Атаман. Гексалогия
– Кто? – Купец вперился в меня взглядом.
– Купец Святослав Карпов. Доволен?
– Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.
– Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.
– Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?
– На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.
– Гляди‑ка, – взмахнул по‑бабьи руками купец, – на смотрины! А к кому?
– Не сказал Святослав.
– Чего же он – по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.
– Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.
Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.
За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:
– Дома!
– Что же ты людей пугаешь?
– Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета. Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды – видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?
Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй – из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по‑моему, из лиственницы. Коли так – сто лет простоит. Добротный дом.
Отворив ворота, купец заорал:
– Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!
Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это – проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке – корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.
– Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему сперва.
Лукерья поклонилась и протянула корец мне.
– Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! – Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.
Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял – как в школе на перемене. Ивана и меня провели в дом, в горницу.
Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села – как Мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей‑богу: не был бы участником – поверил бы.
Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобаи. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Хотя ранения у него и впрямь были серьезные: если бы не моя помощь, умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.
– Ну будет, будет! Перестань слезы лить. Видишь – живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, я ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.
Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и, понятное дело, кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом – на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:
– Небось, у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.
Сев за стол, сочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступила Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу: оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть куриную ножку, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.
Вот боец из него никудышный, трусоват, это я уже понял.
Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из‑за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает – отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.
Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки.
– За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.
Я попытался сказать ему, что денег много, потратил я меньше, но Иван был непреклонен.
– Какими деньгами можно измерить мою жизнь? Не только за еду, одежду и лошадей с тобой рассчитываюсь, жизнь свою я ценю дороже этого кошеля, помни.
Я поблагодарил Ивана. Глаза после дороги и обильной пищи слипались. Иван это заметил, крикнул прислугу, и меня проводили в отдельную комнату Постель уже была приготовлена, и, едва стянув сапоги и сняв одежду, я рухнул в постель и провалился в сон.
Но я еще не подозревал о широте души, хлебосольности и щедрости Ивана. Мы продолжали праздновать возвращение и на второй, и на третий день. Утром четвертого дня, страдая от головной боли после выпитого накануне, я взмолился:
– Ваня, друг мой! Не могу я больше пить и есть. Давай делом займемся.
– Так я делами уже занимаюсь: вчера корабль с Астрахани пришел с рыбой, сегодня с утра приказчики приходили, решал с ними, на какие суда ее перегрузить и куда доставить. Спрос большой – все‑таки первый корабль после зимы, соскучился народ по осетрине – не все копченую рыбу есть. А ты отдыхай.
– Ваня, не могу я бездельничать и пить праздно. Ты бы мне дело какое дал. Обещал ведь охранником взять. Не хочешь – скажи, я другое место искать буду или в Хлынов подамся.
– Хлынов? Хм. Мне по делам в Хлынов надо. Коли хочешь – сопроводи меня охранником до Хлынова. За хлопоты заплачу, а на месте решай вернешься со мной или останешься в вятских землях.
– Годится. Когда будем отправляться?
– Думаю, через седмицу. Ушкуй ведь собрать надо, соль повезем, а обратно, если все сладится, воск и мед.
Неделю я ходил по Нижнему, знакомился с городом, кремлем. Интересно – ведь все‑таки здесь через сто лет Минин соберет войско для отпора полякам и произойдет много значимых для России событий.
Кремль внушал уважение – каменные степы опоясывал тридцати метровой ширины ров. Поди‑ка, закидай его фашинами – пупок надорвешь. А еще мне понравилась отводная стрельница, стоящая отдельно от крепости, на другом берегу рва, и соединявшая крепость с городом каменным мостом, прямиком к Дмитровским воротам. Я осматривал круглые башни кремля и верил, что к ним приложил руку иноземец Петр Фрязин, как упорно говорили в городе. В кремле жило постоянное войско, учитывая близость вероломной Казани.
Незаметно пролетело время, и утром Иван объявил об отъезде. Нищему собраться – только подпоясаться. Вещами я не обзавелся.
На большом речном ушкуе Иван имел малюсенькую каютку на корме, мне же натянули полог на носу судна и выдали матрас, набитый соломой. Мягко, свежий воздух, немудреная, но сытная пища – прямо туристический круиз.
Я разговорился с Иваном.
– А чего же ушкуем соль везти? Это же крюк какой: вниз по Итилю, потом – Кама, Казань никак не минуешь.
Купец вздохнул.
– Татарва купцов уважает, плати тамгу – ну оброк такой, и хочешь – плыви, хочешь – с караваном иди, никто не тронет. Конный обоз собрать можно, только невыгодно.
– Почему?
– Я в ушкуе увезу больше, чем на телегах, с лошадьми – разорение одно на кормежке, а вода сама несет. Татей на дорогах много, охрана нужна. Чтобы груза много взять – телег много надо, стало быть, и охрана большая надобна, опять торговому человеку разорение. А ежели дождь пойдет? Неделю сидеть будешь из‑за дорог. Нет, Юра, рекою выгоднее и быстрее получается. Сразу видно – не торговый ты человек, не умеешь копейку считать.