Акулы из стали. Ноябрь

Ну вот и ладненько, достою пару часов своего дежурства и потом уж наконец библиотека, душ, ужин и мягкий диванчик, размечтался было Толик. Но нет, только не в мою смену, решила сегодняшняя дежурная по Толиковой судьбе и привезла тонну гидравлики в дивизию.



– Всю вам отдаем! – гордо сопел в трубку телефона флагманский. – Вы же у нас самые любимые! Ждите машину на пирсе!

А тонна – это не шутки же, а пять бочек. Посчитали всех, кто есть живой в дивизионе. Не то чтобы густо людей получилось, потому вышли ждать все, кроме Толика. Вот козел, закосил, смотри ты, дежурством своим по кораблю! Ну хоть в чем-то, парировал Толик, должно и мне повезти же, правильно? Но нет, как оказалось – неправильно в корне. Ждали-ждали гидравлику на пирсе, ждали-ждали, плюнули и ушли греться. Посидели в центральном, помешали Толику заполнять документацию на сдачу дежурства и вышли ждать снова. Ждали-ждали, ждали-ждали… Толик, да позвони ты уже в дивизию, ну мать их, где гидравлика-то?



Да должна быть у вас уже на борту, удивилась дивизия своим помощником дежурного, так как дежурные уже оружие передавали. Сейчас выясним, покурите минутку! Спускайтесь, сказал Толик, рыбята, вниз. Чувствую, песня эта долгая! Так и вышло, как Толик чувствовал, что Толика и не удивило. Он сменился с вахты, позвонил в дивизию, поужинал пачкой быстрозаварных макарон и половиной спиртового батона, позвонил в дивизию, поковырял свою документацию, позвонил в дивизию, проверил, что система гидравлики точно готова к приему гидравлики, позвонил в дивизию, посидел от нечего делать на отработке вахты, позвонил в дивизию, сел расписывать пулю с ракетчиками, и тут-то гидравлику и привезли – в двадцать один ноль-ноль. Спасибо, что не в полночь, съязвил бы Толик, кабы было кому, но не матросу же, водителю с бербазы, язвить.



Недолго думая, сняли обвесы с трапа и закатили на палубу первую бочку. Вдвоем с мичманом-гидравлистом принялись заливать гидравлику в горловину. Но пролежавшая полдня неизвестно где гидравлика начала уже застывать и текла вязко, неохотно, сначала лениво заполняя воронку, а потом с чавканьем всасываясь внутрь. Стало понятно, что процесс затянется.

Остальное стадо катало бочки на палубу, чтоб зря не стоять и, опять же, не мерзнуть.

Третья бочка застряла на трапе – Толик услышал это по матюкам. Только бы за борт не уронили. Покачал эту, которую заливали, – уже почти пустая.

– Так, держи сам, – и побежал к трапу. – Ну кто так вяжет? Смотрите! У вас же узел цепляется! А напутали! Так! – Толик перелез через бочку и уперся в нее снизу. – Давай на меня табань потихоньку и веревку вытаскивай, отсюда сейчас перевяжем.

Веревка, плотно набитая снегом, застыла тоже и гнулась уже с трудом.

– Ну, долго мне тут еще мерзнуть? – спросил кто-то сзади.

– А помоги, так быстрее будет! – не оборачиваясь, огрызнулся Толик, уверенный, что это пришел какой-нибудь дежурный по живучести: время к нулям и кто же еще будет тут шастать?

– А не охуел ли ты, сынок?



Толик обернулся – заместитель командира дивизии. И что за нелегкая его принесла?

– Прошу прощения! – буркнул Толик.

– Так пройти-то дадите?

Как? Как мы тебе дадим пройти? Ты же видишь, что у нас бочка на трапе лежит и она явно не пустая? Мне ее сбросить, подумал Толик, в залив, может, или что?



– Дадим, – вместо того, что подумал, ответил, – вот только бочку на палубу закатим и сразу же дадим!

– Товарищ офицер, – заместитель командира дивизии внимательностью к низшим чинам не отличался и вот даже звания Толикова вспомнить не смог, – как вы разговариваете с заместителем командира дивизии?!

– Ртом! – Толик хотел просто подумать это, но оно вырвалось само: от злости, от холода, от закоченевших пальцев, от мутной из-за недосыпа головы и от того, что веревка никак не хотела вязаться, а плечи уже затекли и ныли.

– Вы будете наказаны, офицер! – Заместитель командира дивизии развернулся и ушел. Толик не видел, но слышал по скрипу снега.

Еще бы я не был наказан. Конечно, я же что устроил тут!

Толик смачно сплюнул за борт.



Кончили с погрузкой глубоко за полночь и, как и любые люди, сделавшие тяжелую работу, не хотели сразу расходиться. Долго сидели в центральном, грелись, разговаривали, а оттаяв, начали даже смеяться.

Младший штурман, дежуривший по кораблю, сначала ворчал, что не дадут спокойно нести вахту и затопчут тут весь центральный своими грязными трюмными валенками, но быстро смирился и вообще подвиг оценил, сказав, что да, работа у них не сахар, но нет, поиграться секстант он все равно не выдаст и резиновые штучки с якорями, которые для прижимания карт, дарить тоже не станет.

Матросов отправили спать первыми – им же на завтрак вставать чуть не в шесть утра и топать на него в береговую столовую за два километра. Отмазаться от завтрака нельзя, – замполиты строго бдили, чтоб все матросы на завтраках присутствовали, иначе считалось, что в части свирепствует годковщина и матросов морят голодом. Доводам разума, что ходить по четыре километра каждое утро ради черствого хлеба с кусочком масла, стылой каши с жареным рыбьим хвостом и полуспитого чая и есть годковщина, узаконенная штабом, замполиты абсолютно не внимали. Никто матросов так не чморит, как они, со своим желанием следить, чтоб все срочники ели. Но следить так, как им удобно, то есть недалеко от штаба.

Руки опухли от мороза и приятно покалывали, когда Толик отмывал их в каюте.



– Анатолий, – в дверь просунулась голова старшины команды, – мы по пять капель решили усугубить. Предлагаю возглавить это безобразие, чтоб потом ты был виноват, если что, а не мы!

– Сам погибай, а товарищей выручай! – согласился Толик, – Режьте сало, сейчас приду!

– Дык давай сало-то – порежем!

– Вы охуели, товарищ старший мичман. Я третий день с корабля не схожу, как каторжный тут!

– Да шучу я! Ну и так, охуел немного, да. А что? По сроку службы положено! Так мы ждем?


– Ага. Пять минут – и буду. Без меня не начинать!

Переоделся в чистое РБ, подумал, что вот, сходил бы в библиотеку, сейчас бы с книжечкой прилег и, читая, засыпал. А придется пить. Хотя кого я обманываю, все равно сходил бы и выпил, но потом-то уж точно – прикроватная лампочка, книжка и засыпание под нее. Завтра вот хоть потоп, но схожу обязательно!





* * *


Даже несмотря на полуденный зной, идти по несжатому полю было приятно. Толик раскинул руки, и тонкие усики пшеницы щекотно гладили ладони, а тяжелые колосья покачивались потом за Толиком сзади, как кильватерный след за кораблем, и марево жары колыхало воздух и искажало, сминало волнами черный лес впереди, и на глаз было видно, что там, в лесу, прохладно и вкусно пахнет хвоей и мхом. Можно будет прилечь на опушке и смотреть сквозь пики сосен, которые втыкаются в синее небо и чуть не цепляют белые облачка, бегущие куда-то, – наверное туда, где не так жарко. А и хорошо, что жарко: если расслабиться и не обращать внимания на струйки пота, бегущие по спине, то в этом зное можно купаться – подставлять ему лицо, щуриться на солнце и дышать неглубоко, наслаждаясь и чувствуя, как внутри тает весь тот лед, который так долго копился на Севере. Легкий хмель, гуляющий у Толика в голове, и тот был здесь хорош: больше уже было бы тяжело, а этот вот, как от бокала шампанского и трех стопок коньяка сверху, не давил на мозг, но только расслаблял его и разрешал спокойно глупо улыбаться и не стесняться этого. Отчего-то казалось, что скоро будет гроза, хотя воздух был сух и неподвижен.

От леса в сторону Толика двигались селянки, жали пшеницу серпами и вязали в снопы. И как они ловко, подумал Толик, делают эту перевязь из пучка колосьев, скручивая их в тугой жгут, не выпуская из рук серпа. Отчего они серпами-то жнут, удивился было Толик, неужели не все еще комбайнами убирают и тут остался вот такой вот ручной труд? Но думать об этом не хотелось, да и как он, городской житель, мог об этом рассуждать?

Селянки заметили Толика издалека, и одна из них, разогнувшись, посмотрела на него, прикрыв глаза от солнца ладонью, а потом что-то сказала остальным и те засмеялись: эхо их смеха Толик хорошо слышал и почувствовал, как краснеет, но и это не было неудобно – просто слегка волновало.

Высоко в небе, чуть в стороне от солнца висела какая-то птица, и отсюда казалось, что она абсолютно неподвижна, будто подвешена на веревочке. Наверное, это коршун, подумал Толик, мышей высматривает или зайцев. Но в птицах, так же как и в сельском труде, разбирался он плохо. Даже если бы эта птица опустилась и села у его ног, попросив закурить, отличить коршуна от сокола или от ястреба он бы точно не смог.

Жницы были уже совсем близко, они бросили свое занятие и вовсю рассматривали Толика, улыбаясь ему искренне и задорно. И именно поэтому, а еще потому, что это было поле пшеницы, а не городская улица, Толика ничуть не смущали их взгляды – здесь это выходило естественно и у них, и у него: сам он тоже вовсю пялился на этих разномастных женщин и искренне рад был их видеть.

– А кто это такой видный наше жито топчет? – заговорила та, которая увидела его первой.

– Я Анатолий. В отпуск приехал к другу.

– А издалеча ли?

– С Севера. Я моряк – видите? – И Толик показал на РБ, в котором он гулял по полю, и даже усмехнулся – надо же, видят, что я в РБ, и не знают, что это значит. Вот это глушь, вот это я понимаю!

– Моря-я-як? – Кто-то из женщин даже присвистнул. – Ну надо же, бабоньки, вот это дела-а-а! Моряков-то в наши края отродясь и не заносило! Все олени да трактористы кругом!



Восхищаются – это хорошо, подумал Толик. Нет, ну и смеются, конечно, но это тоже хорошо, потому что и восхищаются тоже. А чего я в РБ-то в поле поперся? И зачем я вообще с собой в отпуск его брал?

– Попить бы, – улыбнулся Толик всеми своими двадцатью четырьмя зубами, – водички не найдется у вас?

– Да что водички? Даже переночевать где найдем! – Все опять дружно прыснули смехом.

– Пошли! – Та, что первая, сняла косынку с головы и, широко размахнувшись, закинула ее себе на плечо. – У нас в лесу припасы, чтоб не спеклись. Напою тебя, морячок!

– Ишь ты, Зойка, глянь, коза, уже и морячка себе подобрала!

– А потому, что одна я у вас холостая! Оттого право и имею! – И Зойка показала товаркам язык, на что они опять дружно рассмеялись.

– Смотри, морячок, об Зойку глаза-то не намозоль!

– Да ладно глаза, кабы чего другого не намозолил!



И опять дружный хохот; Зойка шла чуть впереди Толика и не обращала на это внимания. Толик старался на Зойку не пялиться во все глаза, но рассматривал исподтишка: бабой Зойка была дородной – Толик никогда не употреблял этого слова, но тут оно легло прямо как на свое место. Рослая, почти с Толика ростом, в теле, что видно было даже в просторных одеждах, но не грузная – шла мягко, плавно, будто плыла.



В лесу и правда было прохладно: только вступили в него, так тут же и пахнуло свежестью и звуки сразу стали другими – звонкими и сочными, хотя было почти так же тихо, как и в поле, разве что где-то вдруг застучит дятел или сосны зашепчутся меж собой кронами.



– Вон там у нас провиант, – показала Зойка на стайку березок у края небольшой полянки. – А вы надолго к нам?

– Не знаю еще, не решил. Как пойдет. Вчера только приехал. А давай на «ты», может? Чего мы выкать будем?

– Давай. А сколько у вас моряков, отпуска? По месяцу небось?

– Да не, что ты, больше – три.

– Три?

– Ага.

– Три месяца?

– Да.