Царица парижских кабаре

Программа кабаре была в двух частях. Я со своими песнями завершала первую, а в антракте бежала к повару на кухню – покупать заранее приготовленные куриные ножки (коронным блюдом «Русской чайной» были котлеты по-киевски, а их ведь делают только из белого мяса).

Повар улыбался, я с пакетом летела через дорогу, домой, и говорила своим рыцарям: «Ну-ка готовьте ужин!»

Все это было наспех, но так весело и вкусно!

Маленький Делано уже спал. Никита с друзьями после ужина продолжали работать, а я бежала назад, в кабаре, петь во втором отделении.

Не помню, пела ли я тогда с эстрады этот цыганский романс (впрочем, в «Казино Рюсс» были свои великие знатоки цыганского пения, был отменный хор, а солиста Мишу Маркова американцы называли «цыганским трубадуром»). Но, прочувствовав атмосферу кабаре и цыганского хора изнутри, я тогда полностью поняла знаменитые строки, их ласковую усмешку, бесшабашность и нежность:

Что за хор певал у «Яра»,

Он был Пишей знаменит.

Соколовского гитара

До сих пор в ушах звенит.



Кто цыган любил безмерно,

Тот уж в рай не попадет,

Да и душа его, наверно,

«В час роковой» в аду споет.



В аду цыгане соберутся

Веселой, шумною толпой,

И под «венгерочку» пройдутся,

И пойдет там пир горой!



Соколов возьмет гитару,

Топнет, крикнет: «Все зараз!» —

И зальется хор удалый,

И забудешь все тотчас.





Эти строки хранятся у меня в архиве с давних пор. Они переписаны четким, быстрым, округлым, с изящными твердыми знаками и «ятями» почерком моей мамы.

Кто же и когда же в России не любил цыган?

В ноябре 1947 года я пела русские и французские романсы на балу Фонда помощи писателям и ученым – «Русский Нью-Йорк» традиционно устраивал этот бал в канун Дня благодарения. Были званы восемьсот гостей. В жюри бала 1947-го входили Татьяна Шаляпина, художница Александра Прегель (дочь общественной деятельницы и хозяйки парижского литературного салона Марии Самойловны Цетлиной), Андрей Седых – будущий многолетний редактор «Нового русского слова». За изящество в танцах можно было получить приз: парижскую шляпку или фарфоровую куклу. Лотерея «Бочка счастья» обещала самому удачливому ожерелье, пожертвованное фонду для этой цели «королем жемчуга», известным меценатом эмиграции, ювелиром Розенталем.

В Нью-Йорке жила тогда Валентина Санина, знаменитая русская создательница моды, родом из Киева, – и она бывала на этих балах.

Мой успех на балу не ограничился аплодисментами за пение: «Первый приз за элегантный туалет был единогласно присужден Людмиле Лопато, на которой была парижская модель – черное кружевное платье от Пакена. Мисс Лопато получила золотые серьги с жемчугом фирмы Леонард Розенталь, Инк.», – напишет через день репортер «Нового русского слова».

Документы для заключения сделки, над которыми работал муж, наконец были подготовлены, и Никита уехал во Флориду, на переговоры. Два дня спустя – телефонный звонок: «Людмила, все удалось, посылаю завтра Дюбока за вами. Жду в Майами!»

Внезапно мы превратились в богатых людей.

На первом парадном обеде, когда подали икру, Делано с большими глазами хлопнул в ладошки и озабоченно спросил: «Кто будет платить?» Было смешно, смешно…

Потом вернулись в Нью-Йорк. Там я пела в русском ночном клубе «Казино Рюс». О моих выступлениях в двух ежевечерних программах русскоязычная пресса Нью-Йорка писала, что я «показала все стороны своего таланта – очень молодой, свежий и приятного тембра голос, юную артистичность и то, что в Париже называют большим личным шармом, – у артистки его много и она расточает с эстрады свой талант и шарм с беззаботной юной щедростью. Пять номеров каждого ее выступления включают одну или две популярные цыганские вещи, преисполненные темперамента и задора, один сакраментальный романс и одну или две новые французские песенки, достойные репертуара Люсьен Бойе…»[1]

После такого успеха у меня был подписан гастрольный контракт. И в марте 1948 года я уехала в Канаду, в Монреаль, на три недели – петь в большом отеле «Норманди», в ресторане «Самовар».

В те месяцы, в нью-йоркской «Русской чайной» и в монреальском сияющем «Самоваре» я очень остро почувствовала ночную, бесшабашную, полную товарищеских чувств жизнь артистов кабаре. Так разнообразны были номера этих вечеров, такие разные люди выходили вместе со мной на сцену. Но как все они отличались от меня тогдашней – живой и веселой, но благовоспитанной и послушной барышни-консерваторки, проведшей юность под заботливой опекой мамы и острым прищуром Альмы Эдуардовны!

От меня, молодой матери семейства, хозяйки дома, жены человека, делающего неплохой бизнес, артисты кабаре, новые мои товарищи, отличались свободой, смелостью и каким-то очень русским – и очень артистическим! – умением сказать: «А! Не беда…»


Они были пленительны своей независимостью. И я, кажется, именно тогда научилась у них этой легкой бесшабашности, за которой стояли труд и храбрость, – блистать на сцене и жить, как перелетная птица.

Они подбадривали меня. И я переставала чувствовать себя одаренной любительницей искусств, обеспеченной молодой дамой, зависимой от опеки семьи.

Уцелели вырезки из монреальских газет 1948 года.

Какие экзотические личности были моими товарищами в кабаре «Самовар»! Сколько языков звучало в программе: артисты легко переходили с английского на испанский, с русского на французский.

Впрочем, и публика русского кабаре видывала виды!

И говорила на многих языках.

Рецензенты писали о моих товарищах:

«Мария Кармен дель Гомец манипулирует кастаньетами с истинно кастильской поэзией: у нее есть та осанка королевы, тот изгиб ноги, который создает великих иберийских танцовщиц! И этот голос – немного хриплый, столь типичный для испанских певиц…»

«Фантазию близнецов Блэкборн не объяснишь: их надо видеть, чтобы понять. Танцоры-чечеточники, два красивых рослых юноши, поразительно похожие друг на друга, они нашли очень оригинальную и уникальную манеру, определяющую стиль всего номера. Эпизод, в котором между ними размещено зеркало, требующее максимальной согласованности движений, – и весьма занимательный кунштюк, и весьма счастливый эффект. Все жесты так точны, что близнецы множатся в глазах зрителя: оба юноши действительно кажутся ожившими зеркальными отражениями друг друга…»

«Раша Родель стал симпатичен публике с первой встречи. Мы полюбили его манеру денди былых времен, его обаяние и его изысканность, его четкую мелодическую фразировку (слушателю кажется, что у него это феномен не хорошей школы, а хорошего вкуса), его баритон и эту манеру держаться на эстраде – как будто он поет специально, исключительно для вас и этим оказывает вам немалую честь…»

А вот и я в этом ряду, в строках статьи, точно на старой фотографии:

«Первые звуки голоса этой сдержанной хрупкой белокурой женщины, чьи черты так явно передают тип славянской красоты, – непривычны. Ее голос – скорее слабый, того легкого, глуховатого тембра, к которому надобно сначала привыкнуть. Но слушатель быстро становится завоеван ее шармом, который действует на вас все сильнее и все тревожнее. Все в этой странной женщине содействует впечатлению, которое она производит на публику: колеблющийся жест, всегда почти один и тот же, грустная улыбка, в которой живет тень сомнения во всем, и тень нежной ласки, и славянский акцент, который так усиливает этот неодолимый женский шарм.

Впрочем, вряд ли можно словами раскрыть состав этой смеси покорности судьбе, слабости, улыбки сквозь слезы.

Людмила Лопато – большая артистка, и мы приветствуем поклоном ее искусство».

Русское кабаре, успешно пережившее в Монреале и мировой кризис, и мировую войну, с размахом отпраздновало свое двадцатилетие как раз в дни моего ангажемента. «Со своей белокурой головкой, со своими печальными чертами, со своей атмосферой тихой печали, незамеченной трагедии, со своим телом, которое так откидывается, когда она садится, – Людмила Лопато сама создает атмосферу своих песен. Кажется, это легкая птица со сломанным крылом поет, жалуясь на свое горе. И этот теплый голос, всегда теплый, овладевающий вами, с легким славянским акцентом, который лишь усиливает шарм, – преподносит ее песни: «Вообразите» или «Я продала дьяволу душу…» или восхитительную русскую песню «Сердце». Людмила Лопато следует традиции больших певиц, каких мы сегодня встречаем все реже и реже, – она сама творит свой индивидуальный мир и индивидуальный миг», – писал рецензент юбилейного вечера.

Такими необыкновенными словами Канада проводила меня домой.

К концу моих трехнедельных выступлений в Монреаль приехал Никита с сыном.

В такси, по дороге в аэропорт, муж протянул мне красивую брошь и три бело-розовые орхидеи.

Я поблагодарила. И тихонько вытащила из сумочки свой канадский чек.

Ники посмотрел на него и сказал: «Людмила, спасибо тебе за все, но те времена прошли. Нам больше это не нужно. Ты и так сможешь иметь все, что захочешь».

Он выбросил чек в открытое окно такси. И повел нас с сыном завтракать.

Я не могу даже вспомнить в точности свои чувства тогда. Легко ли мне было отказаться от работы в кабаре? Что я думала о поступке Ники? Не помню! Стерлось…

Но внешне все шло тихо, по-прежнему, только Делянушка подрастал.





Комментарии


Александра Прегель – Прегель Александра Николаевна (урожденная Авксентьева, пседоним Авксент, 1907–1984), художница. В Париже 1920-х гг. училась у Н. Гончаровой и В. Шухаева, в 1930-х гг. – участница групповых выставок («Салон независимых», «Осенний салон» и др.). С 1937 г. жена ученого Б. Прегеля, брата поэтессы Софии Прегель. С 1940 г. жила в США. В 1940-х – 1950-х гг. прошло несколько ее персональных выставок в Нью-Йорке и Париже. Создала цикл иллюстраций к Библии.

Цетлина — Цетлина Мария Самойловна (урожденная Тумаркина, в первом браке Авксентьева, 1886–1972), издатель, общественный деятель, жена М. Цетлина (с 1910 г.) Была деятельным членом Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции. В США (с 1940 г.) – издатель «Нового журнала», альманаха «Опыты».

Андрей Седых – настоящее имя Цвибак Яков Моисеевич (1902–1994), журналист, писатель, литературный критик. Секретарь И. Бунина во время его «нобелевской» поездки в Стокгольм (1933). Сотрудник, затем редактор крупнейшей русскоязычной газеты США «Новое русское слово» (1973–1994), автор сборника очерков «Париж ночью» (1928), книги о поездке в СССР «Там, где была Россия» (1929) и мемуаров «Далекие, близкие» (1962), где рассказал о своих встречах с А. Куприным, С. Рахманиновым, Ф. Шаляпиным, П. Милюковым и др.

Валентина Санина — Санина Валентина Николаевна (1894? – 1989), актриса, художник по костюмам, модельер. Ей посвящены многие песни А. Вертинского 1918–1919 гг. В начале 1920-х гг. играла в парижском театре-кабаре Н. Балиева «Летучая мышь». В Париже познакомилась с Л. Бакстом, который подал ей идею стать художником по костюму. В 1923 г., приехав в Нью-Йорк на гастроли с труппой «Летучей мыши», осталась в США. Первый магазин Саниной открылся на Мэдисон-авеню в 1925 г. Затем создала в Нью-Йорке свой Дом моды «Валентина» (1928–1957). Ее клиентками были Глория Свенсон, Полетт Годдар, Норма Ширер, Инна Клер, Вера Зорина, Розалинда Рассел, Грета Гарбо, Пола Негри, Марлен Дитрих, Клодетт Кольбер, Одри Хепберн. С 1933 г. создавала костюмы для бродвейских постановок. В 1934 г. разработала костюмы для знаменитой певицы Лили Понс (Золотой петушок», «Лакме», «Лючия ди Ламмермур»). В 1935 г. – для «Кармен» в постановке Метрополитен-опера. В 1940 г. – новые костюмы для меццо-сопрано Глэдис Швартот в том же спектакле. Позднее создавала костюмы для примадонн Грейс Мур, Дороти Кристин, Розы Понсель. В 1930-е – 1940-е гг. делала костюмы для спектаклей с участием Джудит Андерсон, Кэтрин Хепберн, Кэтрин Корнелл.

«Леонард Розенталь Инк.» – Розенталь Леонард Михайлович (1877? – 1955), ювелир, промышленник. Эмигрировал во Францию в 1900-х гг., сделал состояние на добыче и продаже жемчуга. В 1920-х гг. славился в русском Париже систематической и активной помощью писателям, кинематографистам, артистам, ученым. О «короле жемчуга» с симпатией писала, например, в своих мемуарах К. Куприна: в 1926 г. Розенталь помог жене писателя открыть переплетную мастерскую. В начале Второй мировой войны эмигрировал в США.





Глава четырнадцатая




Молодой человек с собакой Гун-Герль. Васильки на летном поле. «Частушка, в пятницу женимся!» Бегство, бегство и окончательное бегство