Будет кровь

— Я понятия не имею, кто такой этот Чарлз Кранц. Может быть, он работал в головном офисе в Оклахоме. Хотя, насколько я знаю, Оклахома теперь превратилась в одно сплошное пепелище.

Марти молча смотрел ей вслед. Как и Гас Уилфонг, который присоединился к нему. Чуть погодя Гас кивком указал на угрюмый парад служащих, лишенных возможности попасть на работу: в магазины и банки, в рестораны и курьерские службы.

— Они похожи на беженцев, — заметил он.

— Да, — согласился Марти. — Действительно похожи. Помнишь, ты спрашивал о запасах еды?

Гас кивнул.

— У меня неплохой запас банок супа. Есть басмати и несколько упаковок рисовой смеси. Плюс еще несколько упаковок кукурузных хлопьев. Наверное, с полдюжины замороженных «быстрых» обедов и полпинты мороженого.

— Ты вроде как не особо волнуешься.

Марти пожал плечами.

— Какой смысл волноваться?

— Вот что интересно, — сказал Гас. — Поначалу мы все волновались. Все хотели знать, что происходит. Народ отправился протестовать в Вашингтон. Помнишь, когда повалили забор вокруг Белого дома, и полиция застрелила нескольких студентов?

— Ага.

— В России свергли правительство. Случилась четырехдневная война между Индией и Пакистаном. В Германии появился вулкан, я тебя умоляю — в Германии! Мы все твердили друг другу, что все вскоре уляжется, только оно почему-то не улеглось.

— Да, — сказал Марти. Он только что встал, но уже чувствовал себя очень уставшим. Очень, очень уставшим. — Не улеглось. Наоборот, разошлось.

— И все эти самоубийства.

Марти кивнул.

— Фелисия говорит, у них каждый день новые поступления.

— Я думаю, самоубийства пойдут на спад, — сказал Гас. — Люди будут просто ждать.

— Чего ждать?

— Конца, дружище. Конца всего. Мы проходим все стадии горя, ты разве не понял? И теперь мы уже на последней. Принятие.

Марти ничего не сказал. Он просто не знал, что сказать.

— Уже никто не проявляет особенного любопытства. И все это… — Гас обвел улицу широким жестом. — Все обрушилось ни с того ни с сего. В смысле, мы знали, что экология летит к чертям — думаю, даже правые маразматики втайне так думали, — но тут мы имеем шестьдесят вариантов дерьма, причем все разом. — Он посмотрел на Марти почти умоляющим взглядом. — Сколько времени нам остается? Год? Четырнадцать месяцев?

— Да, — согласился Марти. — Все очень хреново.

Других слов у него не нашлось.

Сверху донесся какой-то гудящий звук, и они оба подняли глаза. Муниципальный аэропорт теперь почти не принимал пассажирские авиалайнеры, но это был маленький самолет, который метался по непривычно чистому небу и пускал из хвоста белую струю. Следуя за самолетом, дым (или какое-то химическое вещество) складывался в огромные буквы.

— Ого! — Гас запрокинул голову к небу. — Самолет, пишущий дымом. С детства их не видел.

«ЧАРЛЗ», — написал самолет. Потом: «КРАНЦ». А затем — как и следовало ожидать — «39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ». Имя уже начало расплываться, пока самолет выписывал в небе: «СПАСИБО, ЧАК!»

— Что за хрень? — сказал Гас.

— Я вот тоже хотел спросить, — отозвался Марти.

Марти не завтракал, а потому, вернувшись в дом, разогрел себе в микроволновке один из готовых замороженных обедов — куриный пирог от «Мэри Каллендер». Он взял тарелку в гостиную, чтобы посмотреть телевизор. Но на обоих каналах из тех двух, что еще не прекратили вещание, висела статичная картинка: фотография Чарлза «Чака» Кранца, сидящего за столом с ручкой в руке в постоянной готовности. Марти таращился на нее, пока ел пирог, потом выключил идиотский ящик и снова лег спать. Ему показалось, что так будет разумнее всего.

Он проспал почти до вечера, и хотя ему не снилась Фелисия (во всяком случае, он не помнил, чтобы она ему снилась), проснулся с мыслями о ней. Ему захотелось увидеться с Фели и напроситься к ней на ночь. А может, и вовсе остаться. Шестьдесят вариантов дерьма, сказал Гас, причем все разом. Если это и вправду конец, не хотелось встретить его в одиночестве.

До Харвест-Акра, уютного микрорайона, где теперь жила Фелисия, было всего три мили, и Марти не стал рисковать выезжать на машине, а решил прогуляться пешком, для чего облачился в спортивный костюм и кроссовки. День близился к вечеру, но все равно было солнечно и тепло, на чистом небе — по-прежнему ни облачка, на улицах полно народу. Кто-то наслаждался погожим деньком, однако большинство прохожих угрюмо смотрели себе под ноги. Почти никто не разговаривал, даже те, кто шагали вдвоем или втроем.

На Парк-драйв, одной из главных магистралей восточной части города, все четыре полосы были забиты машинами, преимущественно пустыми. Лавируя между застывшими автомобилями, Марти перешел на другую сторону и увидел пожилого мужчину в твидовом костюме и фетровой шляпе. Он сидел на краю тротуара и выбивал трубку в ливневую решетку. Заметив, что Марти за ним наблюдает, старик улыбнулся:

— Вот присел отдохнуть. Ходил в центр, хотел посмотреть на обвалившийся перекресток, сфотографировал на телефон. Подумал, может быть, местные телеканалы заинтересуются, но, похоже, эфир приказал долго жить. Везде только фотографии этого Кранца.

— Да, — сказал Марти. — Сплошной Чак, уже непрерывно. Вы, случайно, не знаете…

— Нет. Я поспрашивал у людей. Никто не знает. Похоже, этот загадочный Кранц — прямо Оз Апокалипсиса.

Марти рассмеялся.

— А куда вы идете, сэр?

— В Харвест-Акр. Славное место. На отшибе, вдали от людской суеты. — Он достал из кармана кисет с табаком и принялся вновь набивать трубку.


— И я туда же. Там живет моя бывшая жена. Может быть, пойдем вместе?

Пожилой джентльмен, поморщившись, поднялся.

— Только если вы пообещаете не спешить. — Он раскурил трубку, выдохнул облачко дыма. — Артрит. Я пью таблетки, но они уже почти не помогают.

— Это очень хреново, — сказал Марти. — Вы задавайте темп, а я подстроюсь.

Старик шел очень медленно. Его звали Сэмюэл Ярбро. Он был владельцем и управляющим «Бюро ритуальных услуг Ярбро».

— Но моя настоящая страсть — метеорология, — поведал он. — В юности я мечтал стать ведущим прогноза погоды на телеканале, может быть, даже на каком-нибудь из центральных, но туда берут в основном молодых женщин с вот такими… — Он изобразил руками пышную женскую грудь. — Однако я держу руку на пульсе, читаю журналы и могу рассказать кое-что интересное. Если хотите послушать.

— Конечно, хочу.

Они подошли к автобусной остановке. На спинке скамейки было написано черными буквами по трафарету: «ЧАРЛЗ «ЧАК» КРАНЦ. 39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!» Сэм Ярбро присел на скамейку и похлопал по сиденью рядом с собой. Марти сел. Как раз с подветренной стороны от трубки Ярбро, но Марти не возражал. Ему нравился запах.

— Все говорят, в сутках двадцать четыре часа, так? — спросил Ярбро.

— И семь дней в неделе. Это знают все, даже дошкольники.

— И все ошибаются. В астрономических сутках было двадцать три часа пятьдесят шесть минут. Плюс несколько секунд.

— Было?

— Вот именно. По моим расчетам — и я могу подтвердить их аккуратность, — теперь в сутках двадцать четыре часа две минуты. Понимаете, что это значит, мистер Андерсон?

Марти задумался.

— Хотите сказать, вращение Земли замедляется?

— Именно. — Ярбро вынул изо рта трубку и указал ею на бредущих мимо прохожих. Уже смеркалось, и людей на улицах стало меньше. — Держу пари, большинство этих ребят полагает, что все наши бедствия и катастрофы имеют единственную причину: безответственное отношение к природе. Но это не так. Я первым готов признать, что мы обращались с нашей матерью Землей — да, она наша мать, — так вот, мы с ней обращались из рук вон плохо и, безусловно, над ней надругались, если и вовсе не изнасиловали, но это мелочь в масштабах Вселенной. Мелочь. Нет, то, что сейчас происходит… тут все гораздо серьезнее, чем просто экологический кризис.

— Может, во всем виноват Чак Кранц, — сказал Марти.

Ярбро удивленно взглянул на него, а затем рассмеялся.

— Все завязано на него, да? Чак Кранц выходит на пенсию, и все население Земли и сама Земля тоже отходят от дел вместе с ним? Вы так считаете?

— Ну, кто-то же должен быть крайним, — улыбнулся Марти.

Сэм Ярбро встал, положил ладонь на поясницу и, поморщившись, выпрямился.

— Прошу меня извинить, мистер Спок[8], но это нелогично. В рамках человеческого существования тридцать девять лет — большой срок, можно сказать, половина жизни, однако последний ледниковый период произошел намного раньше. Я уж не говорю об эре динозавров. Ну что, бредем дальше?

Они побрели дальше, их длинные тени тянулись перед ними. Марти мысленно ругал себя за то, что проспал такой замечательный день. Ярбро шел еще медленнее, чем прежде. Когда они наконец добрались до кирпичной арки на входе в Харвест-Акр, старый владелец похоронного бюро снова присел на скамейку.

— Пожалуй, я посижу, полюбуюсь закатом, пока боль не утихнет. Вы не составите мне компанию?

Марти покачал головой:

— Я, пожалуй, пойду.

— Да, к бывшей жене, — сказал Ярбро. — Понимаю. Что ж, было приятно с вами пообщаться, мистер Андерсон.

Марти шагнул было под арку, затем обернулся.

— И все-таки этот Чарлз Кранц что-то значит. Я в этом уверен.

— Возможно, вы правы, — ответил Сэм, попыхивая трубкой. — Но замедление вращения Земли… с этим ничто не сравнится, друг мой.

Главная улица Харвест-Акра представляла собой изящную параболу, усаженную деревьями, от которой во все стороны расходились улочки поменьше. Фонари, всегда напоминавшие Марти иллюстрации в книгах Диккенса, уже зажглись и сияли лунным светом. На подходе к Ферн-лейн, где жила Фелисия, Марти увидел девочку, выехавшую на роликах из-за угла. Она была в широких красных шортах и майке с чьим-то портретом, может быть, рок-звезды или рэпера. На вид девочке было лет десять-одиннадцать, и Марти ужасно обрадовался ее появлению. Ребенок на роликах — что может быть нормальнее в этот безумный день? Этот безумный год?

— Привет, — сказал он.

— Привет, — отозвалась девочка, но изящно развернулась, очевидно, готовясь дать деру, если окажется, что Марти — маньяк-педофил из тех, о которых ее, без сомнения, предупреждала мать.

— Я иду в гости к бывшей жене, — сказал Марти, не сходя с места. — Ее зовут Фелисия Андерсон. Или, может быть, Гордон. Это ее девичья фамилия. Она живет на Ферн-лейн. Дом девятнадцать.

Девочка вновь развернулась, легко и проворно. Попробуй Марти проделать нечто подобное, точно грохнулся бы на пятую точку.

— По-моему, я вас уже видела. Синий «приус»?

— Да, это мой.