У дьявола в плену

– Напротив, – сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, – мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.
– У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.
– Твои ступни меня не интересуют.
Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.
Маршалл сел в кресло у окна и стал внимательно за ней наблюдать.
Он был полностью одет. Единственной уступкой раздеванию был расстегнутый ворот рубашки.
– А ты разве не собираешься раздеваться?
– Тебе не терпится?
Она уже сняла кринолин и корсет и собиралась снять сорочку. Когда эта часть ее туалета уже сползла до колен, Давина посмотрела на Маршалла.
– У меня такое впечатление, Маршалл, что ты нарочно подстрекаешь меня словами, только для того, чтобы услышать, что я скажу в ответ.
– В таком случае ты меня не разочаровала.
Она сняла сорочку и осталась совершенно голой.
– Я никогда не считала себя слишком смелой или борцом с предрассудками. Я стала причиной скандала, но это случилось непреднамеренно. И когда я была девушкой, я даже в мыслях не могла себе представить, что могла бы быть дерзкой или наглой. Как странно, что я так изменилась за последние две недели. Как раз когда я оказалась на подступах к тому, чтобы стать приличной, почтенной матроной, я вдруг стала бесстыжей.
– Но не для мира, Давина. Если только ты не собираешься обсуждать с кем-нибудь то, что происходит в стенах этой комнаты. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.
– Почему же? Я не сомневаюсь, что слухи вокруг твоего имени будут в твою пользу.
Было странно видеть, как густо он покраснел. Давина поняла, что привела его в замешательство. Как же она жила без него?
Боже милостивый, что, если бы она уже успела выйти замуж за кого-нибудь другого? Например, упаси Боже, за Алисдэра? Она никогда не почувствовала бы к нему то, что чувствует к Маршаллу. Она никогда не испытала бы такого головокружительного ощущения свободы, какое дает ей каждый день общения с Маршаллом.
– Ты ведь позволишь мне делать все, что я захочу, не так ли, Маршалл? – спросила она.
Ее вопрос явно его удивил, но он все же переспросил:
– В каком смысле? Уточни.
– Например, если бы я пришла к тебе и сказала, что для меня очень важно, чтобы у нас в Эмброузе был пруд с лебедями, ты бы позволил?
В его глазах блеснули искорки смеха.
– Это твой дом, Давина. Если для тебя важны лебеди, как я могу тебе отказать?
– А платья? Могу я выписать в Эмброуз модисток, например, из Парижа?
– Предупреждаю, что это будет задача не из легких.
– А ящики с книгами?
– Нам понадобятся новые полки в библиотеке…
Неужели она сейчас расплачется? Нет, это будет выглядеть глупо, подумала Давина.
Она подошла к нему и, встав на колени возле кресла, в котором он сидел, взяла его руки в свои.
– Как тебе повезло, что ты женился на мне. Иначе тебе пришлось бы быть слишком великодушным и расточительным. – Она улыбнулась, поддразнивая его. – На самом деле я по натуре чрезвычайно бережлива.
– Значит, никаких лебедей и модисток?
– Только книги и обувь. Относительно них я чрезвычайно взыскательна, – призналась она.
Он высвободил одну руку и поднял пальцем ее голову, чтобы заглянуть в глаза.
– Значит, нам придется расширить библиотеку Эмброуза и найти пару вместительных шкафов для твоих новых туфель.
Потом он поцеловал ее, вполне по-дружески, но с намеком на что-то большее.
Она встала с колен. Он тоже поднялся, снял рубашку и начал снимать брюки. Не прошло и минуты; как он остался совершенно голым. Восхитительно голым.
А его инструмент – так это, кажется, называется – был великолепен.
– У тебя есть твой собственный обелиск, – сказала она, а он рассмеялся.
Она хотела прикоснуться и погладить руками этот завораживающий мужской орган.
Маршалл пристально наблюдал за ней, и от этого ее бросило в жар. Он смотрел на нее тем же голодным взглядом, каким она, без сомнения, смотрела на него. Неужели это Бог так распорядился, чтобы мужчина и женщина тянулись друг к другу, и их соединение в любви является естественным завершением?
– А размер одинаковый у всех мужчин?
Они оба все еще стояли не шевелясь. Их разделяло всего несколько футов, но это расстояние казалось им таким же большим, как шотландские вересковые пустоши.
– Или он пропорционален другим частям тела мужчины? Как, например, рука или нога?
– Значит, ты удовлетворена?
– Мне следует отвечать? Не сделает ли это тебя еще более невыносимым, чем победа в гольфе?
– Обещаю, что не буду невыносимым.
– В таком случае ты знаешь, что я удовлетворена, – сказала она. – Но ты не ответил на мой вопрос.
– Я понятия не имею, к числу каких мужчин я отношусь. Может быть, он немного больше, чем у других. Но я в этом не повинен.
– А он всегда в таком положении? Тогда каким образом он помещается в брюках?
Его улыбка становилась все шире, но в ней не было и намека на насмешку или издевательство. Она видела, что он доволен ее вопросами.
– Нет, не всегда. На него подействовало то, что ты стоишь голая.
Она покачала головой, словно отвергая правдивость его слов.
– Он был таким до того, как я разделась.
– Разговоры о нем тоже на него подействовали.
– Значит, можно почувствовать удовлетворение просто от слов?
Она подняла на него взгляд и увидела, что он очень внимательно на нее смотрит.
– Воображение действует на меня сильнее, чем слова. Когда я думаю о тебе, когда представляю, как вхожу в тебя, – уже это меня возбуждает.
– Первые несколько раз были не такими, как сейчас, – сказала она, приблизившись к нему.
– Это потому, что ты была невинна.
– Но на самом деле я уже не была.
– Была. И даже в большей степени, чем ты думаешь. Но если тебе не хочется считать себя невинной, можно сказать по-другому. Для тебя все это было внове.
– Что ты имеешь в виду?
– У тебя не было привычки общения со мной.
Он притянул ее к себе одной рукой. Его глаза были устремлены на ее грудь, но она не обращала внимания на то, что он делает, а положила руки на этот замечательный инструмент. Он был горячим и дрожал, словно понимая, что она рядом, и предвкушая неминуемое.
У нее перехватило дыхание, но она казалась совершенно спокойной.
– Любовники должны привыкнуть друг к другу, – тихо произнес он.
Маршалл направился к кровати, и она последовала за ним. Взобравшись на кровать, она опять протянула руку, и он не стал возражать, когда она обхватила его обеими ладонями, завороженная силой его возбуждения.
Давина сидела в конце кровати голая и почти не осознавала этого, пока его пальцы очень нежно не коснулись ее груди.
Он опустился на колени напротив нее. Она тоже встала на колени и положила руку ему на шею, запустив пальцы в его мягкие густые волосы.
Он начал приподнимать ее, пока она не оказалась прижатой к его груди. Когда она обхватила руками его плоть, он вздрогнул и задержал дыхание, но она рук не отняла.
Они были так близко, что их не мог бы разделить даже вздох. Но он не стал ее целовать, а предпочел устроить ее голову в выемку между шеей и плечом и стал медленно водить пальцами по позвоночнику.
Потом его сжатая в кулак рука заскользила по ее плечу и вниз по руке. По пути костяшки пальцев задели сосок, который тут же стал твердым.
– Маршалл, – прошептала Давина у самого его горла. Ее обуревали эмоции, от которых она совершенно ослабела. Его руки были повсюду. Он словно изучал ее, и она поняла, что он скоро будет знать каждый изгиб ее тела, каждую ямку и бугорок, каждую мышцу и косточку.
Медленно и с величайшей осторожностью он опустил ее на постель и в полном молчании вошел в нее, не отрывая от нее взгляда.