Чернокнижник

— Со мной все в порядке. Не переживай…

Напарник что-то тихо ей стал говорить, положив ладонь на плечо девушки. Я отвернулся и пошел собирать свои скудные пожитки. Ну, главное, все пришли в себя и готовы двигаться дальше…





* * *


Настроение как-то катастрофически испортилось, особенно, когда я начал открывать портал. Армону я оставил указания собрать вещи и прийти на мое кладбище, это было совсем рядом. Только явиться велел не ранее чем через полчаса. Конечно, незаконный портал зафиксируют ловцы, но мне уже было все равно. Моя шкура засветилась и подставилась везде, где только можно, и это тоже вызывало зубовный скрежет и проклятия. Все они летели в сторону Одри, почему-то именно она виделась мне виновницей всех бед и несчастий. И в том, что я собрался совершить глупость, снова виновата она, зараза. Разбередила своими воплями мою крепко уснувшую совесть, а ведь сколько лет мы с ней существовали в полнейшей гармонии и взаимопонимании! Так нет же…

— Чтоб я еще… когда-нибудь… связался со всякими… — бубнил я, обрисовывая круг переноса. — Гадство!

Путать следы уже не имело смысла, и я вывалился из портала у ограды жальника. Все свои ловушки и замки просто снес, не разбирая, кинув на могилы аркан саморазрушения. Послушные воле хозяина они сгорели в огне, а я прошел к склепу. Горгулья мирно спала, засунув голову под крыло. Я с досадой стукнул по каменной башке, вздохнул и отпер дверь.

— Опять приперся, грязный воришка? — прошипел из тьмы Кархан. Я привычно уклонился и откинул его ногой, эта зубастая сволочь приноровилась бросаться на меня, как только войду. Учителя приложило о стену, и он затих на пару мгновений. Я успел зажечь магический светлячок и прошел к постаменту с гробом. Гниль и смрад, ни ловушек, ни защиты у меня сегодня не было. Так что с книгой придется договариваться, а это дело неблагодарное и непредсказуемое, увы.

— Лантаарея. Просыпайся.

Ее губы цвета спелых вишен чуть изогнулись.

— Я давно не сплю, мой повелитель, — ее шепот обволакивает и дразнит. — Я ждала тебя… я всегда тебя жду… Тебя одного, мой властелин…

И вновь — соблазн в каждом медленно-томном движении, снова взмах веера ресниц, снова кровь, стучащая в ушах набатом. И желание, сносящее крышу от одного вида ее тела, слишком красивого, слишком совершенного, слишком порочного. Как же хочется ему поддаться, как хочется сдаться и прекратить глупое сопротивление…

Я задышал, словно собака на солнцепеке, игнорируя презрительное хихиканье Кархана. Ну что за жизнь такая… То Одри с ее слезами, то эта…

На миг образ черноволосой искусительницы заслонило видение рассерженной Одри, и странно — это помогло. Морок ослаб, а я отдернул руки, которые уже шарили по вожделенному телу. Демоны, и когда только успел? Гааадство.

Лантаарея совершенно по-женски надула губы и прищурилась.

— Мой повелитель связал себя узами?

Черные глаза стали еще темнее, если это возможно. Ее лицо на миг исказилось, не утратив, впрочем, своей привлекательности.

— Разве господин не считает меня лучше всех женщин мира? — голос тьмы в женском обличье заставил меня согнуться от боли и зажать уши. На ладонях осталась кровь. — Все считали. Всегда. Во все времена. — Она встала в гробу — нагая и прекрасная до жути. — И никто не смеет думать о другой, глядя на меня!

— Прекрати! — я выкинул аркан, пытаясь выдержать атаку разрывающей нутро боли. — Приказываю! Я твой хозяин, приказываю подчиниться!

Кархан хохотал, словно курица в углу кудахтала, но он меня сейчас не беспокоил. Я лихорадочно пытался сообразить, как успокоить эту демоницу. Ее держала привязка к месту и подчинение владельцу, но насколько эта привязка реальна? Я никогда не проверял прочность этих уз, каждый раз покидая Лантаарею с чувством опустошенности и неудовлетворенности. Не самое лучшее сочетание. И где-то в глубине души я всегда подозревал, что не владею ею ни на мизинец, ни на каплю, ни на один проклятый медяк! Демонская книга всегда была сильнее любого чернокнижника, она лишь забавлялась, позволяя нам ощутить эту иллюзию власти и силы. И в итоге каждый из моих предшественников оказался либо в могиле, либо стал существом наподобие Кархана — отвратительным прислужником без воли.

Как глупо и самонадеянно считать, что я хоть чем-то от них отличаюсь.

Я не страдаю самонадеянностью. Я знаю, что это путь туда, где я не хочу оказаться.

Но я умею изворачиваться и заговаривать зубы, а книга ведь не зря принимает женский облик? Уж не знаю, есть ли душа у таких артефактов, но если есть, то она точно женская. А уж что-что, женщин я знаю… Хотя бы в качестве «что».

А значит, у меня есть шанс.

— Давай поговорим, прекрати… это! — прохрипел я, отнимая ладони от раскалывающейся головы. Кажется, кровь пошла и из носа, и даже глаз. — Лантаарея! Просто поговорим!

Красавица нахмурилась. Но бедро выставила впечатляющее. Точно — женщина…

— Предлагаю сделку! Не как хозяин… — она хмыкнула. — Как… партнеры! Ты поможешь мне, а я…

— Ты? Что можешь дать мне ты, мой повелитель? — насмешка искривила полные губы. Боги равновесия, Бездны, Изнанки и всех миров, которые только есть в мироздании! Как же она… хороша! Невыносимо хороша! Как с ней разговаривать, когда мысли путаются, а образы, что крутятся в голове, один порочнее другого? И это несмотря на боль и то, что она, очевидно, пытается меня убить!

— Я могу предложить…

Смоляная бровь изогнулась, изображая внимание, а губы уже готовились рассмеяться на мою глупость.

— …свободу. Я могу предложить тебе свободу, Лантаарея.

Боль исчезла в один миг, и я стер со лба холодный пот и из-под носа кровь. Кархан замер, а потом бросился на меня, визжа, словно осел, которому прищемили хвост.

— Ты не смеешь! Мерзавец! Не смей! Нельзя! Ее нельзя отпускать!

Я вновь откинул его к стене. Что-то хрустнуло, и Кархан затих. На учителя я даже не взглянул, не отводя глаз от Лантаареи. Смотрел, ловил малейшие изменения во тьме ее глаз, пытался понять. Поверила? Или нет?

— Ты дашь мне свободу, мой властелин? — она села, свесив точеные ножки с постамента. Черная волна волос укрыла девушку плащом, заструилась по молочно-белым плечам, высокой груди, коснулась мягкого округлого живота. Держите меня… кто-нибудь. — Отпустишь? Навсегда?

— Угу. Точно. Навсегда. На веки вечные с прощальным поцелуем в лоб. Если поможешь мне выбраться из одной передряги.


Она откинула с плеч волосы, и мое дыхание вновь прервалось где-то в горле, я захлебнулся им, но отворачиваться не стал. Нельзя.

— Ты знаешь, как обращаться с девушками, мой повелитель, — Лантаарея спрыгнула с постамента и шагнула ко мне. — Мне нравится твое предложение. Но ты дашь мне клятву. И не сможешь ее нарушить. Либо отпустишь, либо станешь моим рабом.

Я кивнул. Ну да, конечно… Жди, милая. Не ты первая от меня клятв требуешь.

— Как скажешь. А сейчас мне надо кое-что сделать, и как можно скорее. Пока ты развлекаешься, меня ищут, и если грохнут, освободить тебя будет некому. Поняла? Смени облик. И открой мне заклинание.

— Чего ты хочешь, повелитель? — она улыбнулась, сверкнув жемчужными зубами. Облизала губы. Демоны, хотел бы я узнать, какова она на вкус…

Правда, один взгляд на Кархана мигом избавлял от подобных мыслей. Хотя и ненадолго.

— Хочу освободить души, плененные заклятием хшара, — обронил я, чувствуя себя идиотом. Тьма в женском теле, похоже, считала так же. Но кивнула, и уже через миг в гробу лежала книга. Напряжение и дикий голод исчезли, сменившись опустошенностью и слабостью. А ведь это лишь начало…





* * *


Есть одна внятная и веская причина, из-за которой я никогда не поверю ни в Богиню Равновесия, ни россказням ее жрецов. В пятиугольных храмах с высоких постаментов они вещают о том, что жить нужно так, как угодно Богине, что деяния совершать надо благие, а за грехи будет душа твоя гнить в том месте, которое нельзя называть. И не называют, лишь смотрят многозначительно, и в глухой тишине храма слышен шелест мыслей и недомолвок. Изнанка. Вот чем стращают жрецы прихожан. Гнилое и гиблое место, вечная мука, непреходящая боль.

Может, оно и так, конечно. В том смысле, что Изнанка — не река Аль-Майер, где я, кстати, ни разу не был. Да, это странное и непонятное место, да и демоны особой симпатии не внушают, но вот в чем я совершенно уверен, что нет на Изнанке душ грешников. Потому что я точно знаю, куда они попадают. Я там был. И это воспоминание самое хреновое в общей неприглядной копилке моей памяти.

Не знаю, сколько мне тогда было. Может, лет шесть… Я не помню себя до того дня, это самое первое мое воспоминание. Ледяной холод, вгрызающийся в кости и с хрустом выдирающий их из тела, словно оголодавший пес. Камень столь стылый, что кажется стеклянным. Я лежу на нем и смотрю вверх, на горящие в темноте символы, начертанные на покатом своде. И еще я умираю. Даже детским своим сознанием я пониманию это, и мне хочется лишь одного — быстрее. Есть жуть, есть страх, есть раздирающий холод и какая-то дикая усталость… хочется уйти, сбежать, спрятаться. И в какой-то момент это происходит — я вижу себя — маленький и жалкий комочек плоти в лохмотьях, а потом… потом оказываюсь совсем в другом месте. И там нет боли, нет страха, нет ничего привычного и понятного… И каким-то совершенно новым восприятием себя и мира я понимаю, что умер… И тот мир я никогда не спутаю ни с каким другим.

Я встряхнулся, возвращаясь мыслями в реальность. Времени мало, а я тут в воспоминания погрузился. Во всем Одри виновата, зараза…

— Вызов души по образу, — приказал я, потому что понятия не имел, существует ли заклинание освобождения от хшары.

Книга надулась обложкой и с хлопком распахнулась на одной из страниц.

— Спасибо, крошка, — пробормотал я, вчитываясь в строки.

Заклятие хшара тем и страшно, что души убитых не отправляются по прямому назначению, а остаются рабами того, кто их пленил. Навечно. И души осознают это, стремятся разорвать оковы заклятия, но от этого лишь мучаются все сильнее. Такого я не желаю старику Шуару и его прислужникам. Оживить их я не смогу, нет такой власти ни у кого, чтобы вернуть жизнь, но вот разорвать привязку к синекосому мне под силу.

Вспомнил каждого из тех, кто остался на полу таверны. В подробностях вспомнил. Вихры и хитрые глаза мальчишки. Резкие морщины на лице Шуара. Размеры и щербатые улыбки подавальщиц. Чем больше деталей, тем точнее фантом, тем ближе он к оболочке человека.

По моему приказу в полутемном помещении склепа один за одним возникли пять призраков. И каждый бился внутри чуть видимой клетки, орал беззвучно. Я вздохнул. Разламывать прутья придется тоже мне, понятно.

— Бездарное растрачивание сил и знаний, идиот, — прокряхтел Кархан, но подполз ближе, с любопытством осматривая клетки с душами. Слишком давно учитель не видел ничего, кроме этого помещения и гроба с книгой, и сейчас не смог скрыть интереса в глубоко посаженных глазках. Он покрутился вокруг клеток и вновь закряхтел-заквохал. — Не сможешь, неуч. Сил не хватит! Клетки истинный чернокнижник делал, не то, что ты, недоумок! Не откроешь, ключ не подберешь…

Я подышал, восстанавливая дыхание и потоки силы. Прикрыл глаза. И в моих руках возник призрачный лом.

— А я ключ подбирать и не собираюсь, — процедил, замахиваясь. — Мне ломом привычнее…

— Так нельзя! — заверещал Кархан. — Это против всех правил! Ты совсем ополоумел, недомерок! Нель…

Душа Шуара окинула меня внимательным взглядом и понятливо отодвинулась в угол своей клетки. Как раз вовремя, потому что мой призрачный лом со всей дури опустился на прутья. Моя сила и сила синекосого сцепились, связались узлом, заискрилась клетка, а потом прут разорвался, образуя дыру. В которую моментально выскользнул Шуар. Я посмотрел старику в глаза и пожал плечами:

— Прости, что так вышло, старый хрыч. Не хотел.

Дух кивнул и показал на съежившихся в клетках девушек и мальчишку.

— Постараюсь. Это все, что я могу для вас сделать.

Снова взмах и удар силой по прутьям клетки. По сути я бил своей жизненной энергией, лом — это лишь привычная разуму форма. И каждый раз моя сила вступала в противоборство с чужой магией и невероятно мощным заклятием. Я слабел с каждым взмахом, и на третьей клетке уже не мог перебить прут с одного удара, приходилось бить снова и снова, цедя сквозь зубы ругательства, а после — молча, чтобы не тратить остатки дыхания и жизни. Кархан хохотал, предрекая мне смерть от истощения. Но это я слышал столько раз, что привычно не вслушивался.

К последней клетке с мальчишкой я подошел, шатаясь. Руки дрожали, и призрачный лом в руках казался тяжелее Анайского горного пика.

— Ты не сможешь… ничего не выйдет, — Кархан крутился под ногами шелудивой собачонкой, — истощишь себя, идиот! Сдохнешь, как придурок, от выгорания, от выплеска всей силы!

— Отвали, — даже выругаться как следует не удалось, отпихнул наставника ногой, выдохнул. Мальчишка внутри клетки не бился, лежал на полу. Его силы, как и мои, были на исходе. На миг представил картину: меня находят ловцы и долго хохочут, рассматривая откинувшегося на полу склепа чернокнижника. Здесь и книга-артефакт, здесь же снятые ловушки и остатки моей силы — бери, кому надо. Грох! Да и я стану посмешищем, причем посмертно. Моим именем будут пугать учеников: «Учись, малец, если не хочешь откинуться по дурости, как идиот Лекс Раут. Ты не знаешь, кто это? Это самый тупой чернокнижник в истории Империи!»

Обхохочешься.

Я поднял свой лом и окинул клетку мрачным взглядом.

— Хорошо, что ты уже умер, а то я могу и зашибить, — пробормотал я мальчишке. — М-даа…

Удар!

Вдох и выдох.