Блеск шелка

Глава 68




– Икона Богородицы, которую внес в Константинополь император Михаил, когда его народ вернулся из изгнания в 1262 году, – решительно произнес Виченце. – Вот что нам нужно.

Паломбара не ответил. Они стояли в комнате, окна которой выходили на длинный пологий склон холма, спускавшийся к самому берегу. Свет плясал на воде, и высокие мачты кораблей слегка покачивались в такт легким утренним волнам.

– Мы не добьемся успеха, пока Византия не принесет в дар Риму свой символ, – продолжил Виченце. – Икону Богородицы. Они считают, что когда-то она спасла их от нашествия.

Паломбаре нечего было на это возразить. Его мотивы были исключительно практическими.

– Получить ее не представляется возможным, поэтому эффект данного жеста едва ли имеет значение.

– Но ты согласен, что это был бы мощный аргумент? – настаивал на своем Виченце.

– Теоретически да.

Паломбара посмотрел на него более внимательно. Он понял, что у Виченце был план, в успехе которого тот не сомневался. И рассказывал он Паломбаре о нем только затем, чтобы поставить в известность, а вовсе не для того, чтобы привлечь к участию в его осуществлении.

Это означало, что Паломбара должен составить собственный план действий, сохраняя его в полной тайне, иначе Виченце, докладывая папе, соберет все лавры. Необходимо соблюдать секретность, ведь у Виченце хватит ума помешать ему, чтобы привлечь внимание к своей персоне, пока его напарник будет приводить в исполнение намеченное. Паломбара может оказаться в византийской тюрьме, а Виченце, заламывая руки в фальшивой скорби, отправится в Ватикан с иконой под мышкой.

– Мы должны ее заполучить, – с тонкой улыбкой повторил Виченце. – Я посвящу тебя в свой план. А если ты что-нибудь придумаешь, то, разумеется, расскажешь мне.

– Хорошо, – ответил Паломбара.

Он вышел на свежий воздух.

Легкий ветерок обвевал его лицо. Некоторое время Паломбара смотрел поверх крыш на море, потом начал расхаживать туда-сюда. Ему хотелось собраться с мыслями, а движение помогало успокоиться.

Михаила невозможно было подкупить или принудить. Единственное, что имело для него значение, – спасти столицу от Карла Анжуйского и от коварного Рима. Нет, это не совсем так. Император хотел защитить свой народ от угрозы, независимо от того, исходит она от христиан или от мусульман. Это всегда было особым, присущим византийцам искусством: уже много столетий они создавали всевозможные союзы – и для ведения торговли, и для того, чтобы стравливать своих врагов. Можно ли убедить Михаила заключить союз с Римом, для того чтобы защититься от обжигающего ветра ислама, который уже опалил южные границы его государства?

Что может поспособствовать созданию такого альянса? Какое-нибудь святотатство, которое совершат в Константинополе. Что-то, что разгневает христиан и толкнет представителей противоборствующих ветвей одной религии в объятия друг друга. При этом нужно успеть послать икону в Рим как доказательство доброй воли Византии.

Да, это должно быть святотатство, но не убийство. Можно поджечь святилище и обвинить в этом мусульман, таким образом разжигая ненависть в людях. Тогда византийцы согласятся на любую цену, которую сможет заплатить Михаил, даже на дань Риму.

Паломбара знал, как этого добиться. У него были деньги, выданные папой, о которых не знал Виченце. И он был знаком с людьми, которые смогут организовать беспорядки за определенную плату. Он будет крайне осторожен. Никто ничего не узнает, особенно Никколо Виченце.



В обители Святой Вероники пылал пожар. В сумерках Паломбара стоял на улице в собравшейся толпе. Он чувствовал нестерпимый жар, когда языки пламени жадно пожирали хрупкие строения монастыря и облизывали стены окружающих домов и лавок.

Рядом с ним рыдала и рвала на себе волосы какая-то старуха. Ее голос становился все выше, пока не перешел в крик. Рев пламени все усиливался, трескалось горящее дерево, рассыпая вокруг яркие искры.

Жар отогнал Паломбару назад, и он потянул за собой старуху, чтобы отвести ее на безопасное расстояние, но та вырвалась.

Постепенно огонь становился слабее, не находя себе новой пищи. Но последовавший за пожаром всплеск ярости достиг такого накала, что Паломбаре ничего не пришлось раздувать.

Он попросил аудиенции у императора и получил ее.

Когда Паломбара вошел в покои Михаила, тот выглядел усталым, обеспокоенным и весьма раздраженным.

– Что случилось, ваше высокопреосвященство? – резко спросил он.

Император был облачен в красную далматику, расшитую драгоценными камнями. Варяжские гвардейцы демонстративно замерли у дверей.

Паломбара не стал терять времени даром.

– Я пришел выразить соболезнование от его святейшества по поводу вашего несчастья.

– Чушь! – фыркнул Михаил. – Вы пришли позлорадствовать и посмотреть, какую выгоду из этого можно получить.

Паломбара улыбнулся:

– Выгода возможна для всех нас, ваше величество. Если ислам приобретет на юге еще большее влияние, чем сейчас, и будет продолжать теснить границы христианского мира, нам, чтобы справиться с ним, понадобится нечто большее, чем Крестовый поход, – полное завоевание. И я говорю вовсе не о том, что произойдет через столетие или даже через десять лет.

Лицо Михаила еще больше побледнело, но его выражение не изменилось. Император правил своим народом в изгнании, знал о войне не понаслышке – его тело покрывали шрамы, полученные в боях. Он готов был заплатить последнюю отчаянную цену, готов был отречься от собственной веры – только бы спасти свой народ. Михаил Палеолог, равноапостольный император Византии, знал вкус поражения и в совершенстве изучил искусство выживания.

Паломбару переполняла жалость к этому отважному, мудрому человеку, восседавшему в роскошных одеждах во все еще разрушенном дворце.

– Ваше величество, – почтительно произнес легат, – могу ли я предложить вам наиболее действенное решение, которое подтвердит окончательное признание Византией союза с Римской церковью, – такое, которое ни один враг, даже самый злобный, не посмеет поставить под сомнение?


Михаил уставился на него с холодной подозрительностью:

– Что вы задумали, епископ Паломбара?

Легат заколебался, но потом заставил себя заговорить:

– Пошлите в Рим икону Пресвятой Богородицы, которую вы несли, когда вошли в Константинополь после изгнания, – сказал он. – Пусть она отправится в Рим как символ единения двух великих христианских Церквей, готовых стать плечом к плечу против угрозы распространения ислама. Тогда Рим навеки запомнит Византию как оплот христианства в борьбе против неверных. И, если мы позволим ей пасть, враги Всевышнего будут стоять у наших собственных ворот.

Михаил молчал, но в нем не чувствовалось ни гнева, ни желания броситься в бой или продемонстрировать уязвленную гордость. Он был реалистом. Его ловко обвели вокруг пальца. От императора не ускользнула ирония ситуации, но он, считавший себя умным человеком, был совершенно к ней не готов.

– Смотрите за иконой как следует, – произнес наконец Михаил. – Она не простит, если вы ее оскверните. Именно этого вам следует бояться, Паломбара, а не меня, не Византию и даже не могущества ислама. Бойтесь Господа и Пресвятой Богородицы.

Спустя неделю древняя икона, которая несколько столетий назад спасла Византию, была доставлена в дом, где остановились Паломбара и Виченце. Легаты молча стояли в гостиной, наблюдая за тем, как распаковывают реликвию.

Виченце был ошеломлен успехом своего напарника. Спутник Паломбары стоял в потоке света, лившегося из окон, и его и без того бледное лицо становилось все мрачнее.

Паломбара читал на нем искренний гнев – и зависть.

Потом, пока императорский посыльный продолжал распаковывать икону, на лице Виченце появилось другое выражение – осознание того, что ему самому не удалось бы ее заполучить.

Наконец последний покров упал на пол, и мужчины молча подались вперед, чтобы взглянуть на красивое печальное лицо. Вблизи они рассмотрели отметины, которые на иконе оставили время и погода, – трещины на краске, следы гвоздей на золоченом полотне. Икона лоснилась от следов прикосновения тысячи рук в том месте, где ее держали, поднимая над собой.

Виченце открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал. Паломбара даже не глянул в его сторону. Холодная расчетливость на лице напарника разгневала бы его.

Нанять судно было довольно просто. Паломбара заключил договор с одним из многочисленных капитанов в константинопольском порту. Виченце наблюдал за слугой, который нес икону, тщательно упакованную в деревянный ящик. Этот ящик был помечен, чтобы они легко могли его опознать, но никто другой не догадался бы о его содержимом.

Легаты взяли с собой мало вещей, не желая сообщать слугам, что их не будет некоторое время. На самом деле было вполне вероятно, что теперь они пойдут на повышение – получат кардинальский сан – и больше сюда не вернутся. Паломбара жалел о том, что оставил в Византии несколько артефактов, которые купил, пока находился в Константинополе, но иначе было нельзя: нужно создать иллюзию, будто он всего лишь пошел в порт, чтобы навестить кого-то, и вернется еще до заката.

Однако, когда Паломбара прибыл на набережную, он с удивлением увидел, что их корабль отдаляется от берега. Волны бурлили у киля, когда судно набирало скорость, весла ритмично поднимались и опускались, пока судно не вышло из укрытой от ветров гавани и мягкий ветер не наполнил паруса. Виченце стоял у борта. Солнце сверкало в его светлых волосах, словно нимб, широкий рот был растянут в улыбке.

Паломбару бросило в пот от ярости. Он никогда не испытывал такого полного, всепоглощающего поражения, и на другие эмоции у него просто не осталось сил.

– Ваше высокопреосвященство, – вдруг услышал легат озабоченный голос, – вам плохо, мой господин?

Потрясенный Паломбара посмотрел на говорившего. Это был капитан корабля, которому он еще даже не заплатил, посчитав, что это обеспечит его лояльность.

– Они увели твой корабль, – хрипло сказал легат, протянув руку, чтобы указать на удаляющееся судно, которое становилось все меньше и меньше.

– Нет, господин, – с удивлением возразил капитан, – мой корабль вон там, ожидает вас вместе с грузом.

– Но я только что видел епископа Виченце на борту. – Паломбара снова указал в сторону моря. – Вон там!

Капитан приставил ладонь ко лбу и проследил за взглядом легата.

– Это не мой корабль, господин. Это судно капитана Дандоло.

Паломбара зажмурился.

– Дандоло? Он взял ящик на свой корабль?

– Да, я видел у него на борту какой-то большой, тщательно упакованный ящик, ваше высокопреосвященство. Несколько футов высотой и шириной, как вы и говорили.

– Его принес епископ Виченце?

– Нет, господин, капитан Дандоло привез его лично. А вы по-прежнему собираетесь плыть в Рим, ваше высокопреосвященство?

– Да, клянусь Богом, собираюсь!





Глава 69




Константин шел под палящим солнцем. Он направлялся навестить Феодосию Склерос, единственную дочь Николая Склероса, одного из самых богатых людей, вернувшихся в Константинополь из изгнания. Все члены этой семьи были непоколебимо преданы православной церкви и, следовательно, испытывали стойкую неприязнь к католикам и их стремлению захватить власть над Византией.

Феодосия вышла замуж за человека, который, по мнению Константина, был не достоин ни ее глубокого ума, ни, что гораздо важнее, выдающейся духовной красоты. Тем не менее, раз Николай, очевидно, был ее избранником, Константин относился к нему с той же учтивостью, какую оказывал любому мужчине, женатому на столь замечательной женщине.

Епископ застал Феодосию за молитвой. Он знал, что в этот час она будет одна и обрадуется ему как никому другому.

Женщина действительно обрадовалась и немного удивилась его приходу: обычно Константин отправлял ей записку, прежде чем прийти.