Апокриф. Давид из Назарета

– Об иудейском. Который не терпит никакое другое божество, кроме себя самого.

– И где же скрывается этот иудейский бог? – поинтересовался Калигула.

– В иерусалимском Храме. В святая святых.

В тот же момент публика вновь восторженно взревела. На арену выехали три колесницы. Помимо возницы на них было по лучнику и копьеносцу. К осям колесниц были прикреплены ножи, которые при вращении колес могли искромсать все, что попадалось на пути, будь то человек или животное.

Выжившие гладиаторы отвлеклись от диких животных и приготовились сразиться с очередным противником. Колесницы мчались прямо на них, поднимая облака пыли, ослепляющей бойцов. Лучники воспользовались этим, чтобы выпустить стрелы, первая же из них попала прямо в лицо одному из мирмиллонов. Как только раненый упал на землю, на него набросились две гиены, дерясь за внутренности несчастного.

Головная колесница устремилась за двумя ранеными гладиаторами, которые, ковыляя, пытались уйти подальше от центра арены. Один из них был изрублен ножами колесницы, а второго затоптали копытами лошади.

Калигула приложил отполированный изумруд к глазу, чтобы не пропустить ничего из этого представления. Потом он направил это увеличительное стекло на куникулы[36], чтобы увидеть, что происходит с прорицателем. Подойдя вплотную к створкам дверей, ведущих на арену, Макрон с силой вытолкнул старика на окровавленный песок, и тот очутился среди человеческих останков.

Поднявшись, он встретился взглядом со свирепой гиеной, лежавшей на песке. Против всяких ожиданий, это животное, судя по всему уже насытившееся, пощадило его, что вызвало сильное неудовольствие императора.

Он вскочил и закричал:

– Львов! Выпускайте львов!

Опьяненные запахом крови, плебеи стали хором вторить ему. Калигула снова сел в кресло и бросил полный ликования взгляд на Фрацилл. В ответ она выжала улыбку. Не было никакой необходимости предугадывать то, что с ней случится, если она однажды разочарует своего властителя.

Снова заиграли трубы, и зловещий скрежет решеток возвестил о скором появлении диких животных. Учуяв приближение извечных врагов, гиены собрались с силами, чтобы отбежать подальше от входа.

Что же до Прокула, тот не мог шевельнуться, парализованный появлением громадных хищников, которых держали без еды три дня. Видя, что конец неминуем, он обратился к Калигуле, восседавшему над ним в своей императорской ложе:

– Цезарь, ты и в самом деле хочешь знать, какую правду прочитал на твоей руке этот гермафродит?

Раздраженные сиплым голосом старика, львы неохотно направились к нему.

– Я открою ее тебе без всякого притворства! – продолжал он. – Ты будешь царствовать всего лишь четыре года! И погибнешь здесь же.

Калигула обернулся к Фрацилл, словно желая получить подтверждение правдивости этого проклятия, но та лишь, улыбаясь, пожала плечами.

В это время ужасающий рев привлек всеобщее внимание к готовым наброситься на старика диким зверям. Охваченный паникой Прокул ступил шаг назад и… был сметен одной из колесниц. Вид его растоптанного лошадиными копытами и раздробленного ножами колесницы тела вызвал вопли ужаса у зрительниц и насмешливые выкрики Калигулы, которые тут же подхватили его сановники.

В душе Макрон был против этого.

Движимый стремлением превзойти все, что люди видели до сих пор на арене, юный Цезарь подозвал организатора игр Красса и отдал ему приказания. Тот поклонился и, сойдя с подиума, направился в сторону куникул. Император, гордый собой, обратился к гостям:

– Посмотрим, смогут ли эти четверо героев сравняться с Гераклом.

Решетки открылись снова, и из клеток на арену вышли и выползли голодные хищники самого разного рода: медведи, тигры, крокодилы. Хищников было так много, что они не только могли проглотить оставшихся в живых гладиаторов, но и сожрать друг друга.





36




Вот уже более двадцати четырех часов пятнадцать солдат с шестью псами без остановки преследовали беглецов. При полном отсутствии ветра идти за ними по следу было нетрудно, так что отряд римлян пересек пустыню Иудеи за ночь и к рассвету добрался до гор Самарии.

Савл скакал во главе всадников, сразу за собаками, обнюхивавшими поросшую колючками землю. Он гнал своего чистокровного скакуна по извилистой тропе, проходящей мимо каменистых пригорков, на которых то тут, то там вздымались остроконечные скалы высотой до двадцати метров. Местность была неровной, что затрудняло ход лошадей. Приближаясь к сосновому бору, расположенному на холме, собаки бешено залаяли. Они бросились вперед, словно учуяли дичь. Надеясь догнать беглецов, главный охранник Храма пришпорил лошадь и буквально пролетел расстояние, отделявшее его от вершины холма. Но, взобравшись на самый верх, он увидел лишь еще дымившиеся остатки костра. Он поднял здоровую руку, и кавалькада остановилась.

Спешившись, Савл подошел к куче углей и присел, чтобы рассмотреть их получше. Все это время солдаты внимательно осматривали окрестности в поисках прятавшихся врагов. Но ни одной живой души они так и не увидели. Надев на руку перчатку, Савл сунул ее в золу, вытащил обожженный череп и осмотрел его. Там было еще с десяток черепов, а кроме этого и кости.

– Это какое-то захоронение, – подумал вслух тарсиец.

Запах привел псов в бешенство. Один из них впился клыками в лежащие под углями нетронутые пламенем останки, чтобы вытащить их из кострища, но его хозяин резко одернул пса, и Савл смог продолжить осмотр. Он вытащил боевой топорик и прочее холодное оружие, потом поднялся и снова стал размышлять во всеуслышание:

– Судя по всему, они нашли время похоронить этих разбойников.

Потом он повернулся к командиру отряда:

– Могло ли случиться так, что твои собаки сбились со следа?

Тот достал из холщового мешка окровавленную одежду, которую Савл нашел в доме Иосифа Аримафейского.

– Мои псы идут по запаху этих вещей, – стал оправдываться он. – Если они и в самом деле принадлежали беглецам, значит, мы на верном пути.

– Надеюсь, что это так, – угрожающе произнес охранник Храма.


Через несколько часов отряд спустился в долину реки Иордан. Подойдя к воде, ищейки стали тыкаться в разные стороны, опустив нос к земле. Придя к выводу, что преследуемым пришлось переправиться на другой берег, доезжачий решил перейти вброд с вожаком псов, но на другом берегу его ищейке не удалось снова взять след.

– Так переходили они на тот берег или нет? – проявляя нетерпение, спросил Савл.

– Судя по всему, нет, – ответил старший отряда, – но они вполне могли пойти вдоль берега, чтобы оторваться от нас, и перейти реку вброд выше по течению.

– Чтобы добраться до Дамаска, им поневоле придется где-то переправиться на другой берег, – сказал Савл, таща за повод в реку свою лошадь.

Он прошел всего несколько метров против течения и вскоре понял, насколько тяжело двигаться вперед.

– Они не могли далеко уйти, – сделал он вывод. – Возьми половину своих псов и иди по другому берегу по течению реки, пока они что-нибудь не учуют. Остальные псы вместе со мной пойдут по этому берегу. Возможно, они решили перейти реку где-нибудь дальше.

Доезжачий кивнул, отдал половину ищеек своему помощнику, в то время как вторая половина бросилась за ним в воду.

Савл резко потянул за поводья своего чистокровного скакуна и скривился от боли: увлеченный преследованием, он забыл о раненом плече. Придя в дурное расположение духа, он изранил шпорами бока своей лошади, чтобы поскорее выбраться на берег.

И чего этот чертов центурион все время попадается ему на пути? Может быть, это наемник, услуги которого оплатили назаряне, или… он принял их веру? От этого последнего предположения он содрогнулся. Если римляне могут принять чужую веру, значит, назарейская эпидемия может распространиться на весь мир, и если сын этого галилеянина стал их Мессией, его уже ничто не сможет остановить!

Это зло нужно было любой ценой задушить в зародыше. Искоренить ересь. И именно ему, Савлу Тарсийскому, Всевышний доверил эту миссию. Он станет его ангелом-уничтожителем, мечом в деснице Божьей. С каждым часом поимка беглецов становилась все менее вероятной. Добравшись до Галилеи, они найдут там немало желающих оказать им помощь – кто провиантом, кто свежими лошадьми, а кто просто поможет им скрыться!

На этом или на другом берегу Иордана, но ищейки возьмут след, – убеждал он себя. – И тогда можно будет продолжить преследование.

– Мы не настигнем их, – внезапно сказал ему командир отряда центурионов. – Со вчерашнего дня мои люди не спешивались, да и лошади выбились из сил.

– Ты хочешь заставить меня поверить в то, что римские легионеры не способны проскакать день и ночь без остановки? Ты думаешь, что Юлий Цезарь покорил мир, позволяя себе делать передышки? Именно благодаря стойкости и стремительности своих пехотинцев ему удавалось воспользоваться преимуществами местности для нападения.

– Цезарь не сражался с чудотворцами, – возразил центурион. – Если этот парень и в самом деле сын Иешуа из Назарета, то вполне вероятно, что он способен идти по воде и умножать то небольшое количество еды, какое у них есть. Я видел собственными глазами, как галилеянин исцелил прокаженного. Такое невозможно забыть. Досталась ему эта власть от демона или от Бога, мне неизвестно. Но я знаю наверняка, что она у него есть. И даже после смерти он не позволит нам так просто схватить его сына.

Савл расхохотался, чтобы выставить центуриона на посмешище.

– Он позволил мне убить его жену без особых проблем. Но, может быть, он хотел, в конце концов, от нее избавиться?

После этих слов солдаты тоже залились смехом, но замолкли, как только снова заговорил их командир.

– В таком случае, Савл Тарсийский, я не хотел бы оказаться в твоей шкуре, – сказал он. – Потому что рано или поздно ты встретишь его на своем пути.

Смущенный этим пророчеством, охранник Храма все же быстро пришел в себя и ответил:

– А вот я не хотел бы оказаться в шкуре предателя Лонгина. Пилат потребовал, чтобы я принес ему голову этого негодяя, и я рассчитываю, что сам ее отрублю.





37




Иешуа открыл глаза.

Пот, смешанный с засохшей кровью, стекал по его лицу.

Он закашлялся, выплевывая слизь с примесью мази, мирровой воды и специй. Задыхаясь под саваном, он резко распрямил скрещенные на груди руки, чтобы сбросить с себя все то, во что его замотали. В конце концов запекшаяся корка отделилась от кожи и затвердевшее полотно отлипло от его исколотого колючками лба.

Его первый вдох был болезненным. Словно новорожденный, он попытался дышать воздухом, который был в его дыхательных путях. Его глаза пылали. После трехдневного пребывания в темноте им трудно было приспособиться к свету. Место, где он находился, напоминало сводчатый склеп, выдолбленный в скале.

Иешуа спросил себя, что он здесь делает.

В пещере чувствовался отвратительный запах смерти, который в сочетании с ломотой и ощущением холода подтверждал его догадку, что он был похоронен заживо. Ему нужно было любой ценой выбраться из могилы!

Он попытался подняться, но не смог даже пошевелиться. Охваченный паникой, он сорвал с себя плащаницу, в которую был плотно замотан, как мумия, и тогда смог сесть. Только теперь он заметил раны на запястьях и тут же вспомнил, что был распят…

Давид очнулся, сидя на лошади. Он чуть было не задохнулся.

Его бросало то в жар, то в холод. Он дрожал и был весь мокрый от пота. Сердце бешено билось.

Он узнал пейзажи Галилеи, на горизонте виднелись вечные снега горы Табор. Распрямляя спину, он чуть было не слетел с лошади.

– Может быть, тебе хочется немного отдохнуть, мой мальчик? – спросил Лонгин, поворачиваясь в седле.

– Нет… я… Уже все в порядке… сон пошел мне на пользу…

Он все еще ощущал привкус мирры и специй, а тело оставалось таким же одеревенелым, как у покойника…