1Q84. Книга 1

Сколько Аомамэ размышляла над этим, она и сама не поняла. Когда задумываешься так глубоко, ощущение секунд и минут пропадает. И остается лишь мерный стук сердца. Скользя по Времени, как рыба по реке, Аомамэ успела заглянуть в самые разные уголки своей души. В хорошо знакомые комнаты — и давно позабытые чуланы. На уютные, залитые солнцем мансарды — и в подвалы, где ее караулила страшная боль. Откуда ни возьмись на нее сошел призрачный свет, и тело Аомамэ вдруг стало прозрачным. Она посмотрела на собственные руки — и увидела все, что за ними. Тело сделалось поразительно легким. И Аомамэ спросила себя: если твоей жизнью заправляют сбрендившие старухи-манипуляторы, если ты уже прозрачна, как стекло, а весь мир улетает к чертовой матери, — чего тебе еще терять?

— Я поняла, — сказала она. И, покусав губы, добавила: — Если чем-то могу помочь, я в вашем распоряжении.

Хозяйка опять дотянулась через стол и крепко пожала руки Аомамэ. С этой минуты их действительно объединили общая тайна и общая миссия. Как, возможно, и общее нечто вроде сумасшествия. А может, и сумасшествие в чистом виде. Но поставить диагноз Аомамэ уже не могла. В ее жизни, как и в хозяйкиной, было слишком много мужчин, которых они прикончили только потому, что те не заслуживали ни малейшего сострадания.



— С тех пор как ты убрала мерзавца в отеле на Сибуя, прошло слишком мало времени, — тихо произнесла хозяйка. Слово «убрала» в ее устах прозвучало так, словно разговор шел о выброшенной мебели.

— Через четыре дня будет ровно два месяца, — ответила Аомамэ.

— Два месяца — мало. — Хозяйка покачала головой. — Поручать тебе такую работу слишком часто я бы не хотела. Должно пройти не меньше полугода. Иначе твоя психика может не выдержать. Все-таки назвать эту работу обычной никак нельзя. Не говоря уже о том, что может встать вопрос: не странно ли, что мужчины, как-либо связанные с нашим приютом, то и дело умирают от сердечных приступов?

— Да уж, — чуть заметно улыбнулась Аомамэ. — Параноиков на этом свете хватает!

Хозяйка улыбнулась в ответ.

— Как ты могла заметить, я человек предельно осторожный. И на таких лошадей, как Шанс, Успех и Авось, стараюсь не ставить. Сначала я тщательно изыскиваю оптимальную возможность совершить все спокойно и без последствий. И только если четко вижу, что такой возможности нет, выбираю из этих лошадок. Но даже тогда стараюсь просчитать все мыслимые риски заранее. Изучаю окружающую обстановку, предугадываю случайные факторы, обеспечиваю все, что можно, заблаговременно — и лишь тогда поручаю тебе эту работу. Именно поэтому у нас пока все проходило гладко, согласна?

— Да, верно, — признала Аомамэ.

Все было именно так. Она являлась с приготовленным оружием в указанное место. Попадала в ситуацию, тщательно просчитанную заранее. Всаживала в мужской затылок иглу — всегда в одну и ту же точку. И, убедившись, что «клиент» успешно доставлен куда нужно, исчезала в тумане. До сих пор все срабатывало без сучка без задоринки, по блестяще выстроенной схеме.

— И тем не менее, — продолжала хозяйка, — тот, о ком я попрошу тебя позаботиться в этот раз, как ни трудно мне это говорить, — противник особо опасный. Рассчитать заранее, где и чем он будет заниматься, почти невозможно, непредсказуемых факторов — пруд пруди; боюсь, что такого тотального планирования ситуации, как до сих пор, я обеспечить тебе не смогу. Нынешний случай, скажу прямо, совсем не простой.

— Чем же он так непрост?

— Твой нынешний «клиент» — человек особого статуса.

— Какой-то политик?

Хозяйка покачала головой:

— Нет, не политик. Об этом мы еще поговорим отдельно. И продумаем план, как добиться того, чтобы тебя саму никуда не переправили раньше времени. Хотя, если честно, пока никакого успешного плана мне в голову не приходит. Обычные методы здесь не годятся. Прости, но я действительно не представляю, кого об этом просить, кроме тебя.

— Задание срочное? — уточнила Аомамэ.

— Нет-нет, особой спешки не требуется. Конкретные сроки и даты не поджимают. Но если тянуть слишком долго, появятся новые жертвы. А наши шансы на успех ограниченны. Кто знает, когда нам с тобой еще представится такая возможность?

На улице совсем стемнело, в «солнечной» воцарилось молчание. Интересно, взошла ли луна, подумала Аомамэ. Но оттуда, где она сидела, неба за окном было не увидать.

— Я расскажу тебе об этом случае все, что смогу, — прервала их молчание хозяйка. — Но сначала хочу, чтобы ты встретилась с одним человеком. Так что сейчас мы с тобой сходим в гости.

— Этот человек живет в вашем приюте? — догадалась Аомамэ.

Хозяйка сделала медленный и глубокий вдох, затем из груди ее вырвался еле слышный стон. В глазах появился странный блеск, какого Аомамэ еще ни разу у старушки не замечала.

— Ее привезли туда люди из нашей консультации полтора месяца назад. Первые три недели она не говорила ни слова. То ли от шока, то ли из внутренней потерянности, не знаю, но молчала как рыба. Мы знали только ее имя и возраст. Прежде чем попасть сюда, она хоронилась по вокзалам да станциям метро, откуда ее постоянно выгоняли. Три недели я пыталась бедняжку разговорить. Объясняла, как могла, что здесь ее никто не обидит, поэтому бояться больше не нужно. Но она уяснила это далеко не сразу. В конце концов начала говорить — но очень сбивчиво и односложно. И только теперь, собрав все обрывки ее речи воедино, я в целом поняла, что стряслось. Пересказывать это вслух очень трудно: перехватывает горло.

— Стало быть, очередной муж-садист?

— Хуже, — сухо ответила хозяйка. — Девочке всего десять лет.



Хозяйка провела Аомамэ через сад к низенькой деревянной калитке, отперла дверь. Пригнувшись, они выбрались на улицу и направились к приюту — деревянному строению по соседству. В старые времена, когда в богатых особняках работало много прислуги, именно такой простой люд и населял домишки вроде этого. В двухэтажном зданьице даже чувствовался некий стиль, но для сдачи за деньги оно уже слишком состарилось. А вот для женщин, которым некуда идти, — просто идеальная обитель. Несколько могучих дубов, раскинув широкие кроны, защищали здание со всех сторон. Парадную дверь украшал разноцветный витраж. Комнат всего было десять. Иногда дом почти пустовал, иногда заполнялся жильцами полностью, но в среднем пять или шесть женщин тихонько жили здесь, не выглядывая наружу. Сейчас свет горел в доброй половине окон. Время от времени откуда-то доносились крики грудного младенца. Но в целом домик окутывала такая пронзительная тишина, словно сам он затаил дыхание, боясь кого-нибудь напугать. Словно и не живут здесь люди. Огромный пес, немецкая овчарка, сидел на цепи у ворот. Почуяв гостей, он негромко залаял. Неизвестно, кто и как его этому обучил, но когда к дому приближались мужчины, он лаял громко, долго и яростно. Несмотря на это, сильнее всего пес был привязан к Тамару.

При виде хозяйки пес перестал лаять, завилял хвостом и жизнерадостно фыркнул. Наклонившись, хозяйка похлопала его по голове. Аомамэ тоже почесала зверюгу за ухом. Собака хорошо ее помнила. Умная псина. Которая почему-то обожает шпинат. Хозяйка достала ключ и отперла входную дверь.

— За девочкой присматривает одна из наших постоялиц, — сказала она. — Живет с ней в комнате. Насколько возможно, не отходит ни на шаг. Оставлять бедняжку без присмотра пока еще рискованно.

Все обитательницы приюта заботились друг о друге и делились тем, что с ними произошло. Таков был негласный устав заведения. Многим такая практика помогла восстановить израненную психику без какой-либо специальной терапии. Те, кто поселился раньше, объясняли новичкам уклад и передавали необходимые для жизни одежду и утварь. Дежуря по очереди, готовили пищу и прибирали в комнатах. Конечно, бывали и те, кто вовсе не хотел общаться и что-либо о себе рассказывать.

Таких обитательниц старались не беспокоить, оберегая их покой и одиночество. И все-таки большинство женщин сами желали облегчить душу и поведать о своей трагедии тем, кто пережил нечто похожее. В приюте запрещалось пить, курить и без разрешения приводить гостей, но в остальном — никаких особых ограничений.

Телефон и телевизор стояли в общем холле на первом этаже. Здесь же — старенькие диваны сразу на несколько человек и большой обеденный стол со стульями. Многие постоялицы проводили тут почти весь день. Телевизор, впрочем, смотрели редко. А если включали, то так, что звука практически не слыхать. Куда чаще эти женщины читали книги, листали газеты, вязали или совсем тихонько, полушепотом беседовали друг с дружкой по душам. Кто-то целыми днями писал картины. Совершенно фантастическое помещение. Словно некий иллюзорный, кратковременный коридор между реальностью и загробной жизнью, в котором даже свет меняет свою природу. И в ясный день, и в пасмурную погоду, и даже среди ночи — свет любого происхождения здесь выглядел одинаково нездешним. Всякий раз приходя сюда, Аомамэ казалась себе чужаком, бесстыдно проникшим туда, где быть не положено. Это место напоминало ей закрытый клуб «только для самых своих» — тех, чье одиночество не шло ни в какое сравнение с ее собственным.

При виде хозяйки три женщины, сидевшие в холле, тут же поднялись с диванов. На их лицах читалось глубочайшее почтение.

— Не нужно вставать, — сказала хозяйка. — Я только хотела поговорить с малышкой. Где она сейчас?

— Малышка Цубаса[49] у себя в комнате, — ответила одна женщина. На вид — ровесница Аомамэ. Прямые длинные волосы.

— Вместе с Саэко, — добавила другая, постарше. — Сюда ей спускаться, боюсь, пока трудновато…


— Ну, значит, еще немного? — ласково улыбнулась старушка.

Три женщины, не сговариваясь, кивнули. Что означает это «еще немного», никому из них объяснять было не нужно.



Они поднялись в комнату на втором этаже, и хозяйка попросила Саэко — маленькую неприметную женщину — ненадолго их оставить. Рассеянно улыбнувшись, Саэко вышла и, прикрыв за собой дверь, спустилась в холл. В комнате остались только Аомамэ, хозяйка и десятилетняя Цубаса. Все трое сели за небольшой обеденный стол напротив окна, задернутого толстыми шторами.

— Эта тетя — госпожа Аомамэ, — сказала хозяйка. — Она работает вместе со мной. Так что бояться не нужно.

Девочка взглянула на Аомамэ, сразу же отвела глаза и легонько, почти незаметно кивнула.

— А это — Цубаса, — продолжала хозяйка. — Сколько ты уже здесь, малышка?

Цубаса едва заметно покачала головой. Не знаю, мол.

— Шесть недель и еще три дня, — подсказала хозяйка. — Возможно, ты не считаешь. Но я считаю каждый день. И знаешь почему?

Голова девочки снова качнулась. Влево и вправо — на какой-нибудь сантиметр, не больше.

— Иногда всем нам нужно какое-то время, — объяснила хозяйка. — Но при этом очень важно его считать.

На взгляд Аомамэ, перед ними сидела самая обычная десятилетняя девочка. Ну, может, чуть выше своих ровесниц и слишком уж костлявая; грудь настолько худая и плоская, словно ребенок хронически недоедал. Вполне симпатичная, только на лице — ноль эмоций. Глаза — словно из матового стекла: сколько ни заглядывай, ничего не увидишь. Тонкие запекшиеся губы то и дело дергались, словно пытались сложить какие-то мысли в слова, но отчаивались на полдороге.

Хозяйка развернула пакет, достала небольшую коробку. На коробке изображались заснеженные горы Швейцарии. А внутри оказалась целая дюжина маленьких шоколадок различной формы. Хозяйка достала одну и протянула девочке. Еще одну дала Аомамэ, а третью отправила себе в рот. Аомамэ последовала ее примеру. Проследив за их действиями, девочка сделала то же самое. Какое-то время все трое сидели и молча жевали шоколад.

— Ты помнишь себя в десять лет? — спросила хозяйка.

— Прекрасно помню, — отозвалась Аомамэ.

В десять лет она пожала руку парню, которого поклялась любить всю жизнь. А через несколько месяцев у нее случились первые месячные. Это было время больших перемен. Она отдалилась от секты и решила уйти от родителей.

— Вот и я себя хорошо помню, — сказала хозяйка. — В десять лет я поехала с отцом в Париж, где мы провели целый год. Отец тогда работал дипломатом. Жили мы в старинных апартаментах недалеко от Люксембургского сада. Шел последний год войны, на вокзалах было полно раненых и изувеченных солдат. И совсем юных, и почти стариков. Париж в любое время года поразительно красив, но в моей памяти, увы, он остался городом, залитым кровью. По всем фронтам шли тяжелые окопные бои. Инвалиды, потерявшие кто глаз, кто руку, кто ногу, бродили по улицам, как заблудившиеся призраки. Перед глазами так и мелькали их белоснежные бинты да черные кресты орденов, прицепленных чьей-то рукой. А запряженные лошадьми телеги везли через город на кладбища все новые и новые гробы. Каждый раз, когда проезжала такая телега, прохожие на улице умолкали и старались не смотреть друг на друга…

Хозяйка положила руки на стол. Чуть подумав, Цубаса отняла от коленей ладошки и накрыла ими пальцы хозяйки. Старушка взяла девочкины руки в свои и крепко пожала. Как, наверное, пожимали руки отцы матерям, проводив глазами очередную телегу с гробами. Только не бойся, дорогая. Ничего не случится. Все будет хорошо.

— Каждый мужчина ежедневно производит по нескольку миллионов сперматозоидов, — сказала хозяйка. — Ты в курсе?

— Слышала. Хотя точного числа не знаю.

— Точней и я не скажу, но, в общем, число запредельное. И всю эту армию мужчины выпускают на волю за один-единственный раз. Однако у женщин число яйцеклеток, готовых к оплодотворению, весьма ограниченно. Знаешь сколько?

— Нет.

— За всю жизнь — не более четырехсот. Яйцеклетки не рождаются заново из месяца в месяц. Они взращиваются телом женщины с момента ее рождения. И, начиная с первой менструации, каждый месяц выходят из ее организма наружу, одна за другой. В этой девочке тоже хранится свой запас яйцеклеток. У нее пока месячных не было, и этот запас должен оставаться нетронутым. Его следует запереть надежно, как в сейфе, ибо главная его задача — обеспечить оплодотворение.

Аомамэ кивнула.

— Все основные разногласия между мужчинами и женщинами происходят из-за разницы их детородных механизмов. Если выражаться совсем уж физиологично, мы, женщины, живем для того, чтобы не разбазаривать ограниченный фонд своих яйцеклеток. И ты, и я, и этот ребенок — в этом мы все едины. — По губам старушки пробежала грустная улыбка. — Хотя обо мне, конечно, следует говорить в прошедшем времени…

Значит, я уже разбазарила около двухсот яйцеклеток, пронеслось у Аомамэ в голове. Примерно столько же пока остается во мне. И на каждой — нечто вроде таблички «Столик заказан».

— Только у этой девочки оплодотворения не случится уже никогда, — продолжала хозяйка. — На прошлой неделе ее осмотрел мой знакомый гинеколог. Ее яйцеклетки полностью разрушены.

Невольно скривившись, Аомамэ посмотрела хозяйке в глаза. Затем перевела взгляд на ребенка. Никаких подобающих слов в голову не приходило.

— Разрушены? — эхом повторила она.

— Именно так, — кивнула хозяйка. — Никакими операциями их уже не восстановить.

— Но кто же мог такое сотворить?

— Вот об этом нам ничего конкретного пока не…

— LittlePeople, — сказала вдруг девочка.





Глава 18

ТЭНГО