1Q84. Книга 3

Точность результата — девяносто пять процентов, но если он положителен, следует как можно скорее показаться врачу. Ошибка все же не исключена, поскольку тесты указывают на вероятность беременности, но не на беременность как таковую.

Пользоваться очень просто. Погружаешь тест-полоску в емкость с мочой или же наносишь каплю мочи на планшет. Ждешь несколько минут. Если полоска посинеет или в круглой ячейке планшетки появятся две линии, — зачатие произошло. Если же полоска не изменила цвета или на планшетке проступила только одна линия, беременности нет. Так или иначе, принцип у всех тестов один: беременность определяется по содержанию в моче особого гормона — хорионического гона-дотропина человека (ХГЧ). «Гормон ХГЧ»? Аомамэ озадаченно хмурится. Тридцать лет в женском теле живу, но о таком ни разу не слышала. Неужели я появилась на свет от того, о чем и понятия не имею?

Она листает «Энциклопедию женской физиологии».

Хорионический гонадотропин человека, — пишется в книге, — начинает усиленно выделяться в первом триместре беременности и помогает выработке гормонов в желтом теле — временной эндокринной железе, возникающей в яичнике на месте овулировавшего фолликула. Желтое тело вырабатывает прогестерон и эстроген, укрепляет внутреннюю оболочку матки и в случае беременности препятствует менструации. Ее активность особенно высока в период от семи до девяти недель и в дальнейшем, по мере образования плаценты, постепенно угасает, а вместе с этим снижается и уровень ХГЧ.

Иными словами, гормон ХГЧ сохраняется на высоком уровне только до седьмой-девятой недели после появления зародыша в утробе матери. Причем ненадолго. Поэтому если результат теста положительный, можно не сомневаться: зачатие произошло. Если же отрицательный, однозначного вывода делать еще нельзя. Возможно, беременность и есть, просто уровень ХГЧ на момент проведения теста недостаточно высок.

В туалет ей сейчас неохота. Она достает из холодильника бутылку минералки, выпивает два стакана. Безрезультатно. Впрочем, куда торопиться? Она выкидывает мысли о тестах из головы, садится на диван и вновь принимается за Пруста.

Мочевой пузырь дает о себе знать в четвертом часу. Аомамэ наполняет баночку, окунает туда тест-полоску. Буквально на глазах полоска темнеет. Жизнерадостным синим колером дорогущих пижонских кабриолетов, на которых мчатся вдоль моря навстречу июньскому ветерку. Но здесь, в туалете столичной многоэтажки, синий цвет извещает Аомамэ, что она беременна — с точностью в девяносто пять процентов. Стоя перед зеркалом, она долго разглядывает эту полоску. Но цвет уже не меняется.

Для проверки сделаем другой тест, решает она. По инструкции нужно нанести каплю мочи на кончик тестовой палочки. Но поскольку мочевой пузырь уже пуст, Аомамэ просто окунает тест в ту же баночку — моча еще свежая. Какая, ей-богу, разница — капнуть или обмакнуть? Результат тот же самый: в круглом окошке отчетливо проступают две полоски. «Возможно, вы беременны», — бесстрастно заявляют они.

Аомамэ выливает мочу в унитаз, спускает воду Посиневшие тесты заворачивает в туалетную бумагу, отправляет в мусорное ведро, моет баночку. Идет на кухню и выпивает еще два стакана воды. Завтра сделаю третий тест, решает она. Три — хорошее число для ударов битой. Раз, два… И наконец, задержав дыхание, — три.

Она кипятит воду, заваривает чай, садится на диван и читает Пруста. Берет с блюдечка сырные крекеры, грызет, запивает чаем. Аомамэ любит читать после обеда. Но сколько ни елозит взглядом по строчкам, смысл текста не укладывается в голове. Она перечитывает одно и то же второй раз, третий. А потом закрывает глаза — и представляет себя за рулем ярко-синего кабриолета с откинутым верхом, летящего по дороге вдоль побережья: морской ветер в ее волосах, и на всех дорожных знаках — по две полоски, предупреждающих: «Внимание! Возможна беременность!»

Вздохнув, Аомамэ бросает книгу на диван.

Ясно, что в третьем тесте нет нужды. Результат будет тем же хоть в сотый раз. Бездарная трата времени. Скорее всего, гонадотропин у меня действительно выделяется, оберегает желтое тело, мешает наступлению менструации, формирует плаценту. Я беременна. И моему гонадотропину это известно. Как и мне самой. Я чувствую это. В самом низу живота. Оно еще совсем крошечное — запятая, намек. Но скоро начнет увеличиваться и обрастать плацентой. Питаться тем же, что съем я, и неудержимо расти в тяжелой темной воде…

Беременна Аомамэ впервые. Она предельно осторожна и доверяет только тому, что видит своими глазами. В постели с мужчиной никогда не забывает о презервативе. Даже если сама уже подшофе. Как она и рассказывала Хозяйке, месячные у нее были регулярными с десяти лет. Никогда никаких задержек, даже на пару дней. Кровотечения длились по нескольку суток. Боли почти не было, и ничто не мешало ей заниматься спортом.

Первая менструация началась через несколько месяцев после того, как она пожала руку Тэнго в опустевшем классе. И здесь ощущалась некая связь. Может, само прикосновение к Тэнго сдвинуло что-то важное в ее организме? Когда Аомамэ рассказала матери о первых месячных, та недовольно нахмурилась. Будто на нее навалились лишние хлопоты. «Слишком рано», — только и сказала она. Но дочь даже бровью не повела: это были ее проблемы, а не матери или кого-то еще. Это она вступала в новый для нее мир.

И вот теперь Аомамэ беременна.

Она думает о яйцеклетке: «Одна из четырехсот моих яйцеклеток оплодотворилась. Скорее всего — той сентябрьской ночью, когда бушевала гроза. Ночью, когда я убила человека в темной комнате. Тонкой иголкой в мозг, под основание черепа. Но тот человек не был похож на мои прежние жертвы. Он знал, что я собираюсь его убить, и сам желал своей смерти. Я просто выполнила его просьбу. И в итоге совершила не казнь преступника, но акт милосердия. А он взамен обещал мне то, в чем нуждалась я. Наша сделка состоялась в темной комнате. И той же ночью случилось мистическое зачатие. Я это знаю.

Своими руками я забрала жизнь у одного человека-и почти тут же породила другую. Неужели это входило в условия сделки?»

Аомамэ закрывает глаза и отключает сознание. Голова пустеет, затем наполняется чем-то еще. И невесть откуда приходят слова молитвы:

Отец наш Небесный. Да не названо останется имя Твое, а Царство Твое пусть придет к нам. Прости нам грехи наши многие, а шаги наши робкие благослови. Аминь.

Почему именно сейчас она произносит эти слова? Никогда ведь не верила ни в Царство Небесное, ни в Господа, ни в райские кущи. Но молитва эта с детства врезалась в ее память. Она зазубрила ее года в три или четыре, понятия не имея, что она значит. А если ошибалась хоть словом, получала указкой по рукам. Но все тайное когда-нибудь становится явным, даже если поначалу о нем не подозреваешь. Как татуировка на интимном месте у партнера по сексу.

Что сказала бы мать, узнав, что ее дочь забеременела без соития? Наверняка сочла бы это преступлением против веры. Этот грех для нее потяжелее, чем потеря девственности с кем ни попадя. Хотя Аомамэ, конечно, давно не девственница. И все равно… А возможно, матери будет просто до фонаря. Ведь я, беспутная грешница, в ее мыслях давно сгорела в аду.

Попробуем мыслить иначе. То, чего словами не объяснить, не нуждается в объяснениях. Воспримем само явление как загадку, которую нужно рассматривать под каким-то другим углом.

Должна ли я радоваться этой беременности, как благу? Или опасаться ее, как печати проклятья?

Сколько тут ни размышляй, ответа не будет. Просто я пока не могу прийти в себя. Я сбита с толку, ошеломлена. Мое сознание раздваивается. И принять эту новую реальность так сразу я, конечно, не в состоянии. Но в то же время очень хочется уберечь это крохотное тепло внизу живота. Сделать все, чтобы оно увидело свет. Да, мне тревожно и страшно. А вдруг во мне поселилось что-то инородное, и некий злобный монстр пожирает меня изнутри? Да нет, не может быть…

В Аомамэ побеждает здоровое любопытство. И мысль, которая никогда не приходила ей в голову, вдруг вспыхивает лучиком света в кромешной тьме:

А что, если во мне — ребенок Тэнго?

Скорчив гримасу, Аомамэ размышляет, возможно ли это. Как она физически могла зачать от него?

Конечно, можно подумать и так: в тот кошмарный вечер, когда творилось Великое Черт Знает Что, некая сила вдруг забросила мне в матку сперматозоиды Тэнго.

Из-за убийства Лидера где-то во мраке, посреди грозы и дождя этот мир дал трещину, и образовался некий коридор. Видимо, совсем ненадолго. И мы с Тэнго воспользовались этим шансом по назначению. Мое тело приняло тело Тэнго, и я забеременела. Какая-то из моих яйцеклеток — скажем, номер 201 или 202 — «раскрыла объятия» одному из миллионов его сперматозоидов. Такому же крепкому, умному и искреннему, как его хозяин.

Совершенно нелепая версия. Никакой логики. Сколько об этом ни рассуждай, какими словами ни доказывай, никто на свете не поверит, что такое возможно. Однако на дворе — Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертый год. В котором может случиться все, что угодно.

Но если ребенок и правда от Тэнго…

В то утро на Третьей скоростной магистрали я не спустила курок пистолета. Действительно собиралась покончить с собой, даже сунула дуло в рот. И ни капельки не боялась смерти, потому что этим спасала Тэнго. Но какая-то сила заставила меня в последний момент передумать. Меня позвал чей-то Голос издалека. Не потому ли, что я уже была беременна? Может, он и пытался сообщить мне о зарождении новой жизни?

Аомамэ вспоминает тот странный сон, в котором элегантная женщина средних лет накинула на нее, обнаженную, свое пальто. Вышла из серебристого «Мерседеса»-купе и закутала ее в легкое, мягкое пальто яично-желтого цвета. Она знала, что я беременна. И защитила меня от бесстыжих взглядов зевак, от холодного ветра и всех остальных невзгод этого безумного мира.

Это был добрый знак.

Лицо Аомамэ расслабляется. Кто-то оберегает и защищает меня, заключает она. Даже в этом Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертом я не одинока. Наверное.

Она берет чашку остывшего чая, выходит на балкон. Садится в пластмассовое кресло и сквозь щели балконной решетки — так, чтобы снаружи ее никто не увидел, — наблюдает за детской площадкой в парке. Стараясь думать о Тэнго. Но думать о Тэнго не получается. Вместо этого она вспоминает лицо Аюми Накано. Ее светлую улыбку, открытую и естественную. Они сидят лицом к лицу за столиком в ресторане, в руках — бокалы с красным вином. Обе порядком захмелели. Первоклассное бургундское перемешивается с их кровью, растворяется в теле и окрашивает мир вокруг в нежно-розовый цвет.

— Знаешь, Аомамэ, — говорит Аюми, поглаживая бокал. — По-моему, в этой жизни нет ни логики, ни доброты.

— Может быть, — отвечает Аомамэ. — Но ты не переживай. Эта жизнь когда-нибудь закончится, и наступит Царство Небесное.


— Жду не дождусь, — вздыхает Аюми.

Почему я тогда заговорила о Царстве Небесном? — удивляется Аомамэ. — Почему вдруг вспомнила то, во что сама никогда не верила? А ведь вскоре после этого Аюми погибла. Может, я имела в виду совсем не то Царство, о котором твердят «очевидцы», а нечто более личное? Не для всех сразу, но для каждого по отдельности? Вот почему и вырвались у меня эти слова. В какое же Царство Небесное верю я? Какое, по-моему, Царство придет, когда этот мир исчезнет?

Она кладет руку на живот, прислушивается. Но, конечно же, ничего не слышит.

Аюми больше нет. Ее приковали жесткими холодными наручниками к спинке кровати в отеле на Сибуя и задушили поясом от халата (убийца, насколько известно Аомамэ, так и не найден). Ее тело вскрыли, потом зашили, а затем кремировали. От человека по имени Аюми Накано в этом мире больше ничего не осталось. Ни частички плоти, ни капельки крови. Жива лишь в документах — да в чьих-то воспоминаниях.

Но, может быть, все не так? И Аюми по-прежнему существует в 1984-м? Все так же ворчит, что ей не дают носить на работе оружие. Засовывает штрафы за нелегальную парковку под дворники чьих-то авто. Или обучает старшеклассниц, как предохраняться от беременности: «Запомните, девчата, — без резинки не давать!»

Как же тогда им увидеться? Может, если бы я поднялась по той аварийной лестнице и вернулась в прежний, 1984 год — мы сумели бы снова встретиться? Там Аюми была бы жива-здорова, а за мной не следили бы громилы из «Авангарда»? И мы заглянули бы в тот ресторанчик на Ногидзаке и выпили по бокалу бургундского? А может…

Может, и правда вернуться по той же лестнице наверх?

Будто перематывая кассету в магнитофоне, Аомамэ отслеживает ход своей мысли. Почему мне ни разу не пришло это в голову? Я пробовала еще раз спуститься по той же лестнице с хайвэя, но больше не нашла пожарного выхода. Лестница под рекламным щитом «Бензина Эссо» исчезла. Но, может, нужно идти в обратную сторону — не спускаться, а подниматься? Еще раз пролезть на стройплощадку под хайвэем и оттуда по лестнице выбраться на Третью Скоростную магистраль? По тому же коридору — обратно. Разве не это требовалось от нее в прошлый раз?

Ей хочется тут же вскочить, выбежать из квартиры, доехать до станции Сангэндзяя — и проверить все как можно скорее. Может, получится, может, нет. Но попробовать стоит. В том же костюме, на тех же каблучках — вверх по той же лестнице с пауками.

И все-таки Аомамэ сдерживает себя.

Нет, нельзя, понимает она. Ведь наши с Тэнго судьбы снова пересеклись именно потому, что я попала сюда, в год 1Q84-й. И, возможно, именно поэтому теперь жду от него ребенка. Значит, я непременно должна снова встретиться с ним в этом мире. И хотя бы до тех пор не покидать этот новый мир. Чего бы ни стоило — и что бы со мной ни случилось.

На следующий день после обеда звонит Тамару.

— Сперва насчет человека из «Эн-эйч-кей», — говорит он. — Я позвонил в контору корпорации. Сборщик взносов, ответственный за этот участок в Коэндзи, сообщил, что не помнит, чтобы стучался в дверь квартиры номер 303. Зато помнит, что видел на двери извещение об автоматическом переводе через банк и сам факт оплаты уже проверял. Еще он сказал, что, если есть звонок, он никогда не стучит в дверь. Иначе к концу дня все руки себе поотбивал бы. Мало того: в день, когда к тебе заявился тот тип, официальный сборщик взносов обходил совершенно другой участок. Насколько я понял, он не врет. Судя по отзывам, работник он терпеливый и приветливый, ветеран с пятнадцатилетним стажем работы.

— Что ж получается?

— Получается, что к тебе, скорее всего, приходил самозванец. Некто под видом служащего «Эн-эйч-кей» хотел обманом стрясти с тебя деньги. Человек из корпорации, с которым я говорил, очень встревожился. Подобные самозванцы — прямой удар по их репутации. Он даже предложил встретиться со мной, чтобы обсудить происходящее. Разумеется, я отказался. Сказал, что материального вреда нам не причинили и раздувать ситуацию не хотелось бы.

— А может, это какой-нибудь псих? Или один из тех, кто меня разыскивает?

— Те, кто тебя разыскивает, так бы не поступали. Таким способом ничего не добиться, а вот спугнуть тебя можно запросто.

— Но если это просто псих, почему он выбрал именно эту квартиру? Столько дверей вокруг! А я постоянно задергиваю шторы, чтобы с улицы было не видно света, сижу тихо как мышка, не вывешиваю на балконе белья. Но он уже который раз колотится именно в эту дверь — и больше ни в какую. Он знает, что я прячусь. И постоянно это подчеркивает. И всячески пытается заставить меня открыть.

— Думаешь, явится снова?

— Не знаю. Но если его цель — добиться, чтоб я ему открыла, наверняка придет еще не раз.

— И тебя это пугает?

— Не пугает, — отвечает Аомамэ. — Просто не нравится.

— Мне тоже. Если он придет снова, мы не сможем заявить ни в «Эн-эйч-кей», ни в полицию. И даже если ты срочно вызовешь меня по телефону, я уже вряд ли его застану.

— Надеюсь, вызывать никого не придется, — говорит Аомамэ. — Сколько бы он ни провоцировал, я просто не открою ему, и все.

— Но он, видимо, станет провоцировать и как-нибудь иначе.

— Возможно, — хмурится Аомамэ.

Коротко кашлянув, Тамару меняет тему:

— Каков результат теста?

— Положительный, — отвечает она.

— То есть ты залетела?

— Да. Сделала два разных теста, результат тот же.

В трубке повисает безмолвие каменной плиты, на которой пока не высекли ни иероглифа.

— Никаких сомнений?

— Я сразу знала. Просто хотела подтвердить.

Снова пауза. Словно Тамару поглаживает пальцами безмолвный камень.

— Должен спросить напрямую, — говорит он наконец. — Будешь рожать? Или избавишься?

— Избавляться не буду.