Брат мой Каин

Глава 12




На следующее утро Эбенезер Гуд проснулся очень рано. Его мысли целиком занимали необыкновенные события предыдущего дня, не позволявшие ему заснуть снова. Он сразу невзлюбил Кейлеба Стоуна, в глубине души почти не сомневаясь в том, что тот действительно убил собственного брата и выдвинутые против него обвинения носили абсолютно обоснованный характер. Однако этот человек в то же время показался адвокату проникнутым какой-то редкостной энергией, настоящим средоточием страстей, и это заставляло Гуда переживать его гибель с неожиданной для него самого горечью.

Он лежал в постели, натянув одеяло до самого подбородка, вновь и вновь обдумывая слова Рэтбоуна и Монка. Неужели та медсестра на самом деле понимала, о чем говорила? У него с трудом укладывалось в голове, чтобы Майло Рэйвенсбрук мог желать Кейлебу смерти или, хуже того, покончить с ним собственными руками.

Мысль об этом становилась еще более отвратительной, стоило адвокату вспомнить неповторимое лицо леди Рэйвенсбрук, проникнутое мужеством, силой чувства и воображения даже сейчас, после недавней изнурительной болезни. Какая-то неуловимая черта в ее облике вызвала у Эбенезера необыкновенный интерес к ней. Он убедился, что даже в те минуты, когда его разум занимали мысли о способах и средствах выяснения истины, доказать которую представлялось ему практически невозможным, перед его внутренним взглядом возникали черты ее лица. Он словно наяву видел ее красивый рот, и сейчас у него в ушах, казалось, даже звучал ее голос. Обращаясь к нему, леди Рэйвенсбрук едва ли произнесла более дюжины слов, однако в память юристу врезалась даже интонация, с которой она их говорила.

Поднявшись с постели в половине седьмого, когда за окнами еще царила тьма, он попросил горничную принести воды, вызвав у нее немалое удивление, а потом побрился, умылся и, одевшись, распорядился подать завтрак в четверть восьмого. Повар, удивившись не меньше горничной, не счел нужным скрывать собственное недовольство. Гуд не обратил на его возмущение абсолютно никакого внимания, хотя найти хорошего повара было не так-то просто.

Выйдя из дома ровно в восемь, он быстро зашагал по улице, помахивая довольно изящным стеком и настолько глубоко погрузившись в размышления, что не заметил добрую дюжину знакомых, попавшихся навстречу, и поздоровался еще с двоими, назвав их именами их отцов.

Часы показывали пять минут десятого, когда Эбенезер приблизился к подъезду дома Рэйвенсбрука, увидев, как их светлость только что куда-то отправился в собственной карете. Поднявшись по лестнице, Гуд потянул за медное кольцо дверного звонка.

– Доброе утро, сэр, – поприветствовал его ливрейный лакей с нескрываемым удивлением.

– Доброе утро, – ответил гость, вежливо улыбнувшись. – Приношу мои извинения за доставленное вам беспокойство в столь ранний час, однако я пришел по делу, не терпящему отлагательств. Вы не могли бы узнать у леди Рэйвенсбрук, не пожелает ли она меня принять? Я, естественно, подожду, пока она не закончит утренний туалет. – Гуд протянул лакею визитную карточку.

– Леди Рэйвенсбрук, сэр? – Слуге показалось, что он ослышался. Слова этого посетителя звучали просто нелепо. О чем может какой-то адвокат разговаривать с леди Рэйвенсбрук?

– Если вас это не затруднит. – Эбенезер вошел в подъезд, снял пальто и протянул лакею шляпу. Он не собирался ждать, пока ему ответят отказом, и к тому же юрист привык упорно добиваться поставленной цели. Ему удалось зарекомендовать себя одним из ведущих лондонских защитников именно благодаря настойчивости и неуступчивости. – Благодарю вас. Вы очень любезны. Мне следует подождать в комнате для посетителей, да? – Адвокат побывал в этом доме всего однажды, но тем не менее запомнил, что в эту комнату вела вторая дверь слева. Решив, что слуга не возражает, он направился дальше в прихожую, оставив ему пальто и шляпу, и лакею не оставалось теперь другого выбора, кроме как согласиться.

Гостю пришлось почти три четверти часа ждать в тихой комнате с богатой отделкой, тяжелыми портьерами и множеством книжных полок, но когда дверь в конце концов распахнулась и на пороге появилась сама Энид Рэйвенсбрук, Гуда тут же охватило чувство вины. Хозяйка дома всем своим видом выражала отчаянный испуг. Лавандового цвета платье буквально свисало с ее фигуры, несмотря на то что служанка постаралась собрать его в складки, где только могла, чтобы не перекраивать наряд заново. Волосы Энид потеряли блеск, и даже с помощью самой искусной прически не удавалось скрыть, насколько они поредели за время болезни. Ее кожа казалась абсолютно бесцветной, однако глаза по-прежнему светились умной проницательностью, а очертания скул и выдающиеся вперед нос и подбородок свидетельствовали о скрытой силе характера. Она смотрела на адвоката с непреклонным мужеством.

– Доброе утро, мистер Гуд. Лакей передал, что вы желаете переговорить со мной. – Закрыв за собой дверь, дама прошла в комнату очень медленными шагами, словно опасаясь потерять равновесие.

Эбенезер уже двинулся было навстречу, собираясь ей помочь, но тут же понял, что ему не следует этого делать. Ему нестерпимо хотелось поддержать эту ослабевшую после болезни женщину, словно это могло придать ей силы, однако такой жест вполне можно было расценить как проявление бесцеремонности. Чтобы убедиться в этом, адвокату не требовалось даже заглядывать ей в глаза.

Добравшись до ближайшего стула, Энид опустилась на него, и на лице у нее, наконец, появилась улыбка.

– Благодарю вас, мистер Гуд. Я вам очень признательна, – сказала она. – Не выношу, когда ко мне начинают относиться как к инвалиду. Скажите, о чем вы собираетесь со мной говорить? Я полагаю, речь пойдет о бедном Кейлебе. Я знала его совсем мало, и все же я очень сожалею о том, что ему пришлось вот так умереть. Впрочем, кто знает, может, это даже и к лучшему.

– Но вы знаете Энгуса, – поспешно заметил ее гость. – Пользуясь столь глубоким уважением лорда Рэйвенсбрука, а также испытывая к нему благодарность и теплые чувства, он, наверное, часто бывал здесь.

Адвокат произнес эти слова таким тоном, словно не сомневался в собственной правоте, но тем не менее на лице Энид появилось выражение неуверенности и несогласия с ним.

– Нет. – Она слегка покачала головой. – Он, конечно, бывал у нас, но не слишком часто, и редко задерживался надолго. Я не совсем уверена, но, возможно, это связано с тем, что Женевьева чувствовала себя здесь… не совсем удобно. Очевидно, мой муж внушал ей что-то вроде благоговейного страха. Он может произвести… – Дама снова замялась, и Гуд с неожиданной остротой понял, что дело вовсе не в том, что ей трудно найти нужные слова, и даже не в ее сомнениях насчет того, стоит ли ей вообще высказывать эту мысль, а именно в самой мысли, которую она, очевидно, долгое время старалась избегать, потому что та вызывала у нее боль. Эбенезер с немалым удивлением осознал, сколь глубокое страдание вызывает это у него самого.

Он почувствовал себя неуверенно. Возможно, ему не следовало продолжать выяснять интересующие его обстоятельства столь дорогой ценой. Надо было предоставить это коронеру, прикрывшись вежливыми отговорками.

Однако он испытывал сомнения совсем недолго. Подобное проявление малодушия показалось юристу неприемлемым для него самого, да и леди Рэйвенсбрук тоже не заслуживала этого.

Гуд любезно улыбнулся.

– Прошу вас, мадам, говорите правду, какой она вам представляется; говорите о том, что вам довелось видеть собственными глазами, – попросил он. – Сейчас не время для лжи, пусть даже сказанной с благородной или внешне благопристойной целью.

– Вы так считаете? – Энид сразу нахмурилась. – Теперь и Энгус, и Кейлеб мертвы, и их взаимная ненависть тоже, и неважно, в силу каких обстоятельств она возникла. Теперь все это принадлежит прошлому… все кончено.

– Если бы это было так. – Эти слова адвокат произнес совершенно искренне. – Но по факту гибели Кейлеба будет проводиться официальное дознание. Нам необходимо выяснить, что заставило его столь неожиданно совершить этот жестокий и бессмысленный поступок.

– Так ли это необходимо? – Лицо хозяйки дома оставалось спокойным – она уже явно успела решить все для себя самой. – Какое значение это имеет теперь, мистер Гуд? Кейлеб, похоже, никогда не жил спокойной жизнью. Неужели его нельзя просто похоронить и оставить в покое, где бы ни находилась сейчас его душа? А заодно и нас самих тоже больше не тревожить? С тех пор как мой муж взял братьев к себе в дом, они не приносили ему ничего, кроме горя.

– И даже Энгус? – удивился Эбенезер.

– Нет. Сказав так, я поступила несправедливо. Энгус доставлял ему огромную радость. Он олицетворял все то, о чем муж только мог мечтать.

– Но?.. – мягко и вместе с тем настойчиво спросил Гуд.

– Так было на самом деле!

– Судя по вашему голосу, вас преследует какое-то сомнение, вы в чем-то не совсем уверены, – продолжал стоять на своем адвокат. – Что вас беспокоит? Скажите, леди Рэйвенсбрук, по какой причине Кейлеб столь нестерпимо возненавидел Энгуса? Ведь раньше они были очень дружны. Что заставило их стать столь ярыми врагами?

– Я не знаю!

– Но, возможно, догадываетесь? Вы наверняка задумывались над этим, размышляли… Хотя бы из-за того, что вашему мужу приходилось страдать по этой причине.

– Конечно, я думала об этом. Я провела много часов без сна, стараясь найти способ заставить их помириться. Я долго ломала голову и часто спрашивала мужа, пока не убедилась в том, что ему известно немногим больше, чем мне, и что даже разговор об этом вызывает у него боль. Они с Энгусом не чувствовали…

– Не чувствовали чего?

Леди Рэйвенсбрук говорила с большой неохотой. Собеседнику приходилось буквально вытягивать из нее слова, и он прекрасно это понимал.


– Они не чувствовали себя непринужденно, оставаясь вместе, – объяснила Энид, – словно рядом постоянно находилась тень Кейлеба, словно их разделяло какое-то темное пространство, рана, о которой оба они не могли навсегда забыть.

– Но вам нравился Энгус?

– Да. Да, я любила его. – Теперь тень с лица женщины исчезла, и она явно заговорила от чистого сердца. – Он был поразительно добр. Такой человек вызывает восхищение во всех отношениях. И он в то же время оставался настолько скромным, что никогда не выставлял себя напоказ и не казался напыщенным. Да, я очень любила Энгуса. Я не припоминаю, чтобы он когда-нибудь выходил из себя или проявлял жестокость. – Лицо Энид сделалось неподдельно грустным, однако сейчас она просто горевала о понесенной утрате, не испытывая при этом сомнений и не страдая от недомолвок.

Собственная настойчивость вызывала у Гуда отвращение, но в то же время его разум захватило какое-то ноющее нетерпение, напоминающее зубную боль, тупую и непрекращающуюся, но иногда становящуюся столь острой, что от нее перехватывает дыхание.

– Не припоминаете? – переспросил он с некоторым удивлением.

– Нет, – ответила леди Рэйвенсбрук таким тоном, словно собственные чувства оказались для нее полной неожиданностью. – Такого никогда не случалось. Я абсолютно не удивляюсь тому, что муж так его любил. Энгус обладал всеми качествами, которые мой супруг мог только пожелать увидеть у родного сына, если бы он у него был.

– Он, должно быть, ненавидел Кейлеба за то, что тот убил Энгуса, – тихо проговорил Эбенезер. – Его вполне могли бы понять, если бы он никогда не простил ему этого проявления вероломства, особенно с учетом того, что Энгус по-прежнему сохранял верность брату.

Энид отвернулась, и голос ее зазвучал еще тише:

– Да. Я не вправе его упрекать. И все же он, похоже, не испытывал к нему такого гнева, как я. Он как будто…

Адвокат замер в ожидании, подавшись вперед. Воцарившаяся в комнате тишина, казалось, колола ему уши.

Собеседница очень медленно обернулась к нему снова.

– Я не знаю, каких слов вы от меня ждете, мистер Гуд… – начала было она.

– Я жду правды, мадам, – прервал ее юрист. – Это единственное, что останется достаточно чистым, что окажется в конце концов превыше любых страданий.

– Мне она неизвестна!

– Он как будто… что? – напомнил женщине Гуд.

– Как будто знал, что это должно однажды случиться. Это стало для него чем-то вроде удара, которого он давно ждал – и который положил конец долгому напряжению, принес ему едва ли не успокоение. Вы не находите мои слова ужасными?

– Нет. Я нахожу их всего лишь печальными, – спокойно ответил Эбенезер. – И если мы останемся до конца честными, с ними мог бы согласиться каждый из нас. Иногда усталость пересиливает все остальные чувства.

Энид улыбнулась, и в глазах у нее впервые за все это время появился блеск.

– Вы очень добры, мистер Гуд, – сказала она. – Наверное, не напрасно вы носите такую фамилию[8].

Адвокат впервые за много лет ощутил, как его лицо заливает краска, почувствовав в то же время какое-то необычное удовольствие и осознав, насколько он одинок.





* * *


Оливер Рэтбоун находился в зале суда, когда его члены собрались на новое заседание. Предназначавшиеся для публики места теперь оказались почти пустыми. Газетные заголовки громогласно возвестили о том, что Кейлеб Стоун попытался совершить новое убийство, на этот раз покусившись на жизнь человека, заменившего ему отца и ставшего его благодетелем. Однако высшая справедливость в конце концов восторжествовала – он сам из убийцы превратился жертву. Истории пришел конец.

Поискав взглядом Эбенезера Гуда и убедившись в его отсутствии, судья обернулся к Рэтбоуну, удивленно приподняв брови.

– Ему больше некого защищать, – ответил Оливер, пожав плечами. Он не знал, где находился Гуд, и его отсутствие вызвало у него легкое разочарование, поскольку обвинитель рассчитывал на поддержку адвоката.

– Действительно, – сухо заметил судья. – Ваше объяснение не совсем меня удовлетворяет, но, я полагаю, нам придется им довольствоваться. – Обернувшись к присяжным, он в официальных выражениях сообщил им то, что они уже знали. Кейлеб Стоун мертв, и продолжение суда над ним стало невозможным ввиду того, что он неспособен давать показания или оправдываться. Поэтому у присяжных не будет оснований для вынесения вердикта. Объявив о прекращении разбирательства в связи с невозможностью соблюдения процессуальных норм, судья поблагодарил присяжных и отпустил их.

Вскоре после этого Оливер навестил председателя суда в его кабинете с обшитыми дубовыми панелями стенами, освещенными лучами яркого мартовского солнца, пробивавшимися сквозь стекла высоких окон.

– В чем дело? – спросил судья, не скрывая удивления. – Это дело больше не представляет интереса для вас, Рэтбоун. Что бы мы о нем ни думали, нам больше не удастся преследовать Кейлеба Стоуна. Он нашел прибежище там, откуда нам уже ни за что его не вернуть.

– Я понимаю, ваша честь. – Стоя напротив судейского стола, Оливер сверху вниз смотрел на сидящего в кожаном кресле худощавого человека с глубокими морщинами под глазами. – Я лишь желаю убедиться в том, что избранный им исход был либо несчастным случаем, либо заранее продуманным им самим шагом.

– Я вас не понимаю. – Судья сразу нахмурился. – Рэйвенсбрук утверждает, что это несчастный случай, но даже если это самоубийство, неужели вы в самом деле задались целью найти необходимые тому подтверждения? – Он чуть поджал губы. – Зачем вам это нужно? Вы желаете, чтобы его похоронили в неосвященном месте? Я не подозревал, что вы настолько мстительны. Это не имеет никакого отношения к заботе о вдове или к тому, чтобы она получила возможность впоследствии вновь выйти замуж, если вам так хочется.

– Я не верю, что он покончил с собой, – ответил Рэтбоун.

– Тогда вы думаете, что это было убийство? – Взлохмаченные брови судьи удивленно приподнялись. – Вам что, не говорили, как все случилось? Лорд Рэйвенсбрук вошел в камеру, чтобы увидеться…

– Я знаю, что он сказал, – перебил его обвинитель. – Я пришел туда спустя всего несколько минут после случившегося. Я видел Рэйвенсбрука и видел труп. И у меня есть подозрения, что Рэйвенсбрук мог убить его.

– Лорд Рэйвенсбрук? – Слова прокурора настолько потрясли председателя суда, что он просто не поверил собственным ушам. – Вы понимаете, что сейчас говорите, Рэтбоун? С какой стати лорд Рэйвенсбрук станет кого-то убивать, тем более своего приемного сына, каким бы отвратительным типом тот ни казался? Да еще до того, как началась его защита в суде, в результате чего дело вполне могли свести к несчастному случаю.

– Именно это я как раз и намерен выяснить, – сквозь зубы проговорил Оливер. – Вместе со мной расследованием занимается детектив Монк.

– У вас, наверное, помутился рассудок, – со вздохом заявил судья, откинувшись на спинку кресла, словно прикосновение мягкой кожаной обивки к его костлявой спине доставляло ему удовольствие. – Ваше предположение совершенно необоснованно. – Глаза его сузились. – Если только вы не скрываете от суда что-либо чрезвычайно важное. В таком случае вы подвергаете себя весьма серьезному риску.