Черный Леопард, Рыжий Волк
Часть 42 из 114 Информация о книге
– Етить всех богов на все твое знанье. «Я знал, что ты вершешься». – Етить всех богов. Эхо подсказало, что я прокричал это. Не было во мне ничего, потому как я сказал, что ничего не было. Ни гнева, ни страха. Темноземье, оно любое, какое только тебе хочется, чтоб оно было, а мне хотелось, чтоб оно было вообще ничем, вот оно и было ничем. «Оно ничто, потому что ты ничто». Это он сказал. – Покажись! – крикнул я. «Ты был не один, кто скрывается в буше. Твои друзья…» – Что ты сделал с моими друзьями? «Твой друг-животное все же больше человек, чем ты. Я смотрю на него и вижу, чего он хочет. У всех людей, если снять один слой, под ним окажется еще один, под которым еще один, под которым скрыто желание. Кто ты? Ты то, чего ты хочешь. Мальчик, он тоже чего-то хочет, и великан». – Я не хочу ничего. Мне ничего не нужно! – прокричал я деревьям и черному небу. «Ты ничто. Что за сказание смог бы поведать о тебе сказитель-гриот? Ты – никакое не сказание. Человек без пользы для всех. Человек, на кого никто не надеется, кому никто не доверяет. Тебя носит, словно духов и бесов, а даже их носит с целью…» – Все люди таковы? Их цель? Их польза? «Это то, что все люди почитают…» – Заткни свой сраный рот! «Ты…» – Заткнись! «У тебя нет цели. Ты человек, кого никто не любит. Когда ты умрешь – и скоро, – чья жизнь станет во всем плоше с твоим уходом? Кто будет оплакивать тебя? Кто вспомнит, что забыл о тебе? Отец твой забыл о тебе еще до того, как ты и родился-то. Тебя вырастили в доме, где велась война с памятью. Есть люди, что незначительны от рождения, зато ты для этого потрудился немало. Ничто, по крайней мере, что-то. Ты же ни на горизонте, ни под носом, а посередине, куда никто не смотрит. Что ты за герой?» – Никогда не хотел быть героем. «Чего же ты хочешь? Чего ты хочешь? У меня есть что передать тебе от твоего отца и брата». Я остановил коня. – Они опять в расстройстве? Что, они и в загробном мире ходят, стыдливо понурив головы? Может, двери твои слишком малы, чтоб им войти. Они, похоже, никак не меняются, мои отец и брат. Или они просто слегка расстроены сегодня, натаскавшись вчера мешков стыда? «Ты знаешь про свою сестру?» – У меня нет никакой сестры. «Многое произошло с тех пор, как ты убрался из дома своей матери». – У меня нет сестры. «А у нее нет брата. Зато у нее есть отец, кто еще ей и дед. И мать, кто к тому же ей сестра». – Вот, дьявол, уж не подумал ли ты, что, может, это я приношу позор его семейству? По правде, там бесчестья хватит весь мир три раза обернуть. «Чего ты хочешь?» – Полубог, я хочу, чтоб ты либо меня убил, либо заткнулся. «Ты не воин, ты не заслужил даже ранней смерти. Что это за герой такой? Какой ему посвященный эпос предстоит петь людям? Что это за человек безо всяких свойств?» – Дивит меня, что тебя, духа, так сильно заботит, что думает обычный человек. «Ты человек без цели». Я остановил коня. – Цель свою я знаю, слышь, ты, Анджону! «Нет у тебя никакой цели». – Ты толкуешь о цели, будто боги высрали ее из своих божественных задниц или выссали из своих небесных коу, а потом вручили человеку, будто бы провидя разницу. Есть у меня цель, данная мне моей кровью, семьей моей, моими отцом и дедом. Есть у меня цель, и я уже посоветовал им подавиться ею. Ты это слово-то, цель, употребляешь так, будто есть в нем нечто благородное, нечто от лучших богов. А в ней, цели, меж тем нет ни благородства, ни гадости, зато часто – и то, и другое. Цель может пойти сношаться с расщепленным бамбуком. Цель – это божье повеленье, какое Короли доносят до людей, какими желают править, мол, место ваше определено для вас еще до вашего рождения. Цель – это твои поучения мне про то, что есть моя жизнь, будто бы и нет у меня выбора. Ну так пусть цель твою тысячу раз хором опустят. Хочешь знать, какую мне цель определили? Убить тех, что убили моего брата и отца, предоставив деду иметь мою собственную мать. Убить тех, что убили моего брата, потому как убили они его за то, что он убил одного из них. Кто убил одного из его родных, кто убил одного из их родных, и так дальше, и так дальше, пока даже боги не вымрут. Цель мне дали отомстить за свою кровь, с тем, чтоб однажды те могли явиться, горя желанием отомстить мне. Так что – нет, не нужна мне цель, и не хочу я, чтобы дети рождались в крови. Хочешь знать, чего я хочу? Я хочу убить эту кровавую цепь. Эту болезнь. Покончить с этим ядом. Имя мое кончится со мной. «Я твой…» – Ты всего лишь дух, Анджону, и ты мне надоел. «Ублюдочный сын ублюдка, я убью тебя за то, что обзываешь меня всяким таким, чего во мне нет». – Это потому, что ты ничто. Что-то похожее на крик пронеслось по бушу. Гнев ударил мне в ноги и вышел наружу, слишком сильно понукая коня. Буш в этом месте был густой, совсем не место лететь галопом по земле, в какой нет никакой уверенности. Я потянул за узду, и конь встал. Дальше мы пошли рысцой. Те же листья задевали мои руки, те же запахи проносились мимо. Я скакал через поляну, по которой уже скакал – не много лет назад, а только что. Кругами или взад-вперед, сам того не понимая. Если б оторвал клочок одежды и прицепил бы к дереву, так увидел бы, что еду мимо по новой. Только обманчивы деревья в этих краях. «Ты зажал свой разум, как взбешенное дитя кулачки сжимает, но я тебя знаю. Ты раздумываешь. Думаешь ведь ты о том, что могли натворить люди, ведь были когда-то люди в этих местах, что ж натворили они, что же сделали такого гадкого, что много лет здесь солнце не светило вовсе. И не было ни луны, ни дождя, ни плодов». – Нет, я никогда не раздумываю. У меня пять способов видеть, Анджону: глазами, ушами, носом, ртом, кожей, – и ни в одном из них нет места раздумью. «Не быть тем, кем можешь, кем следовало бы быть, должно быть тяжким трудом, Следопыт. Ты рад, что я тебя Следопытом зову, а не по имени?» Я не ответил. Мы выехали на другую поляну, где трава росла низко, а воздух был как вечером. Или ранним утром. В Темноземье всегда было сумеречно, но никогда не наступала ночь. Глубокая ночь: никогда не доходило до полудня мертвых. На поляне, что расположилась вокруг куртисии, ассегайского дерева[37], стояла хижина, слепленная из коровьего навоза. Высохшего, но со свежим запахом. За хижиной, распластавшись на спине и широко раскинув ноги, лежал О́го. – Уныл-О́го? Он был мертв. – Уныл-О́го? Он спал. – Уныл-О́го? Он застонал, но все еще во сне. – Уныл-О́го? Он опять застонал, повторяя: – Безумная обезьяна, безумная обезьяна. – Проснись, Уныл-О́го. – Нет, не сплю… нет… я не сплю. По правде, я подумал, что бормочет он, как сумасшедший, – со сна. Или, может, снится ему худший из снов, в каком он не понимает, что он спит. Разве только… Ведь это ж тот самый О́го, кто, бодрствуя, днями напролет говорил, вдруг он во сне возьмет да и галопом помчит, как необузданный конь. – Безумная обезьяна… – Безумная обезьяна, что она сделала? – Б-бе… безумная… она… безумная… дула костной мукой. Костная мука. Однажды Анджону попытался с ее помощью сделать себя моим хозяином, только защита Сангомы была на мне, даже в этом лесу. Он тогда порылся в колдовских делах, стараясь выявить, что на мне не прикрыто чарами Сангомы. Утверждает, что к голове моей обращается, даже к духу моему, только он-то дух низшей категории, кому собственный образ противен, и знает всего одно заклинанье Огуду на всякого, кто дерзнул пересечь ему дорогу. Он дует костной мукой, и тело погружается в сон, хотя разум не спит и приходит в ужас. Было бы то же самое, если б он связал кого и опиумом начинил. – Уныл-О́го, ты сесть можешь? Он попытался подняться, но опять упал. Снова поднял грудь и на локти оперся. Замер – и голова его назад свесилась, как у спящего ребенка, пока он сам не разбудил себя, резко поднявшись. – Перекатись и поднимайся, – посоветовал я. Уж если костная мука с О́го такое учинила, сделав его похожим на пьяного, кому встать не по силам, значит, двое других спят сном крепче мертвого. Уныл-О́го попытался подняться. – Не спеши… медленно… великий великан. – Я не великан. Я О́го, – возразил он. Я понимал, что мои слова его рассердят. Он рванулся и сел, но голова у него принялась качаться. – Великан! – Не великан, – попробовал он крикнуть, но бормотанье сжевало слова. – Ты вообще никто, несешь тут, на полу, чушь всякую. Он поднялся на ноги, но его так повело к земле, что он за дерево ухватился. Случись нам бежать, он бы не выбрался из этого леса. Уныл-О́го тряхнул башкой. Пьяница – ни дать ни взять. Чуть что, так он мог бы свалиться на нашего врага, и тому было бы не до шуток. – Безумная обезьяна… костная мука… внутри… положил их вну… – Остальные внутри.