Актеры затонувшего театра

— Эй! Как вас?.. — позвала Сергея представительница Министерства культуры. — Не в службу, а в дружбу, отнесите мне в номер… Сейчас я сама покажу, что брать.

Она поднялась и подошла к Иртеньеву, стала что-то перечислять, а тот подвинул к себе поднос, начал нагружать его. Герберова, заметив проходящую мимо Таню Хорошавину, подозвала и ее:

— И вы тоже, девушка, потрудитесь немного.

Татьяна безропотно взяла поднос. Тут же к ним подошел Скаудер поинтересоваться, что происходит. Услышав, что Герберова просила доставить закуски в ее номер, тут же начал помогать. А когда подносы были наполнены, шепнул что-то на ухо Элеоноре Робертовне. Та кивнула в ответ и положила ключ от каюты на поднос, который держала Хорошавина.

— Оставьте все на столе и сразу обратно. Только руками там ничего не трогать! Только отнести, не забыть запереть дверь и вернуть мне ключи, — приказала Герберова.

К столу вернулся Волков. Извинился, что оставил Веру одну, и объяснил, что просто не хотел мешать ее разговору с высоким начальством.

— Подошли бы, — успокоила его Вера. — И тогда бы никакого разговора не было. А так пришлось слушать пустую болтовню…

— А куда она Таню погнала и Серегу?

— Вероятно, она воспринимает артистов как обслуживающий персонал. Потащили ей в каюту закуски. Она собирается продолжить вечер у себя и меня пригласила. Я зачем-то согласилась.

Волков глубоко вздохнул.

— Ну что тут говорить? Танечку жалко. Очень талантливая девочка. Обидно до слез, что с ней так.

— А свою эпиграмму помните?

— Ну это ведь по-дружески, — смущенно улыбнулся Волков. — Она не в обиде была. Просто был такой случай. Боря Ручьев уже в новом театре поставил пьесу собственного сочинения «Чердачный ангел». Леша Козленков в главной роли, я играл его лучшего друга и собутыльника, что весьма схоже с действительностью. Была прекрасная музыка, роскошные декорации… Молодой художник, который и придумал декорации, выклеивал макеты, был тоже чрезвычайно талантлив. Рисовал эскизы, получилось так здорово. Вы представьте: сцена разделена по горизонтали, две плоскости: одна квартира одинокого поэта, а сверху темный чердак, на котором гнездятся голуби. Живые голуби, между прочим, с них-то потом все и началось… Так вот живет в квартирке под чердаком поэт, к нему приходит друг. Они выпивают, говорят об искусстве, ссорятся, квартира заполнена пустыми бутылками, а по ночам, когда поэт уже не может пить и творить, сверху спускается тоненькая девушка-ангел, которая убирает квартиру и танцует. Танечка ведь закончила Вагановское училище и, как ни странно, оказалась талантливой, пошла в театральный, окончила — и по распределению в наш театр. Она так танцевала на сцене! У всех зрителей душа замирала от восторга! По сюжету поэт просыпается среди ночи и видит ее танцующей. И возникает у него любовь к эфемерному созданию, они вместе летают над городом, вместе с голубями.

Федор Андреевич замолчал.

— Я не утомил вас своим пересказом?

— С большим интересом слежу за вашим рассказом, — улыбнулась Вера.

— Так прошли несколько спектаклей, — продолжил он. — На ура прошли. Нас вызывали каждый вечер десятки раз на аплодисменты… А потом один из голубей каканул на какую-то даму. Подозреваю, что это как раз Герберова и была. Что тут началось! Короче, спектакль закрыли. Борю Ручьева раскритиковали, упрекали черт знает в чем: в прославлении религии и алкоголизма, в формализме, в отсутствии таланта… Это у Борьки Ручья отсутствие таланта! А у Танечки Хорошавиной это была единственная главная роль, и она ее сыграла гениально. А тут ее отстраняют от всех ролей, даже от эпизодов. Ну, мы и пошли с группой товарищей ее проведать, потому что она в театре плакала и вообще оказалась полностью выбита из колеи. Нагрянули к ней поздно вечером. Дверь не заперта, вошли… Убогая квартирка, даже описывать не буду. В комнатке спит голая Танечка в дорогих сапожках, а на столе остатки пиршества… Бутылки, закуски — много чего. На что у Хорошавиной денег никогда не было и быть не могло. Будить ее не стали. Завернули в одеяло, девочки наши убрались в квартирке, намыли посуду и пол… Представляю, как она удивилась, когда проснулась и увидела эту чистоту! Решила, наверно, что и к ней с чердака кто-то спустился. Но никто не выдал, никто не рассказал, что это мы постарались. А потом я сдуру эпиграмму написал. Но она настолько чистый человечек, что не смогла даже представить… Да и не помнит, наверное, как засыпала. Кто-то ее напоил. Только вот кто?

— А про дорогие сапожки что сказала?

— Сказала, что повезло на распродаже: купила и только потом узнала, что они из дорогой козьей кожи.

— Она там же и живет в той убогой квартирке?

— А где же еще? Одна. То есть сейчас с ребенком. У нее мальчик родился. Сейчас ему уже лет пять.

— А где ее сын и с кем, когда она на гастролях?

— Так лето сейчас. Ребенок у бабушки в Ярославле. Танечка с детства ведь одна: то в балетном училище, в интернате, то институтская общага… Удивительно, как она чистоту сохранила.

— А Киреев?

— Что Киреев? А, вероятно, вы заметили, что он ей симпатизирует? Ну, он странная личность. Хороший актер. Амбиции присутствуют, и порой оправданные, но его игра слишком жесткая. Он хорош для фильмов про ментов, но его почему-то туда не приглашают. Он пытается с Танечкой сблизиться, но она поставила между ними стену.

— А ребенок у нее от кого?

— Тоже вопрос. Молчит и не признается. Мы были в Ярославле на гастролях. Ее мама пригласила меня и еще кого-то к себе. Так даже мама у нас шепотом спрашивала, чей ребенок, потому что дочка ей об этом не говорит. А так у Тани и нет никого, что для красивой девушки, а уж для актрисы тем более, странно. Но она не из этих… Вы понимаете, кого я имею в виду.

Элеонора Робертовна закончила свой разговор с Гибелью Эскадры, подошла к столу и, поискав глазами тех, кого послала относить подносы с продуктами, и не обнаружив их, удивленно посмотрела на Веру и спросила:

— А где эти?

Вера пожала плечами. Элеонора Робертовна поспешно пошла к выходу.

— Эти… — повторил Волков. — Мы для нее «эти». Для кого-то мы, может быть, кумиры, но для таких, как Герберова, мы рабы. Как будто мы существуем лишь для того, чтобы они жили замечательно и безбедно. Талантливые, образованные, ранимые люди страдают от нищеты и неустроенности на свете, а наглые бездарности помыкают ими. Наглые и необразованные. Ведь именно Элеонора в свое время пыталась на экзамене убедить мою жену-доцента, что Александр Николаевич Островский написал пьесу «Жестокий романс». А когда экзаменатор попыталась возразить мягко, что пьеса называется как-то иначе, студентка стала хохотать и спросила: «А вы сами-то ее читали?» После чего приезжала пересдавать к нам домой, и это свое унижение она нам с женой простить не может до сих пор, хотя обедом мы ее тогда накормили и подарили книгу со статьей Гончарова «Мильон терзаний». Она ведь, сдавая экзамен у нас на дому, заявила, что «Горе от ума» — это пьеса про то, как замшелые патриоты травят прогрессивного либерала-западника. А теперь эта девочка командует театрами и актерами. Печально! Кстати, а не случилось ли чего? Что-то ребят долго нет.

Хорошавина с Иртеньевым и в самом деле задерживались. Не только Волков, но и Вера подумала, что, вероятно, что-то произошло. Потом из зала вышел Киреев. Вера поискала глазами Скаудера, но и его не оказалось. Когда Гибель Эскадры исчез — было непонятно: судя по всему, Вера просто упустила его из вида, увлеченная разговором. Не было и Бориса Адамовича. Киреев вдруг вбежал обратно.

— Давайте хлопнем по рюмашке, друзья, — предложил в этот момент Волков. — За наше терпение адское.

Тут он заметил, что ресторанный зал почти пуст.

— А где все?

— Я сейчас всех приведу, — ответил Артем Киреев и снова сорвался с места.

— Стасик, давай с нами, — позвал единственного оставшегося мужчину Волков.

— Вы же знаете, что я не пью алкоголь, — ответил Холмский. — И вообще, что-то мне не очень хорошо. Вероятно, морская болезнь начинается. Пойду прилягу.


И он ушел. Не спеша, держа спину прямо и красиво.

Волков потянулся за бутылкой, посмотрел с надеждой на Веру.

— Придется нам вдвоем. Я уже заметил, что вы прекрасно держите дозу. Не обижайтесь, но это комплимент. Не все даже в спецслужбах так могут.

Рядом с ними появился Козленков.

— Ну вот! — обрадовался Волков. — Картина третья: те же и Козленков.

Алексей Дмитриевич сел рядом с ним и подвинул свой стаканчик к горлышку наклоняемой бутылки. Волосы его были влажными.

— Выходил на воздух освежиться. Темнота, и ничего не видно, но все равно красота.

Выпили виски, Вера закусила ломтиком сыра. После чего Волков взял ее руку, наклонился и коснулся ладони губами.

— С вами спокойно, — произнес он.

Наконец, в зал стали возвращаться артисты.

— Я, пожалуй, покину вас, — произнесла Вера. — Успеем еще пообщаться и наговориться, впереди день и ночь.

— Нам день простоять да ночь продержаться, — сказал Козленков и махнул рукой появившемуся Ручьеву, подзывая его к столу.

— Погодите, — попытался удержать ее Волков. — Только начали разговор, а вы нас покидаете. Вернетесь?

Вера хотела попрощаться, но теперь подумала, что не будет долго сидеть с Герберовой и выпивать с ней точно не будет. Сошлется на усталость и вернется к артистам, раз они так об этом просят. — Скоро вернусь, — пообещала она.





Глава 9




Вера вышла из лифта и направилась в сторону каюты Герберовой. По дороге она встретила лишь Таню Хорошавину с двумя пустыми подносами, девушка выходила из лифта.

— А где остальные? — обратилась к ней Вера и заметила, что молодая актриса встревожена чем-то. — Где Иртеньев?

— Не знаю, — ответила Таня. — Мы отнесли закуски, потом вместе вышли, поговорили немного в коридоре. Сергей сказал, что заскочит к себе… То есть мы вместе спустились на наш этаж, и я тоже решила зайти в свою каюту.

— Элеонору Робертовну не встретили?

— Нет, — растерялась Татьяна.

И поспешно проскочила в сторону ресторана, не дожидаясь новых вопросов.

Вера дошла до двери каюты Элеоноры Робертовны и прислушалась. Вполне возможно, что Киреев находится там, а в этом случае не стоит ставить в неловкое положение и Герберову, и актера. Но за дверью каюты была тишина. Вера постучала. В ответ ни голоса, ни шагов. Вера постучала еще раз. Подумала, коснулась ручки двери, наклонила ее, потянула на себя. Дверь оказалась не заперта.

— Элеонора Робертовна, — позвала Вера.

Ответа не последовало. Вера уже хотела уйти, но заметила нечто странное. Ей показалось, что на полу что-то лежит. Она решительно вошла в каюту.

Герберова лежала на полу на спине, лицом вверх. Вера подошла, но ей даже не пришлось наклоняться, чтобы понять — Элеонора Робертовна мертва. Из груди Герберовой торчала рукоятка охотничьего ножа. Вероятно, того самого, что Козленков приобрел в Осло. Следов борьбы не наблюдалось, и, судя по всему, смерть чиновницы наступила мгновенно. Бриллианты мерцали в ее сережках и в ожерелье на груди.

Вера заглянула в пустую туалетную комнату, оглядела каюту. На столе стояли выставленные закуски, которые принесли Таня Хорошавина и Сергей Иртеньев. На туалетном столике лежала сумочка-клатч, с которой Герберова была в ресторане. В ящичках туалетного столика были свалена косметика, коробочки с духами, корешки чеков такс-фри, скрепленные фиолетовой пластиковой скрепкой. Тут же лежали загранпаспорт и внутренний российский паспорт.

Вера открыла российский: «Герберова Элеонора Робертовна. Год рождения: 1980». Проверила адрес регистрации — Елисеевский переулок. То есть самый центр: совсем рядом театр МХАТ и Министерство культуры. Штампов о браке или разводе нет. Как нет и вписанных в паспорт несовершеннолетних детей. Но паспорт был выдан три года назад, а значит, это могло быть и после развода. Впрочем, детей бы в любом случае вписали.

В платяном шкафу на пластиковых плечиках висели несколько платьев, стоял небольшой кожаный чемодан с бельем, еще одна сумочка, тоже кожаная, для прогулок по улице. В этой сумочке находился бумажник с несколькими российскими купюрами разного достоинства, пара американских сотенных и неистраченная шведская двадцатка с портретом писательницы Сельмы Лагерлеф и стаей летящих гусей. Двадцатка была оставлена, вероятно, в качестве сувенира. Еще в сумочке нашелся кругляш тонкой прозрачной скотч-ленты.

Присутствие скотча удивило Веру. Она вернулась к содержимому чемодана и обнаружила на дне пластиковую папку с листами бумаги. Это были какие-то бухгалтерские документы. Несколько листов были разорваны, а потом аккуратно склеены узкой прозрачной лентой. Вера осмотрела пластиковый кругляш: он был шведского производства, следовательно, листы разорвали совсем недавно, а склеивали, скорее всего, минувшим днем, когда судно стояло в Стокгольме. Папку Вера Бережная решила забрать с собой, чтобы потом изучить.

Она вышла из каюты в пустой и тихий коридор, держа пластиковую папку под мышкой, достала тот самый кугляш и маникюрные ножнички, отрезала два коротких кусочка и закрепила их между дверью и стеной вверху и внизу двери. Заскочила в свою каюту, спрятала под матрас папку и, не задерживаясь, вышла.

Ходовой мостик Вера нашла быстро. Там находились двое моряков: один, усатый здоровяк, сидел в кресле, а второй, помоложе и потоньше, стоял у приборов. Увидев ее, сидевший в кресле поднялся:

— Вы что-то здесь потеряли? — поинтересовался он.

— Ищу Бориса Борисовича, — объяснила Вера. — Он говорил, что будет здесь. А вы, наверное, капитан?

— Капитан, — хмуро кивнул здоровяк. — Борис Борисович уже ушел. Ему тут делать нечего, как и вам, впрочем.