Бедабеда

– Почем мне знать? Ты уснула, что ль? Бывает. Я тут давеча тоже срубилась, прямо в подсобке. Давление скачет.

– Господи, Марьяша. – Людмила Никандровна с ужасом посмотрела на телефон, ожидая увидеть миллион пропущенных звонков и сообщений. Телефон, поставленный на беззвучный режим, вдруг завибрировал. Людмила Никандровна от неожиданности чуть из рук его не выронила. Но с облегчением увидела, что звонит Нинка.

– Ты вообще где? Уснула, что ли? – Нинка была в шумном месте и орала в трубку.

– Не знаю, наверное… Нин, прости, я не могу сейчас говорить… Надо за Марьяшей… Не понимаю, что случилось.

– Так я и звоню за этим! Я с Марьяшей в кино! Мы в торговом центре! Хочешь, пили к нам!

– Как это? Почему?

– Ну ты же на подготовишках для экстренной связи оставила телефон не Марьяшкиной родной матери, а мой! Так что тебе не дозвонились и позвонили мне. А у меня как раз клиентка отменилась, так что мы решили в кино рвануть. Слушай, ты слышала, какой у их музычки голос противный? Это ж как дети выдерживают? Я чуть не вскрылась! Да, Марьяш, можно! Бери большое ведро! Прости, я разрешила ей попкорн. В общем, мы мульт пошли смотреть, а ты бибикни – к нам приедешь или мне ее домой забросить.

– Пожалуйста, привези ее домой. Я что-то совсем не в себе. Отключилась. И твоя Анна была на приеме как раз. Я не заметила, как она ушла. Ничего не понимаю. Если бы не баба Валя, наша уборщица, я бы до утра проспала.

– Ладно, пока, нам пора! Марьяшу закину!

Людмила Никандровна заставила себя встать и подошла к раковине – умылась, причесалась, но морок не отступал. Баба Валя елозила шваброй.

– Это все от нервов, – сказала уборщица. – Пообщаешься с такими и сама станешь трехнутой. Они ж все жилы вытянут. Я слышала, что шизофреники вообще вампиры энергетические! Вот у вас, Никалавна, они и выпили все соки.

Баба Валя упорно называла Людмилу Никандровну Никалавной. Людмила Никандровна не спорила.

– Слышь, Никалавна, а давай я тебе чайку сделаю. Крепкого, сладкого. А то ты такого цвета, что краше в гроб кладут. Аж с зеленцой. У тебя есть что плеснуть-то в чаек?

– Нет.

– О, у Сергеича есть. Я отолью, он не заметит.

– Спасибо, баба Валя. Мне что-то и вправду нехорошо.

Баба Валя принесла Людмиле Никандровне чай с явным привкусом коньяка, а если уж откровенно, то коньяк, лишь немного разбавленный чаем. В общем, бурда бурдой, но Людмила Никандровна сделала глоток, и ей стало немедленно легче дышать.

– Идиотов-то развелось. Вроде не сезон – не осень, не весна, никакого обострения, а у вас прям аншлаг каждый день. И как вы их не боитесь? У них же такие тараканы в голове! Или у вас есть дихлофос для мозга? – хохотнула баба Валя.

– Я идиотов боюсь, – улыбнулась Людмила Никандровна. Она, вдруг подумала о сватье, Марине, кажется Витальевне, и даже подумала той позвонить – мало ли, что случилось? С чего вдруг Людмила Никандровна о ней вспомнила? Вот кто был счастливой идиоткой. Женщиной до мозга костей, как говорится.

Когда родилась Марьяша, сватья – Марина, кажется Витальевна, – пыталась давать Людмиле Никандровне советы по медицинской части. Людмила Никандровна впадала в ступор, когда сватья рассказывала про чудодейственное свойство гомеопатических таблеток, которые способны вылечить все болезни на свете, включая неизлечимые. Марина, кажется Витальевна, переживала, что внучке уже в роддоме успели сделать положенную прививку, и свято верила, что волшебными шариками можно победить коклюш, мононуклеоз, свинку, корь, вирус Коксаки и лихорадку Зика. А также все виды аллергии, включая самые редкие. Например, на желтых тараканов.

– Вы это серьезно? – уточнила Людмила Никандровна и, не сдержавшись, рассмеялась.

– Ну конечно! – возмутилась Марина, кажется Витальевна.

– Ваш сын не говорил вам, кем я работаю? – еще раз уточнила Людмила Никандровна.

– Нет, а что, это важно? – спросила сватья. – Вы гомеопат? – В ее взгляде вспыхнула надежда.

– Нет, я не гомеопат, и это не важно. – Людмила Никандровна решила просто молчать и не связываться. Но не удержалась и спросила, представляя, как пересказывает этот разговор Нинке и та падает от смеха под стол: – А откуда вы узнали про аллергию на желтых тараканов?

– Как откуда? Это же самый страшный и опасный вид аллергии! Вот у меня она, например, есть. Ни на что нет, кроме желтых тараканов.

– И вы, так сказать, проверяли? В смысле, сталкивались с желтыми тараканами? – Людмила Никандровна поняла, что сейчас сама начнет истерично хохотать.

– Нет, конечно! Не дай бог! – воскликнула Марина, кажется Витальевна.

Один-единственный своего рода семейный ужин Людмила Никандровна потом в красках пересказывала Нинке, и Марина, кажется Витальевна, стала для них нарицательным персонажем. Как ни удивительно, они часто ее вспоминали и тут же начинали хохотать. Но смеялись не зло, а по-доброму и скорее удивляясь, чем с издевкой. Людмила Никандровна иногда бессознательно использовала слова, подхваченные от Марины, кажется Витальевны, и Настя немедленно взрывалась, думая, что мать смеется над ней:

– Не надоело еще?

– Если честно, нет. – Людмила Никандровна, безусловно, знала, что сватья не «кажется Витальевна», а именно Витальевна, но это «кажется» тоже вошло в обиход, что Настю особенно выводило из себя.

Сватья говорила «полотенчико», и у Людмилы Никандровны начиналась падучая. Как и от «пельмешков». Но самое ужасное было дра́же, которым она называла гомеопатически шарики. Именно с таким ударением.

Так вот, так сказать семейный ужин, который состоялся еще до рождения Марьяши. Людмила Никандровна понимала, что идея изначально обречена на провал, но решила не спорить и соблюдать традиции, приличия и все, что потребуется. Ужин решили устроить на территории Марины, кажется Витальевны, чтобы той не пришлось преодолевать фобии. Настя под присмотром Жени приготовила вегетарианские блюда – что-то обильно сдобренное кунжутом, сыром тофу и политое сливками из кокосового молока.

– А еда будет? – спросила Людмила Никандровна, когда увидела праздничный стол. Она хотела пошутить и разрядить обстановку. Хотя нет – она и вправду была голодной и думала, не сбегать ли в местный магазин за вином и сосисками. Или лучше сразу за коньяком. На столе в графине стоял напиток мутного болотного цвета.

Настя же обиделась и пошла рыдать. Она, как потом выяснилось, тоже не хотела никакого ужина, но отчего-то согласилась и с утра была на нервах. Еще и с Женей поругалась, потому что он принес не миндаль, как требовалось, а кунжут.

Наконец Марина, кажется Витальевна, вышла из комнаты – торжественная, потная, с поплывшим макияжем и прической, смятой на затылке. Людмила Никандровна увидела уже внушительный горбик на шее сватьи – отложение солей. Отметила и запущенный варикоз на ногах. Как и отекшие пальцы: Людмила Никандровна, разглядывая массивный перстень на руке сватьи, гадала, что произойдет быстрее – палец посинеет и отвалится или кольцо лопнет под давлением?

Людмила Никандровна знала, что Марина, кажется Витальевна, не ест мясо и делает по утрам дыхательную гимнастику. Но она никак не ожидала, что сватья, сев за стол, начнет крестить все, что на нем стояло, – блюда, напитки, вазу с фруктами и тарелку с сухофруктами. Даже зеленую жижу перекрестила.

Позже Людмила Никандровна поняла, что Марина, кажется Витальевна, осеняет крестом все, что видит на расстоянии ста метров без всякого разбору. Но тогда, после ужина, Людмилу Никандровну тронуло, что сватья перекрестила такси, в которое они садились с Настей и Женей. Еще подумала, стала бы сватья так истово трижды крестить машину с водителем, явно мусульманином, судя по вывешенным на обзорном стекле и на торпеде выдержкам из Корана, если бы не Женя? Наверняка нет. Таксист, привыкший ко всему, никак не ожидал, что его машину еще и перекрестят, поэтому вел медленно, аккуратно и явно ожидал конца света на середине пути.


– Что творится у людей в голове? – спросила, ни к кому не обращаясь, Людмила Никандровна.

Таксист посмотрел в зеркало дальнего вида и кивнул, найдя хоть в одной пассажирке единомышленника.

Ну а дальше уже известно, что было. Настя, свекровь и муж стали активистами антипрививочного движения, адептами лечения светом, воздухом и прочими энергиями. Людмила Никандровна, продолжая тайно делать Марьяше прививки, в споры не вступала. Марина, кажется Витальевна, настаивала на крещении внучки, с обязательной процедурой причащения перед таинством. Но Женя отказался причащаться, сообщив собственной матери, что исповедует буддизм. Настя честно объявила, что ей лень. Потом как-нибудь. Если для Людмилы Никандровны Настино «мне лень, потом» было привычным, то Марина, кажется Витальевна, чуть своими гомеопатическими шариками не подавилась. Она позвонила Людмиле Никандровне с надеждой найти у той поддержку в этом святом деле. Людмила Никандровна выслушала и спокойно сообщила:

– Марина… э… Витальевна. Я психиатр. Понимаете? Врач. Свою гомеопатию можете засунуть себе куда угодно, хоть в рот, хоть в задницу. Марьяше я делала прививки, положенные по возрасту. И сделаю ей все прививки, которые существуют на сегодняшний день, – и от ветрянки, и от гриппа, и даже от вируса папилломы человека. Вы можете крестить все, что вам вздумается, но я даже не агностик – я воинствующая атеистка. Так что разбирайтесь со своим сыном сами, но держитесь подальше от Марьяши со своими заряженными шариками и боженькой. Я понятно говорю? Доступно?

Марина, кажется Витальевна, заклокотала, шумно задышала и сообщила Людмиле Никандровне, что бог ей этого не простит. Людмила Никандровна ответила, что как-нибудь договорится с апостолом Петром при входе в райские врата, и положила трубку.

Настя позвонила в тот же вечер и сообщила, что у свекрови гипертонический криз, в котором виновата Людмила Никандровна. Марине, кажется Витальевне, так плохо, что она умирает. Вот прямо в этот самый момент.

– Что ты ей наговорила? – кричала Настя, которая еще верила в свою счастливую семейную жизнь. – Как ты могла ее так довести? Тебе не стыдно?

– Нет, ни капельки, – честно ответила Людмила Никандровна. – Ни малейшего угрызения совести.

После этого отношения со сватьей закончились. После развода Насти с Женей бывшая сватья не выказывала ни малейшего интереса к судьбе родной внучки. И даже не поздравляла девочку с днем рождения. Настю это не особо заботило, так что Людмила Никандровна выдохнула, избавившись не только от безумного зятя, но и не менее безумной его мамаши.





* * *


С чего вдруг Людмила Никандровна сейчас вспомнила про сватью? Почему она вообще ударилась в воспоминания, которые забылись, стерлись, потерялись. А оказывается, вот они – на поверхности лежат. И память услужливо подбрасывает все новые.

– Нин, со мной что-то неладное творится, – призналась она подруге, когда та привезла Марьяшу, счастливую, облопавшуюся попкорном и чипсами.

– Просто устала. Тебе в отпуск надо. Бери Марьяшу и уезжай на море, – ответила подруга.

– Да, наверное, ты права.

Уже засыпая, Людмила Никандровна подумала, что все это странно – неужели она и вправду оставила номер телефона Нинки на Марьяшиных подготовишках? В анкете был точно ее телефон. Хотя, могла, конечно, – Нинкин телефон значился у нее во всех анкетах на случай экстренной связи – как близкой родственницы. Может, она и на подготовишках записала по привычке не Настин телефон, а Нинкин?

Людмила Никандровна набрала номер дочери. Телефон отключен. Да, Настя предупреждала, что уедет на несколько дней. То ли в Коломну, то ли в Клин. Людмила Никандровна решила утром же все перепроверить и наконец уснула.

Утром она, естественно, забыла о странном вечере – она уснула прямо на приеме, Нинка забрала Марьяшу. Отчего-то в памяти застряло только то, что она никак не могла вспомнить, в каком именно городе находится Настя – в Клину или все же в Коломне? Людмила Никандровна еще несколько раз звонила дочери, пока та не перезвонила сама.

– Что? – Настя всегда начинала так разговор, без всяких приветствий.

– Ты в Клину или в Коломне?

– Мам, ты с ума съехала? Я в Москве, – ответила Настя, – сегодня заеду.

Да, Людмила Никандровна вспомнила, что Клин или Коломна были в планах, которые рухнули вместе с очередным Настиным романом. Дочь так широко кидало из стороны в сторону, с такой удивительной амплитудой, так естественна и глубока стала ее мимикрия, что Людмила Никандровна старалась вообще об этом не думать. Бывший зять-вегетарианец с поисками мест силы казался уже счастьем.

Но если на дочь Людмила Никандровна смотрела скорее со стороны, предоставляя ей право самой разбираться с собственными чувствами, интересами, желаниями, наконец, то мать находилась под боком. Как и Марьяша. И если Марьяша с каждым днем становилась все более рассудительной, аккуратной, внимательной, что тоже нельзя было считать нормальным для ее возраста, то прабабушка направлялась в прямо противоположном направлении, впадая в детство. Людмила Никандровна смотрела на внучку и не понимала, от кого той достались педантизм, пунктуальность, режимность и стремление к упорядоченному миру вокруг себя. Это проявлялась натура, заложенные гены или все же попытка ребенка найти хоть какую-то точку опоры в их сумасшедшей семье с разрушенными связями?

Марьяша привязалась к домработнице тете Гале, которая заплетала ей косы, следила, чтобы та ходила опрятная, и разрешала помыть посуду, заведя для нее персональную тряпочку, губку и даже маленькие веник и швабру. Марьяша очень гордилась, что помогала убирать, и расцветала, когда тетя Галя нахваливала ее при Людмиле Никандровне. Когда тетя Галя подарила Марьяше огромные перчатки красного цвета с цветами на отворотах, доходившие девочке до плеч, та была настолько счастлива, что даже спать в них легла. Девочке нравилось мыть посуду. Нравилось сидеть и смотреть, как тетя Галя гладит постельное белье, аккуратно складывая ровными стопками. Нравился Марьяше и порядок, который с появлением тети Гали царил в шкафах, причем во всех без исключения. Даже столовые приборы лежали ровными рядами, неперепутанные – ложки отдельно, вилки отдельно. Марьяша переняла манеру тети Гали расставлять тарелки на сушке в определенном порядке – от маленьких к большим, и если Людмила Никандровна ставила тарелку не по росту, внучка переставляла как положено.

А мать невзлюбила домработницу с первого взгляда и мечтала от нее избавиться.

– Нос сует свой куда не следует, – жаловалась она Людмиле Никандровне. – В моем шкафу рылась. И кричит на меня.

– Она не рылась, а пыталась убрать. И она не кричит. У нее голос такой.

– В мои вещи пусть не лезет, – говорила мать и начинала плакать. Она стала плаксивой.

– Что опять стряслось? Почему ты плачешь? – спрашивала Людмила Никандровна.

– Ничего. Живу тут как затворница. Света белого не вижу. Почему ты велела своей Галке меня запирать в комнате?

– Мам, никто тебя не запирает, – отвечала Людмила Никандровна, все еще гоня от себя дурные мысли. В дверях не было замков. И в маминой комнате тоже.

– Неправда. Я вчера пыталась выйти и не смогла. Даже кричала. Не веришь? Я тебе докажу! Она и Марьяшу подговорила меня запирать. Я слышала!

Мать подошла к двери и начала тянуть ручку на себя.

– Вот, убедилась? Они нас заперли! – Мать ликовала.

– Хорошо, я скажу Галине, чтобы больше не закрывала двери, – сказала Людмила Никандровна.

– Галине… – передразнила ее мать. – Галка она. И точно воровка. Сначала притираются, в доверие входят, а потом квартиры обносят подчистую.