Башня шутов

Хотя Шарлей был почти на полголовы ниже Самсона, Рейневан нисколько не сомневался в результате боя. Такое он уже видел. Удар по голени и под колено, падающий получает сверху в нос, кость с хрустом переламывается, кровь брызжет на одежду. Рейневан был до такой степени уверен в сценарии, что удивлению его не было предела.

Если Шарлей был быстрым, как кобра, то огромный Самсон был вроде питона и двигался с поразительной гибкостью. Молниеносным контрпинком парировал пинок Шарлея, ловко блокировал предплечьем удар кулака. И отпрыгнул. Шарлей отпрыгнул тоже, сверкнув зубами из-под верхней губы. Рейневан, сам не зная, зачем это делает, одним прыжком оказался между ними.

– Мир! – раскинул он руки. – Pax! Господа! И не совестно? Ведите же себя как цивилизованные люди!

– Ты бьешься… – Шарлей выпрямился, – бьешься как доминиканец. Но это только подтверждает мою теорию. А вралей я по-прежнему не люблю.

– Он, – сказал Рейневан, – возможно, говорит правду, Шарлей.

– Серьезно?

– Серьезно. Такие случаи уже бывали. Существуют невидимые параллельные миры… Астральные… С ними можно связаться. Были также… хммм… случаи посещений.

– О чем ты балаболишь, надежда замужних?

– Не балаболю. Об этом говорили в Праге! Об этом упоминает Зогар. Об этом пишет в «De universo» Рабан Мавр. На существование параллельного духовного мира указывает также Дунс Скот. По Дунсу Скоту, materia prima[227] может существовать без физической формы. Неодушевленное человеческое тело всего лишь forma corporeitatis, несовершенное нечто, которое…

– Прекрати, Рейнмар, – нетерпеливо прервал Шарлей. – Сдержи свой раж. Ты теряешь слушателей. По крайней мере одного. Ибо я удаляюсь, дабы перед сном облегчиться в чаще. Это будет, в скобках говоря, действие во сто крат более плодотворное, нежели то, на которое мы тут тратим время.

– Пошел опростаться, – помолчав, сказал гигант. – Дунс Скот в гробу переворачивается, как и Рабан Мавр вместе с Моисеем Лионским и остальными кабалистами. Если даже такие авторитеты его не убеждают, то какие же шансы у меня?

– Ничтожные, – согласился Рейневан. – Да, по правде говоря, и мои сомнения тебе тоже развеять не удалось. И ты мало что предпринимаешь для этого. Кто ты? Откуда прибыл?

– Кто я, – спокойно ответил великан, – ты не поймешь. И откуда прибыл – тоже. А то, как я оказался именно здесь, я и сам до конца не понимаю. Как сказал поэт: не знаю, как в эти забрел я места.

Io non so ben ridir com'i' v'intrai,

tant'era pien di sonno a quel punto

che la verace via abbandonai.[228]





– Для пришельца из загробного мира, – поборол изумление Рейневан, – ты недурно знаешь человеческий язык. И поэзию Данте.

– Я… – проговорил Самсон после недолгого молчания. – Я – Странник, Рейнмар. А Странники знают многое. Это называется «мудрость пройденных дорог, посещённых мест». Больше сказать тебе я не могу. Зато скажу, кто виновен в смерти твоего брата.

Ты что-то знаешь? Говори!

– Не сейчас, сначала мне все надо еще обдумать. Я слышал твой рассказ. И у меня есть определенные подозрения.

– Так говори же, ради Бога!

– Тайна смерти твоего брата скрывается в том обгоревшем документе, который ты выхватил из огня. Постарайся припомнить, что там было. Обрывки фраз, слова, буквы, что-нибудь. Расшифруй документ, и я покажу тебе виновного. Отнесись к этому как к услуге.

– А чего ради ты оказываешь мне услуги? И чего ждешь взамен?

– Взаимных.

– В каком смысле?

– Чтобы ты обернул вспять произошедшее. Дабы я мог возвратиться к моему собственному телу и моему собственному миру, необходимо по возможности точно повторить весь ритуал экзорцизма. Всю процедуру…

Их прервал долетевший из чащи дикий вой волка. И жуткий крик демерита.

Они кинулись туда; несмотря на свой вес, Самсон не дал себя опередить. Они влетели в мрачную чащу, руководствуясь криком и хрустом веток. А потом увидели.

Шарлей боролся с чудовищем.

Огромное, человекоподобное, но заросшее черной шерстью чудо-создание напало, видимо, неожиданно, со спины, сразу охватив Шарлея страшнейшим нельсоном косматых и когтистых лап. Демерит, затылок которого был прижат так, что подбородок втиснулся в грудь, уже не кричал, только хрипел, пытаясь оттянуть голову из поля досягаемости зубастой, испускающей потоки слюны пасти. Он боролся изо всех сил, но безрезультатно – чудовище держало его хваткой богомола, не давая шевелиться одной руке и ограничивая движения другой. Несмотря на это, Шарлей извивался, как ласка, и вслепую тыкал локтем в волчью морду, пытался вырваться и давал пинки, но его попытки сводили на нет спущенные ниже колен штаны.

Рейневан стоял столб столбом, парализованный ужасом и нерешительностью. Зато Самсон не колеблясь кинулся в бой.

Гигант, как опять стало видно, умел двигаться со скоростью питона и грацией тигра. Тремя прыжками он подскочил к борющимся, точно и крепко саданул чудовище кулаком прямо по волчьей морде, растерявшегося зверя схватил за косматые уши, оторвал от Шарлея, завертел, ударом ноги бросил на ствол сосны, в который противник врезался лбом с таким стуком, что посыпались иголки. От такого удара череп человека раскололся бы, как яйцо, но волколак тут же отпрянул, взвыл по-волчьи и кинулся на Самсона. Не нападал, как можно было ожидать, раскрыв клыкастую пасть, а осыпал градом молниеносных, неуловимых глазом ударов и пинков. Самсон парировал и отбивал их, невероятно быстрый и поворотливый для своих размеров и массы.

– Он дерется… – простонал Шарлей, которого Рейневан пытался поднять. – Он дерется, как доминиканец…

Отразив серию ударов и уловив подходящий момент, Самсон кинулся в контратаку. Волколак завыл, получив прямо в нос, покачнулся от мощного удара по голени, но новый удар в грудь кинул его к стволу сосны. Опять раздался глухой удар, но и на этот раз череп выдержал. Чудовище зарычало и прыгнуло, наклонив голову на манер нападающего быка, собираясь повалить гиганта. Однако задуманный маневр успехом не увенчался. Под натиском волколака Самсон даже не дрогнул, охватил бестию руками, так они и стояли, словно Тесей и Минотавр, кряхтя, пытаясь повалить один другого и сдирая дерн ногами. Наконец Самсон осилил, отбросил чудовище и ударил его кулаком – а кулак был не хуже тарана. Глухо стукнуло – потому что сосна по-прежнему стояла на своем месте. Теперь Самсон не дал чудовищу времени для нападения. Подскочил, нанес несколько мощных и точных ударов, кинувших волколака на четвереньки. При этом Самсон оказался позади него. Зад чудовища, не покрытый шерстью и красный, представлял собой отличную мишень, промахнуться было невозможно, а башмаки у Самсона были тяжелые. Получив пинок, волколак завизжал и полетел, уже в четвертый раз врезавшись лбом в ствол злосчастной сосны. Самсон дал ему подняться лишь настолько, чтобы зад снова стал доступной целью. И пнул еще раз, вложив в пинок еще больше силы. Волколак скатился с бережка, плюхнулся в речку, оленем выскочил из нее, прошлепал через болото, с треском и хрустом продрался сквозь лозняк и умчался в бор. Завыл только еще раз. Вдалеке. Скорее – жалобно.

Шарлей встал. Он был бледен. У него дрожали руки и подкашивались ноги. Но он быстро пришел в себя. Только тихо ругался, потирая и массируя шею.

Подошел Самсон.


– Ты цел? – спросил он. – Невредим?

– Обманом меня взял, сукин сын, – оправдывался демерит. – С заду зашел… Ребра мне чуточку помял… Но я все равно управился бы с ним. Если б не штаны… Я бы справился…

И тут же смутился под многозначительными взглядами.

– Хреново было, – признался он. – Чуть шею мне не свернул. Благодарю за помощь, дружище. Ты спас меня. Я мог, что уж говорить, запросто распрощаться с жизнью.

– Жизнь жизнью, – прервал Самсон, – но задницы своей ты бы нетронутой не унес. Здесь этого ликантропа знают, вся округа знает. Будучи человеком, он тоже питал любовь к извращениям, и в волчьей шкуре это у него осталось. Теперь вот подстерегает таких, которые вроде тебя скидают штаны и раскрывают… э… прости, свой междужопок. Привык, паскудник, сзади схватить и сковать движения… А потом… Сам понимаешь.

Шарлей, несомненно, понимал, потому что заметно вздрогнул. А потом усмехнулся и протянул гиганту правую руку.





* * *


Полный месяц колдовско светил, бегущая по дну котловинки речка сверкала в его свете, как меркурий[229] в тигле алхимика. Костер постреливал языками пламени, сыпал искрами, потрескивали поленья и смолистые ветки.

Шарлей не проронил ни единого ехидного замечания, ни одного слова недовольства – ограничился тем, что крутил головой и несколько раз вздохнул, чем проявил свое сомнение в целесообразности мероприятия. Но участвовать в нем не отказался. Рейневан же взялся за дело с энтузиазмом. И оптимизмом. Преждевременным.

По просьбе странного гиганта они повторили весь ритуал экзорцирования у бенедиктинцев, так как, по мнению Самсона, нельзя было исключить, что таким образом снова случится пересадка, то есть он вернется в свое привычное бытие, а монастырский кретин – в свое большое тело. Поэтому они повторили экзорцизм, стараясь ничего не упустить. Ни цитат из Евангелия, ни из молитвы Михаилу Архангелу, ни из «Пикатрикса», переведенного ученым королем Леона и Кастилии. Ни из Исидора Севильского, ни из Цезаря Гайстербахского. Ни из Рабана Мавра, ни из Михаила Пселла.

Не забыли повторить и заклинания – против Ахарона, Эгея и Гомуса и против Фалея, Ога, Пофиеля и ужасного Семафора. Испробовали все, не упустив ни «джобса, хопса», ни «гакc, пакc, макс», ни «хау-хау-хау». Рейневан даже с величайшим усилием вспомнил и построил арабские – или псевдоарабские – сентенции, почерпнутые из Аверроэса, Авиценны и Абу Бакра Мухаммеда ибн Закария аль-Рази, известного в западном мире как Разес.

Впустую.

Не удалось уловить никаких признаков дрожи и шевеления Силы. Не произошло ничего, если не считать долетающего из леса стрёкота птиц и фырканья лошадей, напуганных воплями экзорцистов. Странный же пришелец как был Самсоном, гигантом из бенедиктинского монастыря, так им и остался. Если даже принять, что в отношении невидимых миров, параллельных бытий и космосов не ошибались ни Дунс Скот, ни Рабан Мавр, ни даже Моисей Лионский вкупе с остальными кабалистами, то добиться новой пересадки не удалось. Как ни удивительно, но самый более других заинтересованный казался менее других разочарованным.

– Подтверждается тезис, – сказал он, – что в магических заклинаниях значение слов и вообще звуков играет весьма незначительную роль. Решающим здесь является духовная предрасположенность, решительность, усилие воли. Мне кажется…

Он осекся, словно ожидал вопросов или комментариев. Но не дождался. И докончил:

– У меня нет другого выхода, кроме как держаться вас. Придется сопровождать вас, надеясь, что когда-нибудь повторится то, чего кому-то из вас – либо вам обоим – удалось случайно достигнуть в монастырской часовне.

Рейневан беспокойно взглянул на Шарлея, но демерит молчал. Он молчал долго, поправляя нашлепку из листьев подорожника, которую Рейневан приложил к его поцарапанному и искусанному затылку.

– Что ж, – сказал он наконец, – я твой должник. Отложив в сторону сомнения, которые, братец, развеять тебе удалось не до конца, скажу: если хочешь присоединиться к нам – я не возражаю. Кто бы ты ни был, черт с тобой. Но ты сумел доказать, что в пути от тебя больше пользы, чем вреда. В смысле: ты скорее поможешь, чем помешаешь.

Гигант молча поклонился.

– Так что, – продолжал демерит, – вместе нам будет хорошо и весело странствовать. Если, конечно, ты соизволишь воздержаться от нарочитой демонстративности и публичных заявлений о своем внетутошнем происхождении. Тебе следует – прости за откровенность – вообще воздерживаться от каких-либо заявлений, ибо твои высказывания весьма шокирующе не совпадают с твоей внешностью.

Гигант поклонился снова.

– Мне, повторяю, в общем-то безразлично, кто ты таков, исповеди или признаний я не ожидаю и не требую. Но хотел бы знать, каким именем тебя называть.

– «Не спрашивай Странника об имени, оно – тайна», – процитировал Рейневан слова лесной ведьмы-прорицательницы.

– Воистину, – улыбнулся гигант. – Nomen теит quod est mirabile… Совпадение любопытное и совершенно очевидно не случайное. Ведь это «Книга судей Израилевых». Слова ответа, который на свой вопрос получил Маной, отец Самсона. Так что сохраним Самсона, это имя ничуть не хуже других. А прозвище, ну что ж, за прозвище я могу поблагодарить твои, Шарлей, фантазию и изобретательность… Хоть, признаюсь, при одной мысли о мёде меня тошнит… Всякий раз, как только вспомню о своем пробуждении в часовне с липким кувшином в руке… Но принимаю. Самсон Медок. К вашим услугам.





Глава четырнадцатая,





в которой описываются события того же вечера, что и в предыдущей, но в другом месте: в большом городе, расположенном примерно в восьми милях – полета ворона – к северо-востоку. Если взглянуть на карту – к чему автор горячо призывает читателя, – станет ясно, о каком городе идет речь


Опускающийся на колокольню церкви стенолаз распугал грачей, стая черных птиц взлетела, громко крича, и спланировала вниз, на крыши домов, вращаясь, как летящие с пожара лепестки сажи. У грачей был численный перевес, и они не так-то легко позволяли согнать себя с колоколен и, уж конечно, ни за что не капитулировали бы перед обычным стенолазом. Но это не был обычный стенолаз, грачи поняли сразу.

Сильный ветер дул над Вроцлавом, гнал темные тучи со стороны Слёнжи, под порывами ветра морщинилась серо-синяя вода Одры, раскачивались ветки верб на Солодовом Острове, волновались камышники между старицами. Стенолаз раскинул крылья, бросил скрипучий вызов кружащим над крышами грачам, взвился в воздух, облетел колокольню, сел на карниз. Протиснулся сквозь резной каменный масверк окна, рухнул в темную бездну колокольни, полетел вниз, выкручивая головокружительную спираль вдоль деревянной лестницы.

Опустился, колотя крыльями, и, топорща перья, сел на пол нефа, почти тут же изменил внешность, превратившись в черноволосого, всего в черном мужчину.

Со стороны алтаря приближался, шлепая сандалиями и бормоча что-то под нос, ризничий, старичок с бледной пергаментной кожей. Стенолаз гордо выпрямился. Ризничий, увидев его, побледнел еще больше, перекрестился, низко склонил голову и быстро убрался в ризницу. Однако стук его сандалий потревожил того, с кем Стенолаз хотел встретиться. Из-под арки, ведущей в часовенку, беззвучно вышел мужчина с короткой остроконечной бородой, обернутый плащом со знаком красного креста и звездами. Вроцлавская церковь Святого Матфея принадлежала госпитальерам cum Cruce et Stella,[230] их приют размещался при церкви.