Давай возьмем паузу (СИ)
Посадив Феникс на закорки, Хемсворт, изображая ретивого скакуна, вприпрыжку преодолел несколько метров от автомобиля до входа в театр, чем вызвал еще один приступ буйного хохота у маленькой актрисы. Зато Фрэнки, наблюдающий эту картину, выразительно закатил глаза: дескать — такой большой, а скачешь козлом. Но у Криса сегодня не было настроения обижаться на сопляка — с утра пораньше позвонил его агент и намекнул, что Нетфликс, кажется, подумывают о том, чтобы все-таки вернуть его во вторую часть Эвакуации. Так что настроение у Хемсворта было преотличное: если есть хоть малейший шанс вернуться в кино, он, Крис, потерпит несколько месяцев, изображая печального издателя на пыльной лондонской сцене. В конце концов постоять полтора часа, грея в руках бокальчик виски — разве это так сложно?
Оказавшись в репетиционном зале, Крис осторожно спустил девочку-актрису с закорок. И та, увидев сидящего в первом ряду и что-то сосредоточенно читающего Тома, бросилась к нему с радостным воплем:
- Дядя Том!!!
Если Криса сестры Браун обожали, то Хиддлстона они просто боготворили. Для Хемсворта оставалось загадкой, как этот угрюмый, вечно всем недовольный, немного рассеянный режиссер, похожий на занудного недотепу-профессора, смог так увлечь юных актрис. И ведь не сказать, чтобы Томас был так уж хорош в воспитании детей — в конце концов только посмотрите на его раздолбая-сынка! – но девочки буквально в рот Хиддлстону смотрели, чем и вызывали у Хемсворта некое подобие ревности.
Вот и сейчас Феникс взгромоздилась в кресло рядом с Томом, уставила на него свои огромные глазенки, взмахнула длиннющими пушистыми ресницами и затихла, внимательно слушая, что ей говорит режиссер.
Крис был глубоко убежден, что тот, кого любят дети — а дети обычно любят просто так, ни за что — так вот тот не может быть плохим человеком. Просто не может, и все тут. Значит, маленькая кукла увидела, почувствовала в Томе что-то такое, что тот зачем-то прячет от взрослых. По крайней мере от Криса. Он от Хиддлстона едва ли пару добрых слов услышал за все то время, что идут репетиции, и одно из этих слов было благодарностью за то, что Крис вступился за Тома перед его бывшим.
Ох уж этот его бывший! Что только Крис не делал, чтобы выведать, что же все-таки между ними произошло, от чего Том рядом с его задолбанной светлостью буквально себя не помнит то ли от страха, то ли еще от чего. Да так и не смог ничего узнать. Интернет стабильно выдавал ему только скупую официальную информацию, касающуюся профессиональной деятельности будущего графа Шрусбери.
Зоуи, даром что сама же сболтнула лишнего на церемонии вручения театральной премии, теперь молчала, как партизан на допросе. И как Крис не пытался разговорить актрису, мисс Эштон не желала колоться. Дошло до того, что однажды она обвинила Хемсворта в том, что он лезет не в свое дело, тем самым грубо нарушая прайвеси мистера Хиддлстона, и после этого Крис оставил ее в покое.
Он попытался было выудить хоть какую-нибудь информацию у Чарли Кокса. Даже решил коварно напоить его, пригласив-таки три дня назад в бар после окончания репетиции. Но дело кончилось тем, что Кокс оказался куда крепче Хемсворта в том, что касалось крепких алкогольных напитков. Выжрав чуть ли не бутылку виски в одного, Чарли погрузил Хемсворта, который едва стоял на ногах, в такси и даже сам сел рядом, чтобы выгрузить перебравшего коллегу возле его дома. Но так и не сказал Крису ни словечка о том, что же за история приключилась с их режиссером и чертовым аристократишкой.
Сейчас, вспоминая лицо дочери, когда она увидела, как ее отец, нетвердо стоящий на ногах, еле-еле доходит до диванчика в гостиной и падает на него, не удосужившись даже расшнуровать ботинки, Крису хотелось провалиться сквозь землю от стыда. А наутро девочка, глядя на несчастного папашу, жадно осушающего стакан воды с растворенной в ней таблеткой аспирина, тоном мученицы, которой в наказание за какое-то неведомое ей прегрешение приходится возиться таким отребьем, как Крис, сообщила ему, что он вчера являл собой весьма жалкое зрелище, а сегодня выглядит еще более жалко. И как ей, Индии, теперь жить с отцом-пьяницей под одним потолком? Дочь даже пообещала пожаловаться матери, рассказать ей, что беспутный отец себе позволяет — приползает домой под утро в безобразном состоянии. И это в то время как он запрещает ей общаться с весьма приличным молодым джентльменом, Фрэнсисом Буаселье, сыном знаменитого театрального режиссера между прочим.
И когда имя проклятого Хреаселье было произнесено, тогда только до Криса дошло, что его принцесса, его золотце, его маленькая девочка просто-напросто шантажирует его. Да мелкая паршивка банально издевается над похмельным папкой! Ну нет, такого Крис не потерпит!
Напустив на себя всю серьезность, на которую только был способен в этот момент, Крис пригрозил Индии, что если она забыла, как хорошая дочь должна чтить и уважать родного отца, то он ей с удовольствием напомнит, лишив на пару недель карманных денег, например.
Угроза подействовала — девочка замолчала, но все равно продолжала дуться на родителя.
И уж конечно похмелье виной тому, что Крис откровенно плохо провел в тот день репетицию. Хиддлстон даже не орал на него. Он просто велел Крису убираться вон из зала и не возвращаться до тех пор, пока пары алкоголя не выветрятся из его дурной головы.
Повздыхав, Хемсворт отправился домой. Но едва он переступил порог дома, в дверь позвонили. За дверью оказался курьер, привезший тот самый подфарник, который Крис заказал несколькими днями ранее и твердо намеревался поставить на Ягуар Хиддлстона.
Обрадованный тем, что может хоть как-то загладить плохое впечатление о себе, произведенное несвежим видом и отвратительной игрой, Крис подхватил коробку с подфарником, чемоданчик с инструментами и помчался в театр.
Он как раз заканчивал привинчивать новую деталь, как владелец Ягуара вышел из театра.
- Эй! А ну отойди от машины! – сходу набросился он на Криса, но увидев, что именно делает актер, пробормотал извинения:
- Прости, я не заметил, что именно ты делаешь, – виновато произнес Томас и уставился на Хемсворта, вернее на его руки, уверенно держащие отвертку.
Том на самом деле не без удовольствия наблюдал за тем, как работает Крис. Его руки, крепкие и проворные, так ловко управлялись с инструментом, что когда подфарник был на месте, а Хемсворт вытер ладони прямо о джинсы, Хиддлстон даже почувствовал некое разочарование. От того, что работа закончилась так быстро. Он бы и дальше смотрел, как Крис орудует отверткой. Хиддлстон буквально глаз оторвать не мог от чужих пальцев, и в голове режиссера, рассматривающего сильные руки своего актера, роились мысли, весьма далекие от автомобильной тематики. А когда Крис, закончив работу, самодовольно ухмыльнулся, сияя от гордости так, как будто бы он не подфарник заменил, а как минимум сконструировал баллистическую ракету, тогда Том напомнил себе, на кого он любуется: на этого чертового голливудского выскочку! И если тот заменил ему поврежденный подфарник, то это вовсе не делает его героем. Ведь по его же вине тот оказался разбит.
- Что я говорил? – довольно осклабился Хемсворт. – Что руки у меня растут оттуда, откуда надо, и что я умею ими пользоваться. Принимай работу, Хиддлс!
И он бесцеремонно похлопал Томаса по плечу. Тот брезгливо поморщился и дернул плечом, скидывая чужую руку, наклонился, рассматривая новую деталь, и уже хотел было поблагодарить Криса за то, что сдержал обещание и избавил Тома от обращения в страховую компанию и поездки в автосервис, как почувствовал, буквально кожей ощутил тяжелый взгляд Хемсворта. Том обернулся – так и есть: Крис, не стесняясь, пялился на его зад!
Проклятье!
Хиддлстон быстро отвернулся, желая только одного — чтобы актер не заметил, как от смущения у него щеки порозовели. И, справившись с эмоциями, вновь повернулся к Крису лицом. Протянул руку, несильно сжал протянутые навстречу пальцы. Пальцы, которые минутой назад так ловко орудовали отверткой, что у Тома все мысли были о том, как эти же самые пальцы могут…