Спецназовец. Власть закона
В паспорте гражданина любой страны мира написано, что паспорт является собственностью данной страны, а владелец документа находится под ее защитой. Это тоже правда – до определенного предела. И только наивный глупец, полагающий себя центром вращения вселенной и не видящий дальше собственного носа, может заблуждаться по поводу отдаленности этого предела. Быть под защитой родной страны – примерно то же самое, что быть под защитой папы и мамы. Тут все зависит от того, насколько силен и влиятелен папа и насколько убедительной (или напористой и громогласной, что зачастую оказывается намного полезнее) умеет быть мама в спорах с соседями, школьными учителями и родителями одноклассников.
Но даже американец, у которого самый сильный «папа» и самая крикливая «мама» на всем белом свете, вряд ли может всерьез рассчитывать, что его великая страна объявит войну другому государству и вторгнется на чужую территорию только затем, чтобы выручить своего гражданина из неприятностей, в которые его угораздило впутаться по собственному недомыслию или в силу каких-то иных, более уважительных причин. Обратившаяся к Ростиславу Гавриловичу дама была далеко не глупа и отлично понимала, что официальным порядком помочь ей не может никто. Дипломатические переговоры – дело долгое и непростое, особенно если речь идет о переговорах с засевшей в лесистых предгорьях бандой вчерашних каннибалов, именующих себя борцами за свободу и независимость от другой точно такой же банды чернокожих разбойников, провозгласившей себя законным правительством. А высаживать парашютный десант на другом континенте с целью найти и вернуть на родину полтора десятка погнавшихся за длинным долларом строителей никто не станет: росту международного престижа страны это никоим образом не поспособствует, результат такой акции непредсказуем, а затраты на данное мероприятие заведомо несоизмеримы с его конечной целью.
И тем не менее, все отлично понимая, Екатерина Андреевна Саранцева пришла к Ростиславу Гавриловичу и попросила о помощи. И, вникнув в суть проблемы, генерал Алексеев был вынужден признать, что эта приятная во всех отношениях дама мастерски загнала его в угол, заставив выбирать между двумя «не могу».
С одной стороны, он не мог ей помочь, не рискуя по самые уши увязнуть в крайне неприятной, могущей иметь самые скверные последствия для него лично истории. А с другой – не мог отказать. Потому что в не столь уж давние времена муж Екатерины Андреевны подполковник Саранцев, нарушив прямой приказ командования, поднял свою группу по тревоге, угнал «вертушку» и, превратив в дымящиеся руины два аула, отыскал и вывез к своим попавшего в плен в бессознательном состоянии, полумертвого от ран и пыток полковника Алексеева. Саранцеву это даром не прошло: он не только с треском вылетел из армии, но и отсидел в колонии строгого режима два с половиной года из тех восьми, что щедро отмерил ему самый гуманный в мире российский суд.
Мишка Саранцев свалял большого дурака, действуя по слегка устаревшему принципу: «Русские своих на войне не бросают». Позднее выяснилось, что в сожженных аулах не было никого, кроме чеченских боевиков и арабских наемников, а спасенный такой дорогой ценой и в нарушение приказа полковник Алексеев располагал воистину бесценной оперативной информацией. Те, кто спустя два с половиной года вызволил Саранцева из тюрьмы, приняли это во внимание – в отличие от тех, кто его туда засадил. Но все это в сложившейся ситуации не имело значения: поднимая своих ребят по тревоге, Саранцев мог только предполагать, как все обернется. Для него лично та история кончилась в меру погано – чего он, разумеется, просто не мог не предвидеть. То есть дурака он таки свалял, и теперь сделать то же самое предлагалось Ростиславу Гавриловичу – если, конечно, он не хотел навсегда остаться в собственных глазах трусливой мразью, не затрудняющей себя возвращением долгов.
Невеселые размышления генерала были прерваны появлением в дальнем конце аллеи Якушева. Спец шел, держа руки в карманах короткой спортивной курточки, своеобычной легкой, пружинистой походкой и с самым благодушным видом поглядывал по сторонам. Росточка в нем было без какой-то мелочи два метра; при соответствующем крутом развороте плеч и ширине грудной клетки его фигура не казалась громоздкой от переизбытка с трудом втиснутой в едва не лопающуюся по швам одежду мускулатуры. У него было телосложение скорее легкоатлета или волейболиста, чем борца. Когда-то он подавал надежды в таком несерьезном, с точки зрения генерала Алексеева, виде спорта, как фехтование, но с тех пор утекло уже очень много воды, и теперь, если Якушев брал в руки холодное оружие, на его кончике больше не было защитного колпачка.
Наверное, это было логично. Если бокс, как и большинство видов борьбы, ведет свое начало от обыкновенной уличной драки, то фехтование и стрельба – это виды спорта, представляющие собой не что иное, как окультуренное, облагороженное, остановленное на полпути убийство. Точный укол рапирой, как и попадание в яблочко, означает смерть противника, пускай только условную. Записаться в секцию фехтования или стрелковый кружок можно случайно; можно, наверное, даже достичь определенных успехов, не задумываясь о том, чем ты, собственно, занимаешься, чему в конечном счете учишься. Но процент тех, кого привела в этот спорт неосознанная тяга к победе над противником не через его физическое унижение, как в других единоборствах, а через быстрое, аккуратное, техничное убийство, наверняка достаточно велик. И Якушев, надо полагать, относился именно к этому сорту людей, о чем сам, скорее всего, не догадывался. Насколько было известно генералу, в армию этого чудака привели романтические бредни пополам с неразделенной любовью. Но романтика романтике рознь. Как там было в песне? «Шпаги звон, как звон бокала, с детства мне ласкает слух…» А потом: «Вжик, вжик – уноси готовенького!» Чертовски романтично.
В общем и целом все это была чепуха. Юношеская любовь прошла, дерево романтики облетело, обнажив корявый скелет голой, неприглядной сути, и Якушев стал тем, кем стал. Он был скверным солдатом, ибо слишком любил рассуждать и зачастую оказывался много умнее тех, кто им командовал, что в строю, мягко говоря, не приветствуется, но зато отменным воякой, получившим свою кличку Спец не за здорово живешь. Для работенки, которую имел на примете Ростислав Гаврилович, парень подходил, как никто другой, и это было единственное, что действительно имело значение.
Предмет размышлений Ростислава Гавриловича тем временем приблизился, окинул его быстрым взглядом, без приглашения уселся рядом на скамейку и светским тоном не без яду осведомился:
– Это вы продаете славянский шкаф?
Такое обращение лишний раз подтверждало правоту генерала: строевой офицер из этого остряка был, как из бутылки молоток, и гонять его по плацу означало попусту тратить время, нервы и казенные деньги.
– Надеюсь, когда ты постареешь и перестанешь быть таким красавчиком, как сейчас, рядом с тобой окажется кто-нибудь, кто вернет тебе мой должок, – сказал Ростислав Гаврилович.
– Виноват, – покаянно произнес Якушев. – Просто не сумел сдержаться. Нет, правда, вам бы еще в газете дырки для глаз прорезать – ну вылитый шпик начала девятнадцатого века!
– Даже в девятнадцатом веке до нашей эры далеко не все шпики были идиотами, – заметил генерал Алексеев. – Перейдем к делу или ты еще немного позубоскалишь насчет моей внешности?
– Виноват, – повторил Спец. – Что у вас стряслось?
– У меня? – демонстративно изумился генерал. – С чего ты взял?
Якушев лишь пожал плечами и красноречиво усмехнулся. Голова у него, как всегда, была на месте, и рассуждал он вполне логично. По служебной необходимости генералы вызывают майоров к себе в кабинет, а не назначают встречу с глазу на глаз в скверике, расположенном на приличном удалении от упомянутого кабинета.
– Ладно, умник, шутки в сторону, – сдаваясь, сказал Ростислав Гаврилович. – У меня действительно кое-что стряслось. И я должен сразу оговориться: то, о чем пойдет речь, – не приказ, а личная просьба.