Будьте моей семьей

Не ожидавшая ничего подобного, тем более в такой ранний, неурочный ни для чего, кроме занятий любовью или ленивого созерцания, час и в такой обстановке, Арина оторопела от столь сильного заявления.

– Ты уверен, что именно здесь и сейчас хочешь это обсуждать? – спросила она озадаченно.

– А почему нет? Даже романтично: раннее солнечное утро, тишина, птички поют, красота, – пожал плечами Красногорский и начал приводить аргументы в пользу своего предложения: – Смотри, нам очень хорошо вместе, и мы знаем друг о друге главное, не опасаясь никаких сюрпризов в виде жены-мужа-детей-долгов, и нам очень нравятся родственники друг друга. Мы интересны друг другу, и во многом наши взгляды, вкусы, интересы, желания и пристрастия совпадают. И есть Матвей, которому я буду хорошим, достойным отцом.

И, перечислив все пункты, он замолчал, выжидательно глядя на нее.

А Арина, у которой в момент испарилась вся дрема и всякое пробуждавшееся было возбуждение, смотрела на него немного ошарашенным взглядом и не спешила отвечать.

– Ты меня любишь? – помолчав, спросила она.

Красногорский чуть скривился от недовольства, словно она спросила у него какую-то несусветную глупость, которую даже странно и неловко слышать от столь умной девушки.

– Это все ерунда, Ариш, игры в слова, и не более, – объяснял он очевидные для него вещи. – Ты мне очень нравишься и невероятно притягиваешь, у меня от тебя совершенно сносит разум, я хочу тебя постоянно, и у нас с тобой просто фантастический секс. Ты удивительная и прекрасная, и я уважаю тебя как человека, как личность и как женщину, восхищаясь твоей силой, мудростью и нежностью, твоим чувством юмора и иронией. И это гораздо больше того, что я когда-либо испытывал к любой другой женщине за всю мою жизнь.

Какое-то время она внимательно разглядывала его в упор и молчала, напряженно о чем-то думая. А потом вздохнула и заговорила.

– Ты держишь все свои переживания, мысли и чувства под контролем. Всегда закрытый, немного отстраненный и холодноватый. Ты соблюдаешь дистанцию, даже не осознавая этого. И только занимаясь со мной любовью, ты первый раз позволил себе быть полностью откровенным и настоящим. И так искренне и честно разрешил себе признаться в любви к Матвею! – Она помолчала, напряженно глядя на него. – В Англии бытует такое выражение: «Во фраке невозможно ни драться, ни обниматься». Я не знаю, что произошло в твоей жизни и что заставило тебя сдерживать эмоции и прятать свои чувства, но даже сейчас, после страстной и потрясающей ночи, которая была у нас, ты снова закрылся и дистанцировался от меня, надев свой привычный фрак. Ты делаешь мне предложение и при этом не собираешься быть близким со мной не только телом, но и душой. Ведь ты меня не любишь, Артем, правда?

Они смотрели друг другу в глаза, и Арина с замиранием сердца ждала и надеялась, что он…

– Нет, – признался Красногорский, не отводя своего напряженного взгляда от ее глаз, – не люблю. Но это не главное. Нам по-настоящему хорошо вместе, и у нас будет прекрасная семья, а у Матвея любящий, родной отец. А чувства придут со временем. Большинство людей принимают страсть и сексуальное влечение за любовь и сходятся-женятся. Но сексуальное притяжение быстро проходит, и они обнаруживают, что совершенно чужие друг другу и неинтересные люди, а так называемая любовь, в которой они клялись, куда-то испарилась. Мы построим семью на уважении, на дружбе и невероятном сексуальном совпадении, а со временем придут и глубокие чувства.

Ее прекрасные глаза густого, темно-синего оттенка заволокло слезами, и Арина медленно, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его щекам, наклонилась и поцеловала в губы горьким и нежным последним поцелуем.

И в этот момент Артем понял, что потерял все – потерял ее, ее доверие, открытость, близость и духовную щедрость, ее любовь и Матвея.

И, ощутив на губах соленый вкус ее слез, вдруг почувствовал боль в сердце.

Арина прервала поцелуй, отстранилась, вглядываясь в его глаза, отпустила его лицо и поднялась с его колен.

– Подожди, – ухватил ее за руку Артем. – Ну что ты? Не решай все вот так, в один момент, поддавшись эмоциям и женской обиде. Не усложняй все. Ведь нет ничего трагичного и непоправимого, Арина. Ты на самом деле мне очень дорога и важна. А Матвею нужен отец, ты же сама мне говорила, что понимаешь это. Я буду хорошим отцом для него.

– Да, – согласилась Арина и наклонилась к нему, – ты будешь прекрасным отцом Матвею и ужасным мужем для его матери. Я буду годами ждать-ждать-ждать, не теряя надежды, что ты меня когда-нибудь все-таки полюбишь и станешь близким душой, а ты возненавидишь меня за это ожидание, за мои всегда печальные глаза, смотрящие на тебя с надеждой и укором, за жертву нелюбви, которой я стану, и будешь оставаться таким же отстраненным и недоступным. И моя жизнь превратится в ад. И я уйду от тебя, так и не дождавшись твоей любви. И тогда в ад превратится и жизнь моего ребенка. – Она наклонилась к нему еще ближе и прошептала: – Моему сыну не нужен отец, который не любит его мать.

И вдруг притянула голову Артема к себе, зажмурилась, вдохнула его запах, поцеловала в висок, отстранилась и, улыбнувшись сквозь слезы, пообещала:

– Ты встретишь женщину, которую полюбишь, Красногорский, обязательно, и родишь своих детей, которых будешь любить беззаветно. Ты не грусти.

Коротко поцеловала в губы, погладила каким-то успокаивающим жестом по плечу и ушла, оставив Артема.

Он уехал традиционно рано, один, не дождавшись Арины. Впрочем, Красногорский и не надеялся, что она выйдет хотя бы проводить его – она все сказала и попрощалась с ним, ей казалось, что навсегда, он искренне считал, что ненадолго.

И всю дорогу до Москвы Артем прокручивал и прокручивал в голове, кадр за кадром, картинку за картинкой эти два дня – ту их первую, невероятную ночь после аквапарка, их страсть, восторг, смех, ее признание в любви, его признание в отцовской любви к Матвею, самые потрясающие моменты их близости, при воспоминании о которых по телу прокатывала горячая волна. И вторую великолепную ночь, закончившуюся катастрофой.

Артем дословно запомнил все, что Арина сказала ему, и в памяти все повторялись и повторялись произнесенные ею слова. Он до сих пор ощущал ее запах, шелковистость кожи под его пальцами, нагретую от солнца щеку, ее немного щекочущие волосы на его голом торсе, на плече и шее. Он слышал ее интонации, видел жесты, мимику, эмоции и чувства, с которыми она произносила слова.

Он сделал ошибку! Это факт. Не надо было начинать этот разговор так рано. Надо было подождать, подольше насладиться близостью, дать Арине время привыкнуть к этому их фантастическому сексу, дать ей свыкнуться с его постоянным присутствием в их с Матвеем жизни, привыкнуть к нему, как к чему-то необходимому и постоянному, тогда и делать предложение.

Но он поспешил, поддавшись эмоциям, разомлев от великолепного, небывалого удовольствия, и поторопился застолбить их отношения, дать им официальную основу.

Ну ничего. Да, просчитался, но это поправимо.

Она успокоится, обдумает их разговор, и они встретятся в следующий раз и до чего-нибудь договорятся, например, оставить пока все как есть, а там… Он уговорит ее не принимать резких решений и не разрушать того, что у них уже сложилось. Ведь сложилось, и здорово.

Ничего. Они встретятся, поговорят спокойно. Ничего. Она обязательно поймет, что он прав и что им надо жить вместе.

Красногорский умел отступать, когда это требовалось для лучшего решения какой-нибудь задачи. За годы в бизнесе он давно научился быть и стратегом, и очень целеустремленным, упертым, умевшим дожать оппонента до конца, когда чувствовал, что именно такая тактика необходима.

Сейчас он не думал ни о стратегии, ни о тактике. Он думал, что будет повторять и повторять свое предложение и сделает все, чтобы Арина его приняла. А вот как повторять – вот тут уже и начинаются те самые стратегия и тактика.

Арина слышала, как уехал Артем, как выходила на веранду проводить его Лидия Архиповна, как вернулась после его отъезда в дом, заперла двери и пошла в свою комнату.

Она лежала и смотрела в потолок, жестким волевым усилием запретив себя плакать.

Плакать нельзя, стоит начать – и она утонет в этих слезах, и все домочадцы увидят ее распухшее лицо и… она не сможет ничего им объяснить, потому что вряд ли даже говорить сможет. Да и…

Плакать нельзя.

Она лежала и смотрела в потолок, слушая, как, ненадолго потревоженная отъездом Артема, тишина снова воцарилась в доме, как спустя какое-то время начал просыпаться поселок – у соседей проскрипели петли на воротах, залаяла собака, где-то вдалеке проурчал мотор автомобиля.

Хлопнула дверь комнаты Матвея, и Арина, не меняя позы, все так же лежа на спине, закрыла глаза.


– Мамочка, – прошептал Матюша, пробираясь к ней в комнату, шустренько залезая на кровать и пристраиваясь рядом. – Мамуся, ты спишь?

– Я сплю, Матюшенька, – не открывая глаз, ответила Арина и попросила: – Я еще посплю, ладно? Ты мне не мешай.

– Не буду, – пообещал сынок, чмокнул ее в щеку горячими, чуть влажными губками, шустренько слез с кровати и, выскочив из ее комнаты, закричал на весь коридор: – Бабуля, мама еще спит, ее не надо будить!

Арина даже улыбнуться не смогла такой громкой заботе сынка, открыла глаза и снова уставилась на потолок.

Она была не в состоянии сейчас думать, размышлять и осмысливать, какая и почему произошла там, на веранде, катастрофа. И почему так получилось, что из самого сверкающего, счастливого утра в ее жизни оно в один момент превратилось в самое ужасное.

Она лежала и смотрела в потолок.

Заглянула бабушка, и Арина снова закрыла глаза, притворяясь спящей. А как только Анна Григорьевна тихонько ушла, открыла их и подумала, что вставать надо. Надо встать и куда-то уехать отсюда, чтобы не видели ее боль и тоску, тем более Матвей. Она сама как-нибудь переболеет и справится, а там…

Чувствуя ужасную тяжесть и тянущую боль во всех мышцах, постанывая, в несколько этапов Арина поднялась с кровати, кое-как оделась и пошла на кухню.

– Аришенька, детка! – охнула Лидия Архиповна, увидев ее. – Что с тобой случилось? Ты выглядишь просто ужасно!

– Плохо себя чувствую, – проскрипела надтреснутым голосом Арина.

Анна Григорьевна, зашедшая в кухню со двора в этот момент, сразу же подошла к внучке и приложила руку ко лбу.

– Температуры вроде бы нет, – убрала она ладонь и всмотрелась в лицо Арины. – Но выглядишь ты и на самом деле совершенно больной. Иди ложись.

– Нет, ба, – отказалась Арина, – я поеду. Не хочу вас здесь заражать.

– Да как же ты поедешь в таком состоянии, детка! – разволновалась Лидия Архиповна.

– На такси, – махнула рукой Арина, тяжело опускаясь на стул.

Достала смартфон из кармана спортивной куртки и начала искать контакт в записной книжке.

– Спрошу Петрова, может, отвезет, – комментировала она свои поиски.

Петров был дачником, чей дом располагался с другой стороны поселка. Здоровый такой мужик средних лет, нигде не работавший, а находившийся на заслуженном отдыхе, потому как трудился он ранее на каком-то сильно засекреченном вредном производстве, дающем право выхода на пенсию чуть ли не в сорок пять лет, да еще с достойным начислением.

Не суть. Главное, этот Петров всем в поселке раздал свои визитки, предлагая при надобности пользоваться его услугами как водителя. И брал с пассажиров вполне вменяемые деньги, уж, по крайней мере, поменьше, чем таксисты хапужные, которые стояли в ожидании пассажиров на станции.

Петров оказался в поселке и проявил готовность доставить Арину по назначению.

Чтобы не переполошить пожилых дам, Арина, собрав волю в кулак, кое-как сложила нужные вещи, переоделась и, заставив себя взбодриться, попрощалась с Матвеем.

Под предлогом болезни и слабости она легла на заднем сиденье машины и всю дорогу, глядя на небо, подернутое тучами, и редкие кроны высоких деревьев, чувствовала в горле комок непролитых слез, не дающих продохнуть, от которых все разрасталась и ширилась боль в груди.

«Надо доехать, надо только доехать», – уговаривала она себя, отгоняя навязчиво встающий перед мысленным взором образ Артема Красногорского, смотревшего на нее своими янтарно-зелеными глазами, когда он почти деловито перечислял, что ему в ней нравится и почему они должны пожениться.

И лишь на МКАДе вспомнила о чем-то ином, кроме своей боли и Артема Красногорского, и позвонила Палне, предупредив, что заболела и не появится в цехе, без каких-либо подробностей, выдавив из себя минимум слов:

– Пална, я заболела, не приду сегодня.

– Да я уж слышу по голосу, что дела плохи! – весело отозвалась Пална.

– Пока, – прошелестела Арина и полностью отключила телефон.

Войдя в квартиру, она побросала на пороге все вещи-сумки, скинула обувь и прямиком прошла в свою спальню, где рухнула на кровать, свернулась калачиком и, подтянув край покрывала, прикрылась его углом, как смогла.

Арина ждала этого момента, как спасения, как смертельно раненный пациент ждет необходимую срочную операцию, и всю дорогу представляла себе, как доберется до своей кровати, уткнется в подушку и вот тогда-то извергнет из себя все слезы, которые душили ее, но…

Но заплакать так и не получилось, зато странным, невообразимым образом она не заметила как, но заснула.

И проспала до самого утра следующего дня, проснувшись уставшей, разбитой, с дурной головой, которая бывает, когда переспишь, и с ощущением слабости и сосущего в животе голода.

Ну ладно. Раз такое дело – надо поесть, не умирать же, в самом деле.

Арине категорически не хотелось что-либо делать, готовить еду, заваривать чай-кофе, захватившая ее в плен апатия просто подавляла любое желание шевелиться, двигаться, что-то решать.

«Раскисать нельзя, – подумала вдруг Арина. – Никак нельзя!»

А вот это точно. На ней Матвей и бабушка, и никого, кроме друг друга, у них троих в этом мире нет. И, случись с Ариной какая непоправимая беда, что с ними станется? Она себе никак не может позволить отдаваться тоске. О бабушке и Матвее, кроме нее, позаботиться некому. Нет, нет – пугалась она, борясь со своими переживаниями, – нельзя!

И хотя больше всего на свете ей сейчас хотелось сбежать куда-нибудь подальше от всех, уползти в какую-нибудь щель, свернуться калачиком и лежать там недвижимо, отдавшись своим страданиям, слезам и страшной обиде на жизнь, врачуя душу тишиной и временем, это стремление и желание так и останется из разряда невыполнимых.

«Бежать», – из всех ее сумбурных, трагически-несчастных мыслей и жгучей жалости к себе сознание вдруг выхватило одно-единственное ключевое слово.

– А ведь точно, – взбодрилась вдруг Арина. – Бежать на хрен! В тепло, к солнцу, к морю!