Человек с двойным лицом

Буторин запустил двигатель. Это была удача. Тем более что у автомобиля оказался полный бак горючего. На «Эмке» миновали Киев и 2 июля подъехали к Олевску.

Въезжать на машине в райцентр было небезопасно, еще издалека глазастый Буторин разглядел на окраине милицейский патруль. Оставили «Эмку» в лесу и стали дожидаться наступления темноты. Поздно вечером вышли к реке и по берегу двинулись в райцентр.

Шли по двое на расстоянии прямой видимости. Двигались осторожно, не спеша, осматриваясь и прислушиваясь. Ночью авиации опасаться нечего. Немцы летали строго по графику и только днем; ночью офицеры люфтваффе предпочитали отдыхать. Это группе Шелестова было на руку.

К полуночи прошли Речную улицу (знали бы офицеры, что именно здесь находился Маханов!), вышли на Чистую. Шелестов остановил группу, глянул на Когана:

– Дальше идешь один, Боря. Если твои родственники на месте и готовы нас принять, подашь сигнал фонарем, а мы пока в кустах посидим.

– Есть, командир.

– И аккуратно там, могут быть патрули.

– Вряд ли. Мало в райцентре наших осталось, а тем, кто есть, работы хватает и по охране значимых объектов.

– И все равно – аккуратно.

– Понял.

Коган исчез в темноте – пошел, прижимаясь к кустам, которые росли вдоль всей улицы.

Он дошел до дома № 10. Перепрыгнул через калитку. Залаял пес, но потом смолк, признав своего. На шум поднялась с постели Анастасия Степко. Отодвинув занавеску, выглянула на улицу и отшатнулась, увидев в палисаднике незнакомого мужчину.

Коган тихо постучал в окно.

– Кто там? – робко спросила женщина.

– Настя, это я, Борис.

– Боря? Откуда ты?

– Впусти, расскажу.

– Сейчас, иди к крыльцу, я только оденусь.

Она открыла дверь, капитан прошмыгнул в сени. Оттуда – в комнату, где горела керосиновая лампа. Присел на стул у круглого стола.

– Ты как тут оказался, Боря? Ведь тебя же…

Коган улыбнулся:

– …арестовали и отправили в лагерь?

– Об этом Люда писала. Как еще сама-то осталась на свободе?

– У нас все нормально. Давай договоримся: ты ничего не спрашиваешь, как и почему я здесь оказался. Скажу одно: я оправдан и занимаюсь прежней работой, но в режиме строгой секретности. Тебе лучше ничего не знать.

– Вот как? Я рада, хотя чему тут радоваться? Такое творится: люди словно взбесились – берут приступом поезда, набиваются в вагоны, а составы по дороге бомбят немцы.

– Много ли жителей осталось в райцентре?

– Не считала. Но, судя по нашей улице, многие остались. Да куда ехать-то? Тут наши корни.

– Я закурю?

Анастасия поставила на стол пепельницу:

– Как умер муж, здесь еще не курили.

– Тогда, может, я не буду?

– Кури, кури. Мой дымил – не продохнуть.

– Как отец?

– Нормально.

– По-прежнему по соседству век коротает?

– А где же ему быть? Работает, охотится, но уже реже – здоровье в лагерях подорвал. Ему всего шестьдесят пять, а на вид – больше семидесяти.

– Да, лагеря здоровья не прибавляют. Знаешь, Настя, а я не один.


Женщина удивилась:

– Не один? С Людмилой?

– Нет, с товарищами по работе.

– И что у вас за дела здесь?

– Потом расскажу. Мы можем временно остановиться у вас с Яковом Михайловичем, но так, чтобы никто об этом не знал – ни соседи, ни милиция.

– Милиции тут человек десять осталось. Партийные уже эвакуировались вместе с семьями. На днях вся власть съедет ближе к Киеву, а то и к Москве. И что будет – неизвестно. А еще говорят, немцы недалеко. Со дня на день войдут в Олевск. Наши войска отступили за Терев. Много народу погибло… А остановиться? Да ради бога! Вот только с провизией у нас плоховато.

– Не объедим.

– А где твои друзья и сколько их?

– Трое. Тут недалеко, прячутся.

– Давай так: приводи их сюда, на сеновале места вам хватит. Ужин приготовлю, принесу. Сам можешь тут остаться.

– Я вместе со всеми буду.

– Как знаешь.

– Так я пойду, подам сигнал, чтобы пришли?

– Погоди, я хоть немного уберусь.

– Ты и без того – красавица.

– Да уж, красивей некуда.

Коган вышел к калитке, щелкнул три раза фонарем. Вскоре вся группа, не замеченная посторонними, вошла в дом Анастасии Степко.





Глава седьмая




Настя перенесла керосиновую лампу в комнату, плотно зашторила окна, заперла дверь. Достала из печи чугунок с картошкой, принесла сала, солености. Для четверых здоровых мужиков – мало, но хоть что-то.

Офицеры принялись за еду. Настя все порывалась что-то спросить, но Коган прервал ее:

– Насть, я же просил не задавать вопросов. Скажи лучше: сможем мы сейчас поговорить с твоим отцом?

– Сейчас бесполезно, он как из лагеря вернулся, вечерами стал пить. А напьется – спит, не разбудишь. А на что он вам сейчас-то?

– Да у тебя, – Коган обвел взглядом комнату с одной спальней и лежанкой у печи, – для нас места маловато.

Женщина ответила:

– В хате – да, но есть еще сеновал. Там и брезент, и подушки есть, дам одеяло.

– Да тепло же сейчас, – улыбнулся Шелестов.

– Не скажи, вчерась было прохладно. Ныне потеплело, но все одно: без одеяла никак. Оно и от комарья спасает. Еще и мошкары этим летом больно много, раньше меньше было.

В сарай отправился Шелестов, Буторин и Сосновский, Коган остался спать на лежанке у печи.

Рано утром заявился отец Анастасии, Яков Михайлович Сабаров, предупрежденный дочерью.

Обнял Когана:

– Значит на свободе, Боря?

– Да уж, из лагеря в отпуск не отпускают.

– Это так. А к нам зачем, прости за прямоту?

– Дело есть.