Башня шутов

– Следовало бы, – сказал он наконец, – для начала спросить основную заинтересованную сторону. М atrimonium inter invitos поп contrahitur, женитьба требует согласия обеих сторон.

– Заинтересованная сторона, – хохотнул Вейрах, – молчит, a qui tacet consentit, кто молчит, тот согласен. А других можно и спросить, почему нет? Эй, Тассило? Нет желания ожениться? А может, ты, Куно? Вольдан? А ты, уважаемый Шарлей, что такой тихий сидишь? Ежели все, так уж все! Кто еще желает стать, простите за выражение, нуптуриентом?

– А может, вы сами? – наклонила голову Формоза фон Кроссиг. – А? Господин Ноткер? Уж, думается мне, пора бы. Не хотите ль взять ее в жены? Не пришлась по вкусу?

– Пришлась, а как же, – сально ухмыльнулся раубриттер. – Но женитьба – могила любви. Поэтому я стою за то, чтобы ее просто-напросто коллективно оттрахать.

– Пора, вижу, – Формоза встала, – женщинам выйти из-за стола, чтобы мужам в их мужских шуточках и забавах не мешать. Пошли, девка, тебе тут тоже делать нечего.

Николетта послушно встала и отправилась как на заклание, горбясь, низко опустив голову. Руки у нее дрожали, глаза были полны слез.

«Все это было не более, чем показуха, – подумал Рейневан, сжимая под столом кулаки. – Ее смелость, бодрость, решительность – все была лишь видимость, притворство. Насколько же, однако, слабый и хрупкий этот пол, как же они зависят от нас, мужчин. Как зависят, чтобы не сказать находятся в нашей власти».

– Гуон, – бросила Формоза от дверей. – Не заставляй долго ждать себя.

– Да и я уже пойду, – встал чародей. – Притомился, слишком истощила меня идиотская скачка по лесам, чтобы дальше слушать кретинские разговорчики. Желаю компании спокойной ночи.

Буко фон Кроссиг сплюнул под стол.





* * *


Уход чернокнижника и женщин стал сигналом к еще более безудержному веселью и бурной попойке. Comitiva громко потребовала больше вина, служанки, подносившие напитки, получили полагающуюся им долю шлепков, щипков и тычков и, краснея и всхлипывая, побежали на кухню.

– После колбасы напиться вдосталь!

– Будем здравы!

– Долгих лет!

– Здравия, да подольше!

Пашко Рымбаба и Куно Виттрам, обхватив друг дружку за плечи, затянули песню. Вейрах и Тассило де Тресков присоединились к ним.

Meum est propositum in taberna mori

Ut sint vina proxima morientis ori;

Tunc cantabunt letius angelorum chori;

Sit Deus propitius huic potatori!





Буко фон Кроссиг пьянел с трудом. С каждой кружкой он становился – на удивление! – все трезвее, от тоста к тосту делался все угрюмее, мрачнее и – опять же парадоксально! – бледнее. Он сидел хмурый, сжимая пятерней «позаимствованный» на мессе кубок и не спуская с Шарлея прищуренных глаз.

Куно Виттрам долбил по столу кружкой. Ноткер Вейрах колотил рукоятью мизерикордии. Вольдан из Осин качал перебинтованной головой и что-то невразумительно бормотал. Рымбаба и де Тресков орали:

Bibit era, bibit herus,

bibit miles, bibit clerus,

bibit ille, bibit illf,

bibit servus cum ancilla,

bibit velox, bibit piger,

bibit albus, bibit niger…





– Xok! Xok!

– Буко, брат! – Пашко покачнулся, обнял Буко за шею, прильнул мокрыми усами. – Будь здрав! Веселимся! Это ж мой, курва, с Биберштайнувной сговор! Понравилась она мне! Стало быть, слово чести, приглашу тебя к себе на свадьбу, а там и на крестины, вот тогда погуляем!


Под подолом место есть,

чтоб мой колышек мог влезть!





– Будь повнимательнее, – шепнул Рейневану Шарлей, немедля воспользовавшись представившейся возможностью. – Придется нам свои головы уносить.

– Знаю, – тоже шепотом ответил Рейневан. – В случае чего берите с Самсоном ноги в руки. На меня не оглядывайтесь… Я пойду за девушкой… В башню…

Буко оттолкнул Рымбабу, но Пашко не сдавался.

– Не горюй, Буко. А что, права была госпожа Формоза, дал ты маху, похитив у Биберштайна дочку. Но я тебя от забот освобожу. Вот невеста, там – жена, пей за свадьбу! Пей до дна! Ха, ха, срифмовал, курва, будто поэт какой. Буко! Пей! Веселись! Давай, давай! Под подолом место есть…

Буко оттолкнул его.

– Я тебя знаю, – бросил он Шарлею. – Уже в Кромолине так думал, теперь уже точно знаю время и место. Уверен. Хоть тогда на тебе была францисканская ряса, морду твою узнал, вспомнил, где тебя видел. На вроцлавском рынке в восемнадцатом годе, в тот памятный июльский понедельник.

Шарлей не отвечал, смело глядя прямо в прищуренные глаза раубриттера. Буко повертел в пальцах свой литургический кубок.

– А ты, – перевел он взгляд на Рейневана, – Хагенау, или как там тебя взаправду звать, черти знают, кто ты такой, может, тоже монах и княжеский ублюдок. Может, тебя господин Биберштайн тоже за бунты и мятежи в стольцевскую тюрьму упрятал? Я уже в дороге заподозрил. Видел, как ты на девку поглядываешь, думал, оказии выжидаешь, чтобы Биберштайну отомстить, его дочурку под ребро пырнуть. Однако – твое дело месть, а мое – пятьсот гривен. Так я все время за тобой приглядывал. Прежде чем ты, братец, козика[395] достал бы, головы-то на шее уж и не было б.

А теперь, – цедил слова раубриттер, – гляжу я на твою морду и думаю, а может, я ошибался. Может, ты вовсе на нее не покушался, может, это афект? Может, ты ее спасти хочешь, у меня из рук вырвать? Думаю я так, думаю, и злость во мне подымается. За кого ж ты Буко фон Кроссига держишь? И меня аж трясет тебе глотку перерезать. Но я сдерживаюсь. Временно.

– А может, – голос Шарлея был совершенно спокоен, – может, кончить на сегодня? День был богат утомительными событиями, все собравшиеся это по собственным костям чувствуют, вот извольте глянуть, там господин Вольдан уже уснул, уткнув физию в соус. Предлагаю дальнейшую дискуссию отложить ad cras.[396]

– Ничего, – буркнул Буко, – мы не станем откладывать ad cras. О конце пира я скажу, когда время придет. А теперь пей, монаший сын, выродок, пей, когда наливают. И ты пей, Хагенау. Откуда знать, может, это последняя ваша выпивка? В Венгрию дорога длинная и рискованная. Доедете? Говорят же: человек не знает утром, что с ним вечером будет.

– Тем более, – ядовито добавил Ноткер Вейрах, – что господин Биберштайн наверняка разослал конников по дорогам. За похищенную дочь жутко должен быть на похитителей ожесточен.

– Вы что, не слышали, – крикнул Пашко Рымбаба, – чего я сказал? Биберштайн – это ерунда. Я ж на его дочке женюсь. Ведь же…

– Молчи, – прервал его Вейрах. – Ты пьян. Мы с Буко нашли лучшее решение, более простой и удачный супротив Биберштайна способ. Так что ты к нам со своим жениховством не лезь. Совсем это ни к чему.

– Но она мне по душе пришлась… Помолвка… И покладины.[397] Чтоб мой колышек мог…

– Заткнись.

Шарлей оторвал взгляд от глаз Буко, посмотрел на де Трескова.

– А вы, господин Тресков, – спросил он спокойно, – одобряете план товарищей? Тоже считаете его превосходным?

– Да, – после минутной заминки ответил де Тресков. – Хоть и сожалею. Но такова жизнь. Ваша беда, что вы так удачно подходите к головоломке.

– Удачно, удачно, – подхватил Буко фон Кроссиг. – Да еще как удачно. Из всех, что приняли участие в нападении, лучше других узнают тех, кто был без забрала. Господина Шарлея. Господина Хагенау, который так залихватски управлял похищенной колебкой. Да и ваш слуга-силач тоже не из тех, которых легко забыть. Его морду узнают, ха-ха, даже у трупа. Всех, кстати, будут узнавать как трупы. Поймут, кто на кортеж напал. Кто Биберштайнувну увел…

– И кто ее убил, – спокойно докончил Шарлей.

– И изнасиловал, – ухмыльнулся Вейрах. – Не надо забывать об изнасиловании.

Рейневан вскочил со скамьи, но тут же сел, придавленный тяжелой рукой де Трескова. В тот же момент Куно Виттрам схватил Шарлея за плечи, а Буко приставил демериту к горлу мизерикордию.

– Это что же! – крикнул Рымбаба. – Разве ж это дело? Они нам тогда на помощь…

– Так надо, – обрезал Вейрах. – Возьми меч.

По шее демерита из-под стилета потекла струйка крови. Несмотря на это, его голос был спокоен.

– Не удастся ваш план. Никто вам не поверит.

– Поверит, поверит, – успокоил его Вейрах. – Просто диву даешься, во что только люди верят!

– Биберштайн не даст обвести себя вокруг пальца. Вы сложите свои головы.

– Ты что, пугать вздумал, монаший поскребыш? – Буко наклонился над Шарлеем. – Когда тебе самому до утра не дожить? Говоришь, Биберштайн не поверит? Возможно. Сложу голову? На то воля Господня. Но вам все равно глотки перережу. Хотя бы ради gaudium, как говорит курвин сын Сагар. Тебя, Хагенау, прикончу, хотя бы ради того, чтобы Сагару насолить, потому как ты ему дружок. Тоже колдун. А относительно тебя, Шарлей, назовем это справедливостью. Исторической. За Вроцлав, за восемнадцатый год. Другие главари бунта сложили головы под палаческим топором на вроцлавском рынке, а ты сложишь в Бодаке. Ублюдок.

– Ты второй раз назвал меня ублюдком, Буко.

– Назову и третий. Ублюдок! И что ты мне сделаешь?

Шарлей не успел ответить. С грохотом отворилась дверь, и вошел Губертик. Точнее говоря, вошел Самсон Медок, отворив себе дверь Губертиком.