1Q84. Книга 2

— Скорее всего, сюда.

Несколько секунд Тамару бесстрастно разглядывал ее палец.

— Тогда бы я спросил: а зачем?

— Не хочу, чтоб меня поймали. Умереть не боюсь. И даже в тюрьме как-нибудь справлюсь, несмотря на все ее прелести. Но если меня схватят какие-нибудь маньяки и начнут пытать — вот это уже не по мне. Я никого выдавать не хочу. Вы меня понимаете?

— Думаю, да.

— Убивать людей или грабить банк я не собираюсь. Так что какой-нибудь двадцатизарядный полуавтомат с глушителем здесь не нужен. Что-нибудь компактное с небольшой отдачей было бы в самый раз.

— Но ведь можно и яду выпить, как вариант. Яд достать куда проще, чем пистолет.

— С ядом много возни. Пока эту капсулу в рот засунешь, пока раскусишь, тебя уже несколько раз обездвижить могут. А с пистолетом все можно решить за секунду.

Тамару задумался, слегка задрав правую бровь.

— По возможности, не хотелось бы тебя потерять, — произнес он наконец. — Ты мне по-своему нравишься. Внутренне симпатична, скажем так.

— Даром что женщина?

— Неважно. Что женщин, что мужчин, что собак в моем внутреннем мире не так уж и много.

— Не сомневаюсь, — кивнула Аомамэ.

— В то же время моя главная задача — обеспечивать спокойствие и безопасность нашей мадам. И в этом я как-никак профессионал.

— Не то слово.

— Исходя из этого, я, пожалуй, проверю, что можно для тебя сделать. Гарантий никаких не даю. Хотя не исключаю, что найду человека, который тебе поможет. Только учти, что просьба твоя очень не проста. Это тебе не электроодеяло с доставкой на дом по телефону заказывать. Возможно, ответ будет через неделю, если не позже.

— Я согласна, — сказала Аомамэ.

Тамару, прищурившись, поднял взгляд на звеневшие цикадами деревья.

— Дай бог, чтобы все было хорошо. А уж ради благого дела и я помогу, чем смогу.

— Спасибо вам. Насколько я понимаю, это будет мое последнее задание. Не исключаю, что, мы с вами больше не увидимся.

Тамару воздел к небу руки — точно бедуин, вызывающий дождь в самом сердце пустыни. Но ничего не сказал. Руки у него были огромные и в мелких шрамах. Куда больше эти ручищи походили на захваты фрезерного станка, чем на части человеческого тела.

— Не люблю прощаться, — сказал Тамару. — Мне даже с собственными родителями проститься не удалось.

— Они умерли?

— Может, умерли, а может, живы еще, не знаю. Родился я на Сахалине в самом конце войны. Южная часть острова тогда была японской территорией и называлась Карафуто. Но в сорок пятом советская армия выбила японцев с Сахалина, и мои родители оказались в плену. Отец тогда, кажется, работал в порту. Большинство своих гражданских японцы успели вывезти на родину, но мои родители — корейцы, которых японцы пригнали на Сахалин как бесплатную рабочую силу, да там и оставили. После войны уроженцы Корейского полуострова перестали быть гражданами Великой Японской империи, и вывозить их куда-либо японское правительство отказалось. Чистое свинство, ничего человеческого. Если б они захотели вернуться, их бы выслали в КНДР, но не на юг. Поскольку Южную Корею как государство Советы в те годы не признавали. А мои родители родились в рыбацкой деревушке под Пусаном и ехать на Север ни малейшего желания не испытывали. Все-таки там у них не было ни родни, ни друзей. Грудным ребенком меня отдали знакомой японской семье и переправили на Хоккайдо. На Сахалине тогда свирепствовал страшный голод, да и с пленными обращались сурово. А я у родителей был не один, и с моим рожденьем всех прокормить стало уже не под силу. Может, они надеялись через несколько лет перебраться на Хоккайдо и отыскать меня. А может, для них это просто был предлог, чтобы избавиться от лишнего рта. Не знаю. Но встретиться снова нам так и не удалось. Скорее всего, они до сих пор так и живут на Сахалине. Если, конечно, не померли.

— А вы о них что-нибудь помните?

— Ничего не помню. Когда мы расстались, мне был год с небольшим. Сперва я воспитывался в семье, с которой уехал, а потом меня отдали в сиротский приют неподалеку от Хакодатэ. Видимо, у этой семьи тоже не входило в планы кормить меня всю жизнь. Приют находился в горах, содержали его христиане-католики, и было там ох как несладко. Сразу после войны таких приютов по всей стране были тысячи, и буквально в каждом не хватало еды и топлива. Чего только не приходилось вытворять, чтобы просто выжить… — Тамару скользнул глазами по своей правой ладони. — Там-то я и получил формальную бумагу о японском усыновлении. А также японское имя: Кэнъити Тамару. Хотя на самом деле моя фамилия — Пак. Людей с такой фамилией — примерно как звезд на небе…

Кресло к креслу, они сидели и слушали скрежет цикад.

— Завести бы вам новую собаку, — сказала Аомамэ.

— Вот и мадам советует, — кивнул Тамару. — Дескать, приюту нужен новый сторожевой пес. Только я все к этой мысли не привыкну.

— Понимаю. Но лучше заведите. Я, конечно, не вправе что-либо советовать… И все же.

— Ладно, — сказал Тамару. — Хорошо дрессированная собака и правда нужна. Подыщем как можно скорее.

Аомамэ скользнула глазами по часам на руке и встала. До вечера еще оставалось немного времени, но солнце уже запрашивало у неба разрешения на закат. В небесной лазури прослеживались неголубые оттенки. А хмель от хереса пока оставался в крови. Спит ли еще хозяйка?

— Как писал Чехов, — промолвил Тамару, подымаясь с кресла, — если в начале пьесы на стене висит ружье, к концу оно выстреливает.

— В каком смысле?

Тамару встал прямо перед Аомамэ. И оказался выше на каких-то несколько сантиметров.

— Не захламляй свою историю лишними инструментами, — сказал он. — Притащишь в свою историю пистолет — он обязательно выстрелит. Не увлекайся красивостями, они сработают против тебя. Вот что хотел сказать Чехов. Он любил истории, где нет ничего лишнего.

Аомамэ поправила юбку, перекинула ремень сумки через плечо.


— Значит, вот что вас беспокоит? — уточнила она. — Если есть оружие, оно обязательно выстрелит?

— Если по Чехову — да.

— И поэтому, насколько возможно, вы не хотели бы давать мне пистолет?

— Это опасно. И незаконно. Да и Чехов — один из немногих писателей, которым я доверяю.

— Но вы говорите о литературе. А я — о реальности. Прищурившись, Тамару долго изучал лицо Аомамэ.

И только потом изрек:

— А кто поймет, в чем отличие?





Глава 2

_______________________

ТЭНГО

Нечего вытрясти, кроме души




Тэнго поставил на вертушку диск с «Симфониеттой» Яначека (Сэйдзи Одзава дирижировал Чикагским оркестром) и нажал на «автопуск». Пластинка завертелась, рычажок тонарма подплыл к краю диска, игла нащупала бороздку. Вздохнули фанфары — и по комнате раскатился величественный гром литавр. Вступление к первой части Тэнго любил в «Симфониетте» больше всего.

Под торжественные раскаты струнных-ударных-духовых Тэнго сел за процессор и начал быстро печатать слово за словом. Слушать «Симфониетту» на рассвете давно уже стало у него ритуалом. С тех пор как он разучил эту музыку со школьным оркестром, «Симфониетта» играла в его жизни особую роль. Это маленькое произведение одновременно и вдохновляло, и оберегало его. По крайней мере, так казалось ему самому.

Однажды он поставил «Симфониетту» своей замужней подруге.

— А что, неплохо, — одобрила она.

Впрочем, подруга куда больше классики уважала до— авангардный джаз. И чем старее, тем лучше. Странный каприз для женщин ее поколения. Самой же любимой ее пластинкой был сборник блюзов Уильяма Хэнди в исполнении Луи Армстронга. С Барни Бигардом на кларнете и Трамми Янгом на тромбоне. Этот альбом она даже привезла Тэнго в подарок. Хотя, похоже, не столько затем, чтобы он услышал и оценил, сколько ради того, чтобы лишний раз насладиться самой.

Эту музыку они часто слушали в постели сразу после секса. И сколько ни ставили, подруге не надоедало.

— Конечно, и вокал, и труба Армстронга безупречны, — говорила она. — Но я считаю, тебе стоит особо внимательно вслушаться в кларнет Барни Бигарда.

Как назло, именно в этом альбоме сольных партий Бигарда раз-два и обчелся. И каждая — не дольше одного квадрата. Все-таки что ни говори, а это альбом Армстронга. Тем не менее каждый вздох кларнета подруга смаковала, как дорогое воспоминание, помнила наизусть и всякий раз тихонько мычала под музыку.

— Возможно, найдутся на свете кларнетисты и покруче Барни Бигарда, — говорила она. — Однако более идеального сочетания душевной теплоты с виртуозностью среди джаз-кларнетов не встретишь, сколько ни ищи. Его манера игры, особенно если маэстро в ударе, всякий раз порождает некий отдельный пейзаж-настроение.

Других кларнетистов Тэнго не знал, и сравнивать ему было не с чем. Но все же насколько добр, ненавязчив и богат на идеи кларнет на этой пластинке, он понял лишь постепенно, прослушав вместе с подругой весь альбом много раз. Хотя стоит признать: понял он это лишь благодаря тому, что его заставляли вслушиваться. Грубо говоря, ему требовался гид-проводник. Услышь он эту музыку случайно и в одиночку — черта с два бы что-нибудь разобрал.

— Барни Бигард — настоящий игрок второй базы, — как-то сказала подруга. — Понятно, что сами соло у него классные, но все же самое главное он вытворяет на подсознании слушателей. Жутко сложные вещи подает так, словно ни ему, ни нам это не стоит ни малейших усилий. Но эту его философию замечают только очень внимательные меломаны…

Всякий раз, когда начинался «Atlanta Blues» — шестой и последний на второй стороне альбома, — подруга хватала Тэнго за что-нибудь и требовала, чтобы он непременно вслушался в «особо чувственное» соло Бигарда, затиснутое между вокалом и трубою Армстронга.

— Вот! Слышишь? Сначала вскрикивает, как младенец. То ли от удивления, то ли от восторга, то ли просто от счастья… А потом превращается в радостное такое дыхание — и улетает неизвестно куда. В какое-то очень правильное место, которого нам и знать не дано. Во-от! Настолько воздушное, трепетное соло может выдать только он и больше никто. Ни Сидни Вашей[2], ни Джимми Нун, ни Бенни Гудмен — ни один из мировых виртуозов кларнета на такую изощренную чувственность не способен.

— Откуда ты знаешь столько старого джаза? — как-то спросил ее Тэнго.

— В моем прошлом много такого, чего ты не знаешь, — ответила подруга, поглаживая его член. — И чего никому уже не изменить.



Поработав с утра, Тэнго прогулялся до станции, купил в киоске газету. Потом зашел в кафетерий, заказал себе тосты с яйцом и в ожидании завтрака погрузился в новости, прихлебывая кофе. Как и предсказывал Комацу, о Фукаэри написали. В разделе «Общество», сразу над рекламой автомобилей «мицубиси». Под заголовком: «Ведущая писательница-тинейджер исчезла?»



Как стало известно утром ** июля, автор нашумевшего романа «Воздушный кокон» г-жа Эрико Фукада (17лет), известная под псевдонимом Фукаэри, пропала без вести. Согласно утверждениям ее опекуна, ученого-историка г-на Такаюки Эбисуно (63 года), объявившего ее в официальный розыск, вечером 27июня Эрико не вернулась ни домой в Оумэ, ни в квартиру на окраине Токио, и связь с ней оборвалась. Как сообщил г-н Эбисуно по телефону, в последний раз, когда он видел Эрико, девушка выглядела жизнерадостной, никаких причин для того, чтобы она убегала из дому, он назвать не может, а поскольку до сих пор ничего подобного с ней не случалось, обеспокоен, не произошел ли несчастный случай. Ответственный редактор издательства ***, выпустившего «Воздушный кокон», г-н Юдзи Комацу сообщает: «Хотя роман уже шесть недель лидирует в списках продаж, г-жа Фукада ни разу не выразила желания пообщаться с прессой. Насколько ее исчезновение связано с подобной линией поведения, издательству пока сказать трудно. Г-жа Фукада — юная одаренная личность, подающий надежды литератор. Мы от всей души молимся за то, чтобы как можно скорее увидеть ее вновь живой и здоровой». Полиция разрабатывает сразу нескольких версий произошедшего.



Тэнго понял: это пока все, что могут позволить себе газетчики. Если сейчас они подадут эту новость как сенсацию, а через пару дней Фукаэри как ни в чем не бывало вернется домой, журналист, написавший статью, сгорит со стыда, а репутация газеты заметно пошатнется. Ту же линию гнут и в полиции. Что одни, что другие предпочитают первым делом запустить в небеса не особо приметный аэростат и оттуда наблюдать, куда движется общественное мнение. Вот затрещат таблоиды, забубнят теледикторы в новостях — тогда и поговорим серьезно. А пока торопиться некуда.

И все-таки рано или поздно в воздухе запахнет жареным, в этом можно не сомневаться. Хотя бы потому, что «Воздушный кокон» — бестселлер, а его автор — притягательная семнадцатилетняя красотка. Которая пропала неведомо куда. Галдеж подымется до небес, это уж точно. О том, что Фукаэри никто не похищал и что она где-то, знают лишь четыре человека. Она сама, Тэнго, Эбисуно-сэнсэй и дочь сэнсэя Адзами. Ни одна живая душа, кроме них, понятия не имеет, что вся эта шумиха с исчезновением — просто спектакль для привлечения внимания.

Радоваться ли этому тайному знанию? Или опасаться за свою шкуру? Наверное, лучше радоваться. По крайней мере, за саму Фукаэри можно не волноваться, раз она в безопасности. Но с другой стороны, разве не сам Тэнго помог всей этой афере осуществиться? Сэнсэй поддел палкой огромный придорожный булыжник, напустил солнца в яму, что распахнулась в земле, и теперь дожидается, что же оттуда выползет. А Тэнго волей-неволей ждет рядом. Что именно выползет, ему знать не хочется. И по возможности, видеть — тоже. Вряд ли что-нибудь приятное. Но увидеть, к сожаленью, придется.