меня?
— Хорошо, — сразу же ответил невидимый. — Я приду к тебе сегодня ночью, но с одним условием: ты никогда и ни при каких обстоятельствах не должен пытаться меня увидеть. Ставни должны быть крепко-накрепко закрыты, чтобы ни один луч Селены не мог нас увидеть. Попытаешься обмануть меня и зажжешь светильник — потеряешь навсегда.
Согласился с таким условием Психей, хотя и странным показалось ему это. Весь день он провел как на раскаленных углях, маясь и томясь ожиданием и надеясь получить хоть какой-нибудь ободряющий знак. Но невидимый возлюбленный оставил его мучиться в одиночестве, до ночи так и не обнаружив себя.
***
Настал вечер. Укрыла землю своим черным бархатным покрывалом богиня Ночи, Нюкта и взошла на небо бледная Селена-Луна, но не видит ее дрожащий от страха и возбуждения Психей: лежит в спальне за наглухо закрытыми ставнями, натянув одеяло до подбородка, ругает себя за несдержанный язык и ждет своего возлюбленного. Наконец, в спальне раздались легкие шаги и ложе прогнулось, принимая на себя тяжесть еще одного тела. Ночной гость тотчас же приник к Психею, заставив того судорожно вцепиться в покрывало от вжимающегося в бедро чужого возбуждения.
— О, Психей, милый, не надо меня боятся! Я никогда не сделаю тебе больно, — прошелестело в ночной темноте. Пальцы провели в знакомом движении по его лицу и мягко склонили к себе, а теплые улыбающиеся губы накрыли рот. Томен был поцелуй невидимого, тягуч и сладок, словно мед. Помедлив немного и словно бы спрашивая разрешения, он осторожно раздвинул языком губы царевича и проник внутрь. Он подразнивал Психея, то углубляя поцелуй, будто желая разом заглотить его, а то удаляясь и едва касаясь, заставляя юношу тянуться вслед за лаской, подобно тому, как цветок тянется вслед за солнцем. Тот и не заметил, как руки сами по себе вскинулись на шею любовника, стремясь прижать к себе еще ближе, и сам он прильнул к нему весь, с жаром целуя в ответ.
Ночной гость откинул в сторону теперь лишь мешающееся покрывало и принялся выводить кончиками пальцев неспешные узоры на его коже, особенно долго задерживаясь на животе. От этих чувственных, нежащих движений у Психея внутри взметнулись и запорхали сотни огненных бабочек, и он едва слышно застонал. Его любовник навис над ним и зарылся лицом в его волосы, жадно вдыхая их аромат, а затем принялся ласкать лицо и шею царевича, перемежая жгучие поцелуи с легкими укусами.
Поначалу Психей немного робел, а затем сдался и расслабился: ласки любовника были нежны и искусны, он лелеял и боготворил его тело, трогательно заботясь лишь об его удовольствии. Он предугадывал его желания и играл на нем с уверенностью, подобной той, с которой Психей заставлял звучать свою флейту: исторгая из него звуки, которые тот и не думал, что может издать, заставляя умолять и отчаянно желать большего, ввергая почти в безумие своими мучительно-сладкими пытками. Психей без остатка отдался наслаждению, позволив волне удовольствия полностью накрыть себя. Пока, наконец, несколько раз излившись, он не уснул в изнеможении на плече возлюбленного.
========== 4. Юноша с фрески ==========
В следующую ночь всё повторилось по новой и, если они не занимались любовью, то говорили о ней, без устали твердя о своей страсти и обожании и заверяя друг друга в вечной верности и силе чувств. Психей с восторгом кинулся открывать для себя тело возлюбленного, заставляя теперь того охать и вздыхать. Из-за непроглядного мрака он чувствовал себя подобно слепцу, узнающему мир на ощупь, и тем сильнее был вынужден полагаться на ощущения своих пальцев и губ. Приободренный, царевич решил пойти в своих ласках дальше: он спустился по телу любовника вниз чередой поцелуев и, устроившись между его ног, взял в руку горячее восхитительно-твердое естество возлюбленного. Психей немного робел, не вполне представляя, что делать дальше, так что теперь был даже благодарен темноте. Однако его смущение, оказывается, прекрасно видели:
— Ну же, смелее, поласкай его ртом, это не трудно. Да, не красней ты так!.. Правда, с алеющими щеками ты мне еще больше нравишься.
Психей склонил голову, провел несколько раз кончиком трепещущего языка по макушке члена, налившегося в его руке еще сильнее от этой нехитрой ласки, а затем, решившись, взял в рот. Он старался повторить то, что делали с ним накануне и что он мог вспомнить из марева собственного удовольствия. По всей видимости получалось неплохо. Наградой ему стали такие стоны, что Психей и сам не заметил, как увлекся. Вкус любовника оказался сладок и приятен, и Психей был готов ублажать его так и впредь, с жадностью принимая в себя его соки. Он даже изрек, гордясь своим внезапно прорезавшимся поэтическим даром:
— Воистину, на вкус ты, как нектар, который пьют в своих чертогах олимпийские боги.
Тот лишь весело рассмеялся и притянул к себе, целуя.
***
Поначалу они проводили ночи лишь за ласками. Иногда любовник вводил свой тяжелый член меж крепко сжатых ног юноши и, нависая над ним на локтях, резко вбивался в него. Они тогда, казалось, были крепко впаяны друг в друга, и Психею очень нравилось это ощущение. И всё же чего-то не хватало: Психей желал полностью слиться с возлюбленным, желал, чтобы его взяли по-настоящему. Он подавался вперед бедрами, раскрывался, закидывая ноги на поясницу любовника и надеясь заполучить его в плен своего тела. Но ничего не выходило: тот явно не торопился.
Он постепенно обучал Психея искусству любви: щедро одаривая ласками и острыми ощущениями и открывая источники головокружительного удовольствия в собственном теле, о которых тот и не подозревал, что они существуют. Ночь за ночью он поднимал своего возлюбленного на всё новые высоты удовольствия и взял его, как садовник спелый налившийся плод, лишь когда посчитал, что тот полностью созрел. И это было столь прекрасно и пронзительно, что Психей даже расплакался.
Насладившись друг другом, они обычно отдыхали, прижавшись и поглаживая друг друга, и неторопливо разговаривали. Говорил, в основном, Психей, делясь историями о детстве, сестре, родителях, а любовник слушал, иногда вставляя вопросы. На все попытки царевича выспросить что-либо о нем самом или его прошлом, или семье, он отвечал уклончиво, а если Психей продолжал настаивать, то и недовольно… Психей даже не мог добиться от того его настоящего имени.
— Но как же мне тебя тогда называть? — почти в отчаянии спросил он.
— Некоторые называют меня Лучником. Можешь и ты так меня звать.
Но всё же то, что больше всего мучило, Психей смог выяснить почти сразу:
— На той скале, это ведь был ты? Я не успел даже поблагодарить тебя за спасение от смерти.
— Нет, то был мой друг — западный ветер, Зефир. Но об этом его просил я, так что можешь благодарить меня, — шутливо добавил он.
Психей прильнул к его губам долгим поцелуем и, снова опустившись на плечо, взял того за руку и стал сплетать их пальцы.
— Скажи, а на фреске нарисован в самом деле ты?
— На самом деле.
— А… А кто тот юноша, который… который с тобой?
— Ну, вот уж к нему тебе точно не следует ревновать, — рассмеялся Лучник. — Он уже должно быть трис… три года, как умер. Да и интересовал он меня каких-то пару недель… я сейчас даже и не вспомню, как его звали. О нем шла слава, как о прекрасном художнике, вот я и завел знакомство. Это он изобразил меня… ну, и себя тоже.
— А… он тоже жил здесь?
— Нет, он пробыл здесь ровно столько, сколько ему потребовались для росписи стены. Мне захотелось разбавить превосходность помещений м-мм… некоторой несовершенностью.