Будапештский нуар

– Если так, тогда приходите в полдень. Раньше никак.

– Я вернусь к двенадцати. – Гордон надел шляпу.

Он аккуратно закрыл за собой железную дверь, чтобы, не дай бог, не побеспокоить архивариуса.



И хотя все тело еще болело, двигаться было намного легче, чем вчера. Больше всего беспокойства причиняла рука. Рана на лбу уже не пульсировала, а когда Гордон натягивал шляпу на глаза, бинта и вовсе не было видно. Губы по-прежнему были вспухшими, но во время разговора уже не болели. При резких движениях почку еще простреливало, поэтому Гордон старался двигаться плавно. А вот рука… Он сунул ее в карман пальто и постарался не обращать на нее внимания.

На площади Луизы Блахи Гордон подождал трамвай. Сел у окна и принялся любоваться городом. По утренним улицам, коченея, ходили люди с поднятыми воротниками, в перчатках. Те, кто не взял перчатки, прятали руки в карманы или останавливались у торговца каштанами, чтобы немного согреться. Перед островом Маргариты стояли корабли на якоре, на реке тренировались отчаянные гребцы. Теперь на острове не встретить неповоротливых детей на трехколесных велосипедах, женщин с колясками, мужчин с газетой под мышкой или семью, которая в полном составе приходила сюда в хорошую летнюю погоду. Время от времени можно было заметить такси с туристом из гостиницы, которое сворачивало с острова, но в остальном здесь едва ли что-то происходило.

Гордон вышел на конечной остановке, на площади Кальмана Селла. Потому что именно здесь находилась табачная лавка, где можно было купить разнообразные зарубежные сигареты. И много чего еще, но об этом, конечно, знали только посвященные. Гордон подозревал, что Ковач, продавец, никогда не был на фронте, а если и был, то точно не вернулся инвалидом. Это был полный жизни, здоровый мужчина с румянцем на лице, усами и бородой, подстриженными с неслыханной тщательностью.

– Две пачки египетских, пожалуйста, Ковач, – поздоровался Гордон.

Мужчина полез под прилавок, немного покопался и достал сигареты.

– Еще что-нибудь желаете, господин репортер? – спросил продавец.

– Нет, спасибо, – ответил Гордон.

– Ну как же, вы даже не знаете, чего у меня только нет под прилавком. Много-много чудесных вещиц!

На этих словах он встал, вышел из лавки и повесил табличку «ЗАКРЫТО». Гордон наблюдал за ним, не скрывая любопытства, хотя и спешил. Ковач исчез за дверью служебного помещения, а затем вышел с двумя деревянными подносами и корзинкой из ивы в руках.

– Будьте добры, только посмотрите, – сказал он и разложил товары неопределенного происхождения перед покупателем. – Вот перьевая ручка «Паркер Вакуматик», штука в том, что вы видите, сколько в ней осталось чернил, вуаля, прошу любезнейше. Герман Клейн на улице Профета отдает «Мэйджор» за восемьдесят пенгё, я же – всего за двадцать девять. Также у меня есть парочка красивых часов от «Лонжин» и «Омега», даже и говорить не буду, за сколько я их продаю.

Гордон покачал головой.

– Тогда прошу покорнейше, извольте приобрести замечательные шелковые чулки для дамы. В магазине «Хейлиг», как вы знаете, значительно дороже. Чулки «Синьорина», тонкие как паутинка, всего за два пенгё. В «Хейлиге» такие же будут стоить триста пятьдесят, прошу покорнейше. Нет? Нет. Хорошо. Тогда, если это не надо, в кладовке у меня есть совершенно новое, еще не пользованное радио «Орион 44», отдаю недорого, собственно говоря…

– Ковач, мне нужно идти. Да и вообще я у вас, кроме сигарет, никогда ничего не покупал.

– Что правда, то правда, прошу любезнейше, но никогда не знаешь, когда вы соизволите передумать.

– Надежда умирает последней? – посмотрел на него Гордон.

– Как вы сказали?

– Не важно.

Ковач мгновенно убрал все товары и отпустил покупателя, тот вышел на площадь.

Пока он был внутри, площадь уже проснулась. Трамваи подъезжали один за другим, несмотря на то что был понедельник, кое-кто вышел погулять, направляясь в сторону парка Нормафа, мальчишки-газетчики пытались перекричать друг друга, домохозяйки шли по направлению к рынку на улице Фень. Гордон поспешил дальше. Он не любил Буду. Пешт по какой-то причине был ему ближе, там он чувствовал себя как дома, если можно было так сказать. Гордон протолкался к площади Сена и зашел в кофейню «Будайская крепость». Здесь тоже было шумно, все толкались, но делать было нечего – Вечей любил пить свой утренний кофе именно здесь.

Гордон был не единственным человеком, который знал, где можно найти Лео Вечея. Если уж его не было в редакции газеты «Венгерский полицейский», то, значит, он сидел в этой кофейне, писал, переводил. С тех пор как два года назад ему поручили редактировать «Венгерский полицейский», он больше не писал уголовные сводки. Ему их и так хватило, он предпочитал редактировать газету, при этом находил время на переводы и стихи. Несмотря на это, он по-прежнему оставался лучшим знатоком преступной жизни города. Он знал все о преступниках, мошенниках, шулерах, аферистах и полицейских, сидящих у них на хвосте.

Они не были друзьями, но хорошо знали друг друга и, если их сводила какая-то работа, всегда старались оказать друг другу помощь. Вечей относился к Гордону с пиететом, потому что тот когда-то жил в Америке. Что в этом такого – Жигмонд не знал, но спрашивать было неудобно. Гордон часто вспоминал короную фразу Вечея:

– Жигмонд, это не уголовщина, а насмешка одна. Взломщик Грос Уткогрудый, гетера Йолан Керепеши и их сообщники. Это не уголовники, а любители. И если хотите знать, даже любители из них не очень.

Затем он начинал излагать, скольких человек застрелили в Чикаго на этой неделе, сколько миллионов долларов было растрачено из бюджета в Нью-Йорке. Вечей постоянно очернял Америку. И Гордону казалось, что тот с удовольствием поработал бы репортером-следователем в какой-нибудь чикагской газете.

– Жигмонд, кажется, вы кому-то порядком насолили. – Вечей поднял темно-синие глаза, взгляд которых пронизывал чуть ли не до мурашек.

– Ерунда, – махнул Гордон левой рукой. – Я тут слышал, что Голливуд купил вашу книгу.

– «Цирк жизни», – кивнул Вечей.

– Значит, будете теперь богатым и знаменитым.

– Или не буду, – ответил тот.

– Много заработали?

– Пока недостаточно, чтобы бросить работу, – ответил Вечей.

– А сейчас что пишете?

– Сборник стихов.

– Как называется?

– «Изгнанное сердце».


– В конце выяснится, чье сердце изгнали и куда?

– А это неплохая идея. – Вечей улыбнулся. – Хотите кофе?

Гордон кивнул. Вечей подозвал официанта и сложил руки на животе.

– Вы ведь не просто так пришли.

– Нет, – признался Гордон. – Случилось нечто большее, чем обыденные преступления Кружка злодеев-любителей с улицы Кирай.

– Я вас слушаю.

– Было найдено тело еврейской девушки…

– На улице Надьдиофа, – закончил предложение Вечей. – Человек из шайки Чули уже рассказал.

– Тогда вы и про Шкублича слышали.

– А как же. – Вечей откинулся назад. Расстегнул пиджак, составлявший часть отлично сшитого костюма, мощной рукой потянулся за кофе. – Он исчез, оставив в своей студии все. Как сквозь землю провалился.

– Допустим, – произнес Гордон.

– Понятно. Но скажите, Жигмонд, что вы собираетесь делать? Написать об этом вы все равно не сможете.

– Это я и сам знаю. – Гордон поднес чашку с кофе ко рту, но быстро поставил ее обратно. Горячий напиток чуть было не обжег ему губы. – Однако у меня есть план.

– Правильно, – одобрил Вечей. – План никогда не помешает. Только не говорите, что теперь моя очередь, потому что меня не интересуют никакие планы. А тем более такой.

– Мне нужна информация. И больше ничего, Лео. Только информация.

– Это можно. Здесь я, пожалуй, могу помочь.

Гордон достал сигарету. Он уже неплохо справлялся левой рукой. Вечей подал ему огня.

– Какая информация? – спросил он, нахмурившись.

– Политики и проститутки.

Вечей поднял руку в театральном жесте и тихо присвистнул.

– И то и то можно получить за деньги.

– Лео, я серьезно.

– Знаю, что вы серьезно, но я не хочу отвечать серьезно. Вы все равно это не напишете. Такое, в конце концов, просто нельзя писать.

– Мы это уже обсудили. Не напишу. Девушки живут в квартире на улице Батори. Политики выбирают их по своего рода книге, точнее даже, по каталогу. Шкублич делал для него фотографии. Заведует этим Рыжая Марго, которая работает на некоего Жамбеки.

Вечей, сузив глаза, наблюдал за Гордоном. Он снова сложил руки и откинулся назад, некоторое время даже покачивался на двух задних ножках стула. Вернув стул на четыре опоры, он тихо заговорил.

– Не только они, – сказал он. – Не только эти политики, члены нижней и верхней палаты, но и иностранные политики уже видели этот… как вы его назвали, каталог.

– Полиция тоже в этом участвует?

– На деле – нет, – ответил Вечей. – Кому надо, тот знает и, как того и требуется, ничего не предпринимает.

– Понятно.

– Ничего вам не понятно. Совсем ничего. Вы не только не можете об этом написать, но об этом даже говорить нельзя. Запомните, мы сегодня не виделись.

– Ну, это уже преувеличение, Лео.

Вечей перегнулся через стол.

– Вы слышали что-нибудь о группе Швейницера по охране правопорядка? – спросил он сдавленным голосом.

Гордон покачал головой.

– Значит, и не надо вам о них ничего знать, а тем более уж с ними встречаться.

– Что они делают?

– Это вам тоже незачем знать. Поверьте мне, Жигмонд, лучше уж вам не знать. Если проболтаетесь, Барци отдаст приказ Швейницеру.