Анти-ты
– Мне тоже было плохо, прямо как тебе. Наверное, как тебе, – поправилась она. – Я ненавидела себя и уже какое-то время подумывала о суициде. Не могу сказать, что у меня была прям депрессия, к врачу я не обращалась. Просто после разрыва я обнаружила, что вторую неделю не мою голову и не выхожу из дома. И тогда я начала вести такие списки, чтобы доказать себе: мне надо двигаться и делать хоть что-то хорошее. Я вела их пару месяцев, и мне действительно стало намного лучше.
В этом разница между мной и Ивой. Для Ивы важно быть хорошей, во всех смыслах, начиная от вычищенной квартиры и йоги и заканчивая каким-нибудь волонтерством в выходные. Для меня важно быть… никакой. Да. Никакой. И иногда смешной.
– Можешь оставить их себе.
Я не сильно верю, что это мне чем-то поможет. Откровенно говоря, я атеист в области саморазвития. Не верю в книжки из разряда «помоги себе сам», не говоря уже об этих «инстаграм»-курсах по личностному росту. Разумеется, я не против системы «Ешь, молись, люби», но только не в «Инстаграме». Это вызывает одно лишь раздражение. Будто весь мир пытается вопить мне в ухо: вокруг все замечательное, все зависит только от тебя, ты можешь измениться по щелчку пальцев благодаря чьим-то постам. Жизнь куда жестче.
– И что мне с этим делать?
Ива пожала плечами. Не знаю, что мне нравится в Иве больше: она сама или ее Аспергер. Прекрасно, что у Ивы есть медикаментозная причина наплевать на меня. Дана, например, моя бывшая лучшая подруга, устроила бы терапевтический вечер с вином и речами на тему, какие все уроды, а я – д’Артаньян. Давно мы с ней не общались.
– Что хочешь. Вдруг это поможет.
– Я могу даже сжечь это во имя сатаны?
Ива опять думает, прежде чем рассмеяться.
– Да. Возможно, это лучшее применение моим хорошим делам.
Я запихнула блокнот в рюкзак, все еще не понимая, что конкретно мне с ним делать. Ива сидела над своим детищем, тезисным планом большой работы о «постструктуралистском анализе юмора» с трепетом и волнением, словно смотрела вскрытие трупа, вглядывалась в свой документ. За все время нашего знакомства я много раз задавалась вопросом: почему она со мной общается? Ива была родом из параллельной реальности, далекой и таинственной. Она лишь раз открылась передо мной, в первый день нашей дружбы, а все остальное время скромно приподнимала занавес, чтобы случайно выбросить оттуда какой-нибудь факт. Ранняя юность в модельном бизнесе, травматичные отношения, поступление в вуз. Я только урывками видела ее красивых подруг и их извечный бессмысленный small-talk, видела худощавых парнишек с философского факультета ВШЭ, с которыми она общается неведомыми терминами, а потом надевает улыбку и идет к кому-нибудь посимпатичнее. Порой мне казалось, что Ива двигается в этом мире с грацией пришельца, существа высшего порядка, словно с того мема про мозг, изучая и ощупывая действительность вокруг.
Единственное, что ее волновало, – это научная работа о юморе. Она все никак не могла сузить тему. Если в начале года она писала только о таких комедийных приемах в малой визуальной комедийной форме, как «вайны» и «тик-токи», то теперь отрывки из ее диссертации, которыми она заполняла нашу переписку в «Телеграме», больше походили на замысловатую сложную энциклопедию юмора или на один большой прикол. Мы с Гариком такой заумный бред называли «категория: постструктуралистский анализ текстов песен гр. Serebro». Ива уходила в это с головой и с каждым днем напоминала бледную тень своей научной статьи. Если раньше она тратила время, чтобы над чем-то рассмеяться, то теперь сразу лезла в заметки на телефоне, чтобы записать новую гениальную мысль о метаиронии.
Мне есть с чем сравнивать. У меня было разное окружение. В стендап-клубе более или менее зрелая тусовка, двадцать семь плюс, остатки компании Пупы и Лупы, Ивино окружение, ребята до двадцати пяти. Я неожиданно заметила, надеясь сделать это шуткой, что чем они моложе, тем громче рассуждают. Гарик назвал это «напыщенной интеллектуальностью» и обосновал тем, что шаткая самооценка двадцатилетних направлена только на то, чтобы как-то самоутвердиться за счет чего-то чрезмерно интеллектуального. Только двадцатилетние ходят на артхаус, к тридцатнику мы все будем пересматривать «Голый пистолет», а может, и «Горько», потому что устанем от всего умного, разочаруемся и не будем пытаться никого впечатлить.
Мы с Гариком долго разгоняли материал про интеллектуалов. Одна из шуток заключалась в том, что попади типичный интеллектуал-миллениал на викторину, он бы не смог ответить ни на один вопрос, а только цитировал бы Ролана Барта [18] и рассуждал о «серой зоне». Я хотела обсудить это с Ивой. Ведь это ее тусовка – разговоры о Жижеке [19] и Хайдеггере [20], темы, после которых у тебя точно не встанет. Как-то раз я слышала, как Ива с одним программистом пыталась нарисовать график слов «легендарность» и «популярность» с помощью математической функции. Они оба перешли на громкий восторженный тон, будто пытались быть всеми услышаны, увидены и замечены, будто в конце рассчитывали на овации. Я же, когда пыталась осилить Славоя Жижека, который, как мне сказали, Бритни Спирс в области философии, в моей голове не было ни одной мысли, кроме: «О боже, я читаю Жижека, как бы при этом еще и не дрочить на себя, читающую Жижека».
Ива была еще не такой раздражающей, а вот ее тусовка, куда я вляпывалась совершенно случайно и всегда заменяла предмет мебели, казалась прайдом околоинтеллектуальщиков, где вместо перьев в заднице и блесток на теле были громкие слова о постструктурализме, «серой зоне» и почему-то всегда – абсолютно всегда – Холокосте. Со стороны создавалось впечатление, что они играют в какую-то замысловатую игру, но давно забыли правила и не хотели в этом признаваться. Замечала ли Ива бессмыслицу всего этого или действительно верила, что их разговоры в барах – это что-то важное, а не форма группового онанизма? Но я вряд ли когда-нибудь осмелюсь у нее это спросить.
Мы переждали ремонтные работы в кофейне, закрыли за рабочими дверь, вернулись в ее белую идеальную квартиру, которую она с заботой обставляла на мотив своих любимых журналов Kinfolk [21] подручными средствами из «Икеи». Она выбрала из сотни сортов чая какой-то подходящий, развернула свою чайную церемонию, где были даже пробковые подстаканники для чашек, и запустила на телефоне «Тик-ток», произнося то же, что и каждый раз:
– Во имя науки.
Мы часто так делаем. Можем видеться, сидеть у нее дома и даже не разговаривать – просто смотреть бесконечную ленту чужой тупости. Ива сидит с блокнотом и делает загадочные пометки, пока я просто над чем-то угораю.
Раньше я, как и все, скептично относилась к «Тик-току», воспринимая его только как дегенеративную сеть для танцующих подростков, которая участвовала в скандале, когда выяснилось, что среди пользователей оказалась куча педофилов. Потом я заразилась «Тик-током», как и многие. Самые лакомые, странные и смешные ролики я замечала в «Твиттере» или у кого-то в «сториз» «Инстаграма». Потом от скуки скачала приложение. «Тик-ток» стал засасывать. Я могла часами смотреть его. А потом и Ива стала подогревать мою зависимость постоянным обсуждением разных жанров.
– Ты заметила, что жанр социальных «вайнов» преимущественно мужской и соответствует определенным архетипам? История становления мужчины. На старте он неудачник, а потом успешный бизнесмен и почему-то ВСЕГДА с машиной. И, кстати, я видела в основном русский контент. В США есть жанр социальных «вайнов», ты в курсе?
– Привет. Я сделала подборку интерпретаций мема с закрытой дверью. Мне кажется, что есть какая-то взаимосвязь.
– Ты видела эти романтические POV [22]? Где тик-токер выступает в роли твоего парня, похитителя и тому подобное. Я подумала: может, это форма эмоциональной цифровой проституции? Где вместо эротики романтический контент. Это ли не странно?