Араб Пётр Великий

 - Ты, почитай, первый, а ранее тут бы ужо караваны стояли и ругались промеж собой. Бывало, и по зиме коггы приходили, да санями шли. Но то, в основе, с серебром за пухом. А кто и ждал, пока лёд сойдёт.
 - А ты сам-то до Новгорода ходил? - Спросил я лоцмана.
 - А то! Сколь раз и не упомню.
 Старик приплыл к нам как стемнело. Меня позвал вахтенный офицер, когда я уже спал. Накинув на себя овечий тулупчик, я вышел на палубу. Подмораживало. Апрель - ещё не всегда весна в этих широтах.
 Парусный ял прижимался к борту В яле сидело трое: старик и двое мужиков по моложе. Похоже, его сыновья.
 - Что надо, отец? - Спросил я.
 - Ух ты! По-нашему гуторит немец, - воскликнул старик, обращаясь к сынам. - Великая редкость. Лоцман мы! - Крикнул он уже мне.
 - На борт поднимешься? - Спросил я.
 - А то! Кидай верьву.
 - Спустите трап, - скомандовал я вахтенному.
 Трап спустили. Дед поднялся на палубу.
 - Пройдёшь в каюту? - Спросил я.
 - Пошли, коль не шутишь, - ответил дед осторожно.
 Мы прошли в мою капитанскую каюту, примыкающую к моим жилым апартаментам. Я попросил вахтенного подать чай с сухарями и через пять минут перед нами образовался стандартный для меня набор: чай, сахар, сухари, кружки.
 Слегка покачивало, но все емкости стояли в специальных самобалансирующихся отсеках врезанных в стол.
 Я взял чайник и налил в керамические кружки чай, не доливая выше половины и показал пример, отпив из кружки и прикусив колотый сахар. Отпил ещё. Потом бросил в рот сухарик и снова отпил.
 Дед, глядючи на мои ловкие манипуляции, сам сначала взял кружку, а потом осторожно лизнул сахар.
 - Матерь Божья! Цукер! - Запричитал он. - Кому скажу, не поверят.
 - А ты никому не говори, - рассмеялся я. - Лоцман, значит? - Спросил я, закидывая в рот очередной сухарь.
 - Лоцман, - сказал он, следуя моему примеру. - Матерь Божья, ситный сухарь. Это где же так живут?
 - Не везде так живут и не все, дед. Давай по делу! До Новгорода доведёшь?
 Мы сговорились с дедом Лымарем о цене в один золотой, и он согласился провести в Ладогу даже джонку.
 
 Я догадывался, что по Неве в Ладогу суда ходили.
 * * *
 - Вывесь на фонарный столб этот плат, - сказал мне дед, когда мы подходили к Орешку.
 Он достал из сумки и протянул мне кусок белой ткани
 - То знак добрый для крепости, чтоб не пуляли зазря.
 Я подозвал матроса и плат вывесили.
 - А если враг такой плат вывесит? - Спросил я.
 - Так... Это... Не водим мы сюда ганзу. Да и Тишка вперёд нас ушёл, упредить, что пойду и кого поведу.
 - Не водишь ганзу? А меня почему повёл?
 - Ты - не ганза, - сказал Лымарь.
 - А кто? - Удивился я.
 - Не знамо кто, но не ганза. Чо я ганзу не видел? С тех полушки лишней не возьмёшь, а с тебя я целый золотой слупил.
 - Так чего ж ты "незнамо кого" в Ладогу ведёшь? - Усмехнулся я.
 - Ты сам в Ладогу захотел. Я тебя не понуждал. Токма.... Сюда вход полушка, а выход - две.
 Мы как раз проходили крепость.
 - Что, не выпустят? - Спросил я с вызовом.
 - Каверзу чинить не будешь, выпустят. А пока дознание учиним.
 - Ты сам-то, что такой смелый? Ведь во власти моей.
 - То тебе мниться. Не ужо ли ты такой смелый, что без опаски служилого человека пленишь? - Усмехнулся теперь дед. - На службе я государевой. И вот тебе тому грамота. Разумеешь буквицы?
 Дед достал из сумки грамоту и передал её мне. Развернув её я прочёл:
 "Сим вверяется право досмотра и крепости любого чолна и его людишек государему человеку Лымарю Прокопу. За императора всея Русии дьяк Тимофей Пушкарь".
 На грамоте на красной шерстяной нити висела сургучная печать.